Человек из тени
Шрифт:
— Спасибо, милая. — Снова молчание. Элайна смотрит на меня: — Почему он это делает, Смоуки?
«Почему он это делал, почему он это делает, почему это все происходит? Почему именно моя дочь, мой сын, мой муж, моя жена?» — типичные вопросы родственников жертв.
— Если коротко, то ему просто нравится причинять боль. В данном случае он пытается запугать Алана. Таким образом он ловит кайф.
Я знаю, что это весьма приблизительный ответ. Еще труднее ответить на вопрос: «Почему я?» Каждый рассуждает примерно так: «Я хорошая мать/отец/брат/дочь/сын. Я не высовываюсь, я стараюсь. Конечно,
Я не могу сказать им всем, что я на самом деле думаю. А думаю я вот что: «Почему? Потому что вы дышите и ходите и потому что зло существует. Потому что игральные кости были брошены и вам не повезло. В тот день Господь или забыл про вас, или, наоборот, вспомнил. Или ему приспичило проверить вашу веру. Правда заключается в том, что зло случается повсеместно, каждый божий день, и сегодня ваша очередь».
Кое-кто может посчитать такую точку зрения мрачной или циничной. Но что касается меня, она помогает мне не сойти с ума. Иначе мне придется допустить, что у плохих парней есть преимущество. Я предпочитаю думать следующее: «Нет никакого преимущества. Все просто: зло живет за счет добра, и сегодня у добра выдался не лучший день». Подобная логика, естественно, приводит к выводу, что завтра у зла будет дождливый день. Это и называется надеждой.
Ничего из этого не помогает, когда люди спрашивают: «Почему?» И я предпочитаю ограничиваться полуправдой, вроде той, которую я сейчас выдала Элайне. Иногда полуправда помогает ослабить боль, иногда нет. Чаще нет, потому что, когда тебе выпадает доля задать этот вопрос, тебя уже мало интересует ответ.
Элайна задумывается. Затем смотрит на меня. Я вижу на ее лице несвойственное ей выражение. Гнев.
— Достань этого типа, Смоуки. Ты слышишь меня?
Я глотаю комок в горле.
— Обязательно.
— Прекрасно. Я знаю, ты его поймаешь. — Она садится. — Теперь я хочу попросить тебя об одолжении.
— Все, что хочешь.
Я действительно готова для нее на все. Если она попросит меня достать с неба звезду, я расстараюсь.
— Скажи Алану, чтобы пришел сюда. Я его знаю. Он там сидит и винит себя. Скажи ему, чтобы он бросил это занятие. Он мне нужен.
Да, она потрясена, но уже взяла себя в руки и стала такой же сильной, как всегда. И я осознаю то, что знала уже давно: я люблю эту женщину.
— Будет сделано. — Я поворачиваюсь к Бонни: — Пора идти, солнышко.
Она качает головой: «Нет». Кладет руку на плечо Элайны, затем сжимает его. Я хмурюсь:
— Солнышко, мне кажется, сегодня не стоит мешать Элайне и Алану.
Она трясет головой: нет, и все тут.
— Мне бы хотелось, чтобы она осталась, если ты не возражаешь. Бонни очаровательна.
Я тупо смотрю на Элайну:
— Ты уверена?
Она протягивает руку, гладит Бонни по волосам.
— Уверена.
— Ну… тогда ладно.
«Кроме того, — думаю я, — понадобится чудо, чтобы сегодня оторвать девочку от Элайны».
— Тогда я пойду, Бонни. Я зайду навестить тебя
Она кивает. Я направляюсь к двери и оборачиваюсь, слыша за собой легкие шаги. Бонни слезла с кровати и смотрит на меня. Хватает меня за руку, заставляет наклониться к ней. На лице беспокойство.
— Что, солнышко?
Она хлопает по своей груди, затем хлопает по моей руке. Снова повторяет эти движения. И снова. Смотрит на меня с растущим беспокойством. Наконец я понимаю. Лицо мое покрывается румянцем, на глаза наворачиваются слезы. «Я с тобой, — хочет она сказать. — Я остаюсь, только чтобы помочь Элайне. Но я с тобой». Ей обязательно нужно увериться, что я ее поняла: «Да, Элайна — это мама. Но я с тобой».
Я ничего не говорю. Только киваю и крепко прижимаю ее к себе, прежде чем выйти из комнаты.
Внизу Алан стоит у окна и смотрит на сгущающиеся сумерки.
— С ней все будет в порядке, Алан. Она просила сказать тебе, чтобы ты перестал винить себя и что ты ей нужен. Да, Бонни останется у вас на ночь. Она отказалась покинуть Элайну.
Эта новость его немного взбадривает.
— В самом деле?
— Угу. Бонни очень за нее беспокоится. — Я толкаю его в плечо. — Ты знаешь, я очень тебе сочувствую. Но тебе сейчас следует поднять свою задницу и отнести наверх. Иди, обними жену. — Я улыбаюсь.
— Да, — отвечает он через некоторое время. — Ты права. Спасибо.
— Без проблем. И вот еще что, Алан. Если тебе завтра понадобится свободный день, не приходи в офис.
Он мрачно смотрит на меня:
— Так, твою мать, дело не пойдет, Смоуки. Они получили то, чего добивались. Я буду охотиться за этими ублюдками. — Он улыбается, и на этот раз улыбка у него пугающая. — Я думаю, что они зарвались.
— Ты прав, черт побери, — отвечаю я.
30
Мне довольно тоскливо ехать домой одной. Кинан и Шантц там, где и должны быть, рядом с Бонни, так что я одна-одинешенька. Уже стемнело, а ночью на шоссе особенно одиноко. В некоторые периоды моей жизни это ощущение мне нравилось. Сейчас же одиночество наполнено злыми мыслями и печалью. Я сжимаю рулевое колесо так, будто это шея Джека-младшего. Ярко светит луна. Я отдаю себе отчет в том, что лунный свет прекрасен. Но сегодня он напоминает мне о тех случаях, когда мне ночью приходилось видеть лужи крови. Темные, блестящие на свету, свидетельствующие о смерти.
Всю дорогу домой я еду сквозь лунный свет, напоминающий мне кровь. Я уже въезжаю на дорожку, ведущую в дому, когда звонит мой сотовый.
— Это Джеймс.
Я выпрямляюсь. Что-то такое есть в его голосе, чего я никогда раньше не слышала.
— Джеймс? Что случилось?
Его голос дрожит.
— Эти… эти ублюдки!
«Джек-младший», — понимаю я.
— Расскажи, что случилось, Джеймс.
Я слышу через трубку, как он дышит.
— Я минут двадцать назад приехал к маме. Уже собирался постучать, когда заметил конверт, приклеенный к двери скотчем. На нем мое имя. И я его открыл. — Он делает глубокий вдох. — Там была записка и… и…