Человек и ситуация. Уроки социальной психологии
Шрифт:
Обратимся, например, к тому, что было оставлено за рамками краткого описания воображаемой встречи в супермаркете: как в точности выглядел «человек в деловом костюме» и каким именно образом он преподнес свою просьбу? (Был ли то тараторящий мелкий торговый агент с кольцом на пальце или опрятный и приятный во всех отношениях мужчина, которого крайне неловко было бы разочаровать?) Как вы сами были одеты в этот момент? (Была ли на вас пропитанная потом одежда для бега трусцой или эффектный, с иголочки костюм?) А также, что именно и как именно вы сказали? (Была ли ваша речь свободной и совершенной либо вы отвечали невнятно и это выглядело глуповато?)
Помимо этих содержательных и контекстных подробностей, возникает также вопрос о вашем предыдущем опыте. (Видели ли вы раньше рекламные ролики подобного рода, и если да, то что вы думаете о людях, появляющихся в них?) Встает
Очевидно, что некоторые читатели данного сценария дополнят ситуацию большим количеством подобных неуказанных контекстных деталей, чем другие. Несомненно, однако, что то, каким образом Вам удастся разрешить подобные двусмысленности, повлияет не только на избранную вами реакцию, но также и на ваше представление о соответствии собственных действий социальной норме, равно как и на оценку вами «смысла» обеих возможных реакций.
Тот факт, что в устных и письменных описаниях ситуаций существуют двусмысленности, а также вероятность того, что они будут по-разному разрешаться различными людьми, имеет множество следствий, в особенности в мире, где столь многое из того, что мы знаем друг о друге, доходит до нас из вторых рук. Однако проблема семантической двусмысленности ведет к вопросу об универсальности эффекта ложного социального согласия. То есть имеет ли он место только в случае с полученными из вторых рук описаниями гипотетических ситуаций или наблюдается также и при оценке нами реальных действий, которые мы сами совершаем?
Чтобы ответить на этот вопрос, ученые провели исследование, в ходе которого испытуемых поставили перед настоящей дилеммой: их попросили сделать реальный выбор, вслед за чем предложили оценить, поступят ли другие люди так же или по-иному, и атрибутировать их поведение. В ходе эксперимента, который испытуемые считали исследованием «способов коммуникации», их спрашивали, готовы ли они в течение 30 минут походить по студенческому городку с плакатом типа «сэндвич»{12}, гласящим: «Обедайте в закусочной "У Джо"», регистрируя реакцию своих товарищей на этот «необычный способ коммуникации». Экспериментатор разъяснял испытуемым, что они могут легко отказаться от участия в исследовании с «сэндвичем» и записаться для участия в любом из дальнейших исследований, хотя сам он, естественно, предпочел бы, чтобы они согласились. Сначала он спрашивал об их собственном решении, затем о том, каким, на их взгляд, могло бы быть решение других студентов, и, наконец, просил высказать суждение о личностных качествах двух человек, уже согласившихся или уже отказавшихся от участия в эксперименте при наличии аналогичной возможности выбора.
Использование «реальной» дилеммы подтвердило выводы, сделанные в ходе исследования с вопросником. В целом, те испытуемые, которые согласились носить на себе «сэндвич», утверждали, что 62% студентов сделали бы то же самое. Те же, кто отказался от этого, считали, что лишь 33% согласились бы выполнить просьбу экспериментатора. «Согласившиеся» и «несогласившиеся» испытуемые расходились также в оценках сравнительной диагностичности согласия или отказа двух участников эксперимента носить на себе «сэндвич». Как и предполагалось, «согласившиеся» испытуемые высказывали более уверенные и экстремальные суждения о личностных характеристиках своего «несогласившегося» товарища, в то время как «несогласившиеся» более уверенно судили о личностных качествах «согласившегося» товарища.
Исследование с «сэндвичем» показывает, что эффект ложного социального согласия имеет отношение не только к оценкам воображаемых реакций на туманно очерченные сценарии. Подобно воображаемым событиям, реальные ситуации также могут интерпретироваться по-разному.
