Человек из Назарета
Шрифт:
Амос заговорил первым, но все, что он смог произнести, было лишь разочарованное: «Так, так, так…»
Затем он спросил:
— Ты идешь, Симон?
— Почему я? Почему я должен куда-то идти? — отозвался Симон-рыбак. — Ах да! Здесь же есть еще один Симон.
Симон Зелот сказал:
— Весть может доставить один из нас. Я последую за тобой, учитель. У меня еще много чего на уме.
— В таком случае у меня — тоже, — произнес Амос, поднимаясь с земли. Видно было, что все происходящее доставляет ему боль. — Досадно, очень досадно.
И, неуверенно поклонившись Иисусу, он ушел — опустив голову, один, в свете неполной луны.
—
— Я не другой Симон, — сказал другой Симон. — Я — Симон.
— Человек действительно свободен, — продолжал Иисус, — ибо таким его сотворил Бог. Он волен идти той дорогой, которой пожелает.
— У меня всегда были сомнения, и вы все об этом знаете, — заговорил Фома. — Я всегда говорю открыто. Да, сомнения насчет всего этого предприятия — стоит ли вообще овчинка выделки. Ну, без злобы скажу, это была мне наука. Но, как я это понимаю и как я не раз уже говорил, человек имеет право видеть… ну, в общем, видеть что-то вроде плодов своего труда еще при жизни, так можете это назвать. У меня никогда не было желания сидеть у дерева и ждать, когда оно вырастет. У меня и без того есть чем заняться.
— Хорошо сказано, Фома, — заметил Иисус. — Обещаю тебе — что-то вроде плодов своего труда ты увидишь. Теперь люди, занятые политикой, будут ненавидеть меня так же, как люди синагоги. Видишь ли, «любовь» — опасное слово. Поначалу и в течение долгого времени оно вызывает ненависть. Эта ненависть непременно даст плоды. Очень интересно будет посмотреть, останешься ли ты со мной. Но оставаться ты не обязан.
— Я вот думаю, у тебя ведь тысячи последователей, тысячи, — сказал Симон, не Зелот. — И я не перестаю ломать голову — неужели все это впустую?
Фаддей, который обычно больше молчал, теперь заговорил в совсем нехарактерном для него духе:
— Мы могли бы войти в Иерусалим… все эти тысячи, как он сказал, могли бы войти… и заставить их признать царство праведности силой.
— Заставить их признать праведность силой, — повторил Иисус. — Я должен запомнить эту мысль, Фаддей. Может быть, теперь ты сыграешь нам какую-нибудь мелодию на своей флейте?
Флейта лежала у Фаддея на коленях, но он спрятал ее глубже в складки своей одежды и посмотрел на Филиппа. Тот вглядывался в тлеющие угли. Пламя костра становилось все слабее, однако хворост никто не подкладывал. Варфоломей слегка морщился от боли, потирая живот. Матфей тяжело вздохнул, затем начал покачивать рукой, в которой держал кошель, словно взвешивая его.
— Здесь немного осталось — несколько серебряных монет, — сказал он. — Возвращаю это вам.
— Я остаюсь, — сказал Иуда Искариот. — Я буду казначеем тех, кто останется со мной. То есть с ним.
— Матфей, — произнес Иисус. — Блудный сын.
Матфей выглядел донельзя несчастным. Симон Зелот посмотрел на них и закричал:
— О живой Бог Израиля! Таких людей, как вы, я в свою компанию не взял бы! Как могут построить какое-то царство люди, так легко поддающиеся унынию?! Как может не развалиться организация, если люди ее готовы в любую минуту покинуть своего вождя?!
— Мы не покидаем его, — сказал другой
— Именно так, вы собираетесь покинуть его! Тебя ведь зовут Симон? Мне стыдно, что я ношу одно имя с тобой. Вот что я вам скажу. Я и прежде видел вождей, и немало видел. Все они выкрикивали пустые, трескучие фразы, извергали потоки обещаний. Но никогда еще я не встречал вождя, чьим делом была бы честность, не встречал до сего дня. Те кричат: «Изберите меня своим вождем, и тотчас вырастет древо справедливости!» А он говорит о зернышке и медленном, постепенном взращивании дерева. Кто мы такие, чтобы говорить о взращивании справедливости в мире, когда в самих нас нет ни капли справедливости? Его слова разумны, в них — Божья истина. Если вы не идете за ним, то я — иду!
— Мое второе имя Петр, — сказал другой Симом. — Милости просим, называйся Симоном. А я буду Петром. Мой бедный отец иногда называл меня так. — И он заплакал, как ребенок.
— Хорошо, — сказал Иисус. — Полагаю, наш разговор закончен.
— Я беру кошель назад, — сказал Матфей. — Не знаю, что на меня такое нашло.
— Нет, — возразил Иуда Искариот. — Казначеем буду я. — Потом добавил: — То есть если вы мне позволите.
— Ладно, — сказал Матфей. — Наверное, и впрямь было бы лучше, если бы ты… Мне ведь не нравится обращаться с деньгами. Хорошо, казначеем будешь ты.
— Я виноват, виноват! Простите меня! — громко простонал Симон, ставший теперь Симоном Петром.
Симон Зелот произнес:
— Да будет тебе, ну, виноват, ничего страшного. Послушайте, если у вас найдется кусок холодной рыбы и ломоть хлеба, я бы от этого не отказался. С утра крошки во рту не было.
— Значит, так, — начал Фома, — когда я тут говорил, понимаете, про другие дела, я хотел сказать, что мне не терпится самому начать действовать, чтобы проповедовать эту самую любовь и прочее. Нас, по моим подсчетам, теперь двенадцать, и настало время подумать… а вы меня поправьте, если мои предположения ошибочны, что иногда случается. Так о чем это я? Ах да, пора подумать о том, чтобы каждый из нас пошел своей дорогой — по одному, по двое, — распространяя весть. Я-то хочу сказать, учитель, что мы слишком долго простояли за твоей спиной, как цветочные горшки, позволяя тебе — уж прости мне это слово — ораторствовать. Пора нам самим делать какую-то работу, а не стоять, наблюдая, так сказать, как взращивается дерево. Вот что я имел в виду.
— Ты лжец, Фома! — зарычал Иаков-меньший. — Пытаешься увильнуть — вот как это называется! Я тебя насквозь вижу! И все видят!
— Это кого ты называешь лжецом? Будь я такой же здоровый — двоих бы таких, как ты, съел на завтрак!
— Я прошу всего лишь кусок холодной рыбы, — произнес Симон Зелот, — если вам, конечно, не жалко.
— Лжец он или нет, но Фома сказал именно то, что я сам хотел предложить вам, — произнес Иисус. — Пришло время вам ходить по Галилее и за ее пределами и разносить благую весть. — Он улыбнулся, глядя, как Симон поглощает рыбу. — Пойдете группами по четыре, потом разделитесь на двойки, а затем каждая двойка станет двумя единичками. Привыкайте быть в одиночестве, но не торопитесь. Отправляйтесь завтра же — почему бы и нет? — И Иисус объяснил им, что они должны делать и чего им делать не следует: — Особо не распространяйтесь о чудесах, исцелениях, о возвращении зрения слепым, ибо чудеса, как и все события человеческой истории, подвергаются сомнению людьми, которые их сами не наблюдали. Но истина высказанная остается истиной на все времена.