Человек из пустыни
Шрифт:
Джим слушал с закрытыми глазами. Он вздрогнул, когда его руку мягко и сочувственно накрыла маленькая тёплая ладонь г-на Пойнэммера.
— Увы, ваша светлость, утешить мне вас нечем, а зря обнадёживать вас я считаю для себя непозволительным, — проговорил слуга закона.
Слёз не было, только невыносимо болело сердце. Джим налил стакан глинета и поднёс к губам, но г-н Пойнэммер мягко удержал его руку.
— А вот это не советую, ваша светлость. Делу это не поможет, а сгубить ваше здоровье и красоту может в два счёта. — И он, отняв у Джима стакан, приложился к его руке мягкими губами. — А это было бы очень
Джим откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.
— Значит, никакого спасения нет? — спросил он глухо.
— У меня есть мысль, но я не знаю… — Г-н Пойнэммер загадочно улыбнулся.
— Говорите. — Джим открыл глаза и выпрямился в кресле. — Что бы это ни было. Если есть хоть какой-то шанс, нужно его использовать!
— Поскольку вы состоите с королём в родственных отношениях — если не кровных, то, по крайней мере, узаконенных, — то вы могли бы обратиться к нему, так сказать, по-родственному, — сказал г-н Пойнэммер. — Могли бы попытаться убедить его не выдвигать против Илидора обвинения в покушении. В его власти отозвать обвинение, и тогда вашему сыну будет вменена в вину незаконная дуэль, а это, согласитесь, совсем другая статья. Королю же за это ничего не будет: он обладает иммунитетом. Но это, конечно, требует определённой дипломатии. Тут я вам не советчик: вам самому лучше знать подход к вашему высокопоставленному родичу.
При мысли о том, что придётся идти на поклон к Раданайту, умолять его, сердце Джима отяжелело, как камень. Непробиваемая стена недосказанности была разбита Раданайтом, когда он приходил просить руки Лейлора — тогда он всё ясно высказал, но теперь вместо стены между ними пролегала непреодолимая пропасть. И они стояли на её противоположных краях.
— Вряд ли это возможно, — прошептал Джим.
— Что ж, как знаете, — пожал плечами г-н Пойнэммер. — Я лишь высказал своё мнение, а решение остаётся за вами.
— Значит, вы не берётесь защищать моего сына? — спросил Джим уныло.
— Ну, почему же, — ответил г-н Пойнэммер, поднимаясь и накрывая руку Джима своей. — Из уважения к вашему покойному спутнику, а также ввиду моей глубокой и искренней симпатии к вам, ваша светлость, я попытаюсь сделать всё возможное и невозможное. Будем держаться на связи.
Джим ещё долго сидел в кабинете в тяжких раздумьях, потягивая разбавленный глинет, пока Эннкетин не доложил о приезде Эриса.
— Проводи его сюда, — сказал Джим.
Эрис вошёл, распространяя вокруг себя пленительный аромат невинности. Джим заставил себя встать, взял его за руку и поцеловал. Тёплое кольцо объятий обвилось вокруг его шеи.
— Почему вы хандрите тут один, ваша светлость? — спросил молочный голос.
— У меня проблемы, мой хороший, — сказал Джим, глядя в лазурную бездну его глаз и не видя там ни искреннего тепла, ни сердечной привязанности.
Заслышав о проблемах, Эрис нахмурился.
— Забудьте о ваших проблемах, ваша светлость, — сказал он. — Я помогу вам в этом. Давайте сходим сегодня куда-нибудь. Прокатимся.
— Боюсь, эти проблемы не из тех, которые легко забыть, — невесело усмехнулся Джим. — Один мой сын лежит в коме, а второго могут надолго посадить в тюрьму. Я что-то не в настроении развлекаться, дружок.
Эрис насупил брови, присел на подлокотник кресла.
— Всё так серьёзно? Я
— Да, — сказал Джим. — Избавь одного моего сына от обвинения, а другого вытащи с того света.
Эрис смотрел на него недоуменно. Джим плеснул в два стакана немного глинета.
— Я шучу, мой милый. Будешь? — Джим протянул ему один из стаканов.
Эрис взял стакан, всё ещё недоуменно морща лоб.
— Невесёлые у вас шутки, ваша светлость, — пробормотал он. — Но я всё равно готов сделать для вас всё, что только ни попросите. Если хотите, я могу побыть с вами, чтобы вам не было одиноко и грустно.
Джим вздохнул.
— Если тебе это не в тягость, дорогой, — да, пожалуй, твоё общество меня бы развлекло.
— Что вы, мне это нисколько не в тягость! — с готовностью воскликнул Эрис. — Я буду только рад.
В его обществе Джим провёл час, слушая его болтовню. Что-то разительно изменилось в его чувствах к нему, Джим сам себе удивлялся. Раньше вздор, который нёс Эрис, казался ему милым, забавлял его, и он слушал его со снисходительной улыбкой, а теперь всё, что говорил Эрис, вдруг стало просто глупым. Эрис мог болтать без умолку на любые темы, не заботясь о том, что некоторые его суждения были весьма поверхностны, а некоторые откровенно глупы и, с точки зрения Джима, неверны. Слушая эту ересь, Джим содрогался и, когда Эрис предложил сыграть ему на органе, охотно согласился: так, по крайней мере, словесная какофония стихнет, и её сменит гармония музыки. Чем-то Эрис напоминал Арделлидиса, но только как дурная пародия: за годы дружбы с последним Джим убедился, что, несмотря на не слишком большую глубину ума и отсутствие всесторонней эрудированности, у того было доброе и отзывчивое сердце, способное на подлинные, глубокие и нежные чувства. Если он любил, то всей душой, а если ненавидел, то всеми печёнками (некоторые выражения Арделлидис усвоил у Дитрикса и всё ещё по привычке употреблял — кроме упомянутых «печёнок», например, называл Джима «мой ангел»). Но важнее всего было то, что он был органически неспособен на подлость и предательство, был верен в дружбе и любви и от природы великодушен. В Эрисе Джим не видел ни подлинности чувств, ни цельности характера, и вообще ему казалось, что за этой обворожительной внешностью скрывалась мелкая и хищная натура. Чары рассеялись, Джим вдруг с удивительной ясностью увидел его насквозь, и то, что он увидел, было примитивно и неприглядно.
Сказать по всей строгости, Эрис и на органе играл весьма посредственно — технически сносно, но совершенно бездушно. Впрочем, это, по крайней мере, не так резало слух: в музыке он не фальшивил, как в жизни. На Джима снова навалилась усталость и чувство ложности и ненужности того, на что он тратил своё время и душу. Разочарование и досада на себя были так тяжелы, что не хотелось даже дышать.
— Думаю, нам с вами очень пошли бы диадемы, — сказал вдруг Эрис. — Я был недавно в ювелирном магазине и видел там очень красивую пару — просто чудо. На них узор из крошечных голубых феонов.
— Ты хочешь пойти со мной к Кристаллу? — спросил Джим, поражённый такой откровенностью. — Несмотря на все мои проблемы?
Эрис присел к нему на колени. Играя его волосами, он сказал:
— Ах, это неважно… Проблемы разрешатся, всё будет хорошо, вот увидите. Я готов идти с вами к Кристаллу хоть немедленно, ваша светлость. Я буду всё делать для вас — всё, что захотите. Только одного не заставляйте меня делать: рожать детей.
Джим нахмурился.