Так, испытуемые, представлявшие себе, что приключение с «сэндвичем» вызовет насмешки их товарищей, или те, кто ожидал, что экспериментатор воспримет их отказ от участия спокойно, либо те, кто расценивал всю ситуацию как испытание на склонность к конформизму, скорей всего отказались бы носить плакат. Они были бы также склонны считать, что люди, которые пошли бы при данных обстоятельствах на
Необходимо еще раз подчеркнуть, что рассмотрение эффекта ложного социального согласия с точки зрения субъективной интерпретации требует большего, чем простая констатация факта, что разные люди истолковывают одну и ту же ситуацию по-разному. Следует учесть еще одну посылку: поступая так, люди оказываются неспособными осознать или сделать адекватную логическую поправку на то, что другие могут интерпретировать «ту же самую» ситуацию совсем иначе. Люди, таким образом, оказываются не в состоянии признать, насколько даваемые ими интерпретации ситуаций представляют собой именно интерпретации и умозаключения, а не прямые отображения некоторой объективной и неизменной реальности.
Избыточная уверенность предсказаний в отношении себя и других людей
Исследования процессов предсказания поведения, проводившиеся Россом и его коллегами в течение ряда лет, свидетельствуют о том, что люди склонны проявлять гораздо большую субъективную уверенность в предсказании реакций друг друга, чем это можно позволить исходя из объективной оценки точности этих предсказаний. В исследованиях, посвященных предсказанию социального поведения (Dunning, Griffin, Milojkovic & Ross, 1990), данный эффект избыточной уверенности давал о себе знать независимо от того, чье поведение испытуемым предлагалось предсказать (т.е. соседей по комнате или людей, опрошенных специально для этой цели), от того, какого рода вводная информация использовалась (т.е. информация об ответах на воображаемые дилеммы, данные опросов о прошлых действиях и привычках либо сведения о реакциях на ситуации, срежиссированные в лаборатории). Независимо от того, предсказывалось ли решение соседа по комнате о его участии (или неучастии) в ежегодном «общежитском» спектакле, решение о том, как голосовать на выборах мэра, решение только что проинтервьюированного человека причесаться перед тем как фотографироваться, его же решение подписаться на журнал «Тайм», а не на «Плейбой», реально достигнутый испытуемыми уровень точности предсказаний редко приближался к уровню выражаемой ими уверенности.
Пожалуй, еще более многозначительным был тот факт, что в предсказаниях о собственных будущих предпочтениях при выборе учебных предметов, социальных альтернатив и вариантов проведения свободного времени люди проявляли аналогичную избыточную уверенность (Vallone, Griffin, Lin & Ross, 1990). Иными словами, испытуемые переоценивали вероятность наступления предсказываемых ими результатов, говоря не только о реакциях хорошо известных им людей (т.е. соседей по комнате), но и о реакциях людей, которых они лучше всего знают (т.е. себя самих). Более того, избыточная уверенность наиболее явным образом давала о себе знать в случаях, когда сознательно или неосознанно прогнозы испытуемых вступали в противоречие с типичными способами реагирования, т.е. когда испытуемые предрекали, что конкретный человек или даже они сами будут реагировать на ситуацию таким образом, что это будет отличаться от наиболее часто встречающихся вариантов поведения их товарищей (и значит, от диктата ситуационных давлений и ограничений, Бездействующих на поведение большинства людей).
Эффект избыточной уверенности предсказаний в отношении себя или других людей не может быть сведен к единственной причине или к одному единственному механизму, лежащему в его основе. Подобно большинству интересных и устойчивых феноменов, он несомненно имеет множество детерминант. На самом деле ошибочные предсказания и неуместный оптимизм, исходящий от тех, кто эти предсказания делает, могут зависеть от всего спектра погрешностей и тенденциозностей человеческого суждения, описанных исследователями на протяжении последнего десятилетия — начиная с незнания определенных статистических принципов (таких, как регрессия к средней величине) и кончая общим неверным представлением о прогностическом потенциале диспозиционных факторов в сравнении с ситуационными факторами (Dawes, 1988; Kahneman, Slovic & Tversky, 1982; Nisbett & Ross, 1980; Ross, 1977).