Человек из Вавилона
Шрифт:
Боголюбский по-прежнему оставался приветлив при редких встречах. А однажды вдруг самолично пожаловал к нему домой. Абуласан немедленно вызвал к себе нового правителя Тбилиси Джорджикисдзе и своего помощника Парнавазисдзе. Они славно попировали и повеселились. Через несколько дней царь-супруг при встрече сказал ему:
— Я хочу быть твоим другом, потому и пожаловал к тебе, а ты приглашаешь к себе других. Я посещу тебя, если никого больше не будет. К чему эти лишние люди, бесконечные разговоры и всякие песни?! — Абуласану почему-то вспомнились строки из письма Занкана, а царь-супруг огляделся
Раз в неделю, по крайней мере, царь-супруг посещал Абуласана. Он не пожелал сидеть в гостиной за круглым византийским столом, предпочитая винный погреб, пропитанный запахами чеснока и солений, где обычно собирались абуласановские слуги, конюхи, пекари. Абуласан не находил себе места от смущения, ему так не нравились эти посиделки с царем-супругом в марани [24] , что кусок, не говоря уже о вине, не шел в горло. А гостю было все нипочем — ест или нет хозяин, а если пьет, то почему не говорит тостов… Пока он был трезв, без конца повторял, что научит грузин управлять государством, что наведет в Грузии порядок, но стоило ему опорожнить пару кубков, как начинал со всем соглашаться, с губ уже не сходила улыбка и выражение блаженства на лице вызывало зависть. В эти минуты он был добрым и ласковым собутыльником.
24
Помещение для хранения вина.
Как-то раз Абуласан доверительным тоном заговорил о том, что пора бы уже оценить вклад Габаона в общее дело, Боголюбский ответил, завтра же ему воздастся по заслугам, но ни назавтра, ни на другой день, ни позднее он так и не вспомнил об этом разговоре.
Габаон, правда, бросил их, не проявил стойкости, которая требовалась в такое время, но ведь и не выдал, не осрамил перед всем миром, и Абуласан не раз обещал Габаону, как только покончит с неотложными делами, позаботиться и о нем. На что Габаон с улыбкой отвечал:
— Мое терпение иссякает, так-то!
Визиты царя-супруга давали ему ощущение определенного превосходства над другими, но он понимал и всю опасность этих посещений: что скажет царица или как посмотрят вельможи на тот факт, что царь-супруг пьянствует в его марани? Страх был небеспочвенным. Это подтверждала и обида Джорджикисдзе, нового правителя Тбилиси: «Интересно, почему вы пренебрегаете мною, может быть, я пить не умею, или беседу поддержать не смогу, или спеть не спою»? Главный казначей пропустил это замечание мимо ушей, он ничего не скрывал от Джорджикисдзе — тот прекрасно знал о недуге Боголюбского, — но говорить об этом не хотелось. Совсем иная мысль вызвала у него сердцебиение: ежели о посиделках в марани известно Джорджикисдзе, стало быть, слух о них дошел и до других ушей! А что, если и до ушей царицы?! Что он ответит ей?!
Абуласан почувствовал холодный пот на лбу.
Вот уже и сумерки сгустились, а Диомидэ все нет. Вроде нашли его…
Абуласан протянул руку к колокольчику, чтобы вызвать Тимотэ, поднял голову и увидел перед собой Диомидэ. Тот так тихо
Абуласан вжался в кресло, закрыл глаза.
«Щеки у него — кровь с молоком, голова у такого не закружится», — подумал Абуласан и велел Диомидэ подойти поближе. Головокружение прошло, и он открыл глаза.
— Ничего не изменилось после нашей последней встречи, больше сообщить нечего, — тихо проговорил Диомидэ.
— Даром хлеб ешь?
— Ничего не происходит, так что…
После короткой паузы Абуласан спросил:
— А Кахабер Варданисдзе? И о нем тоже ничего?
— Ничего, батоно, сидит в своем имении, ни к кому не ходит, и к нему никто не захаживает.
— Никто из вельмож? — поразился Абуласан.
Диомидэ отрицательно покачал головой.
— Что это может значить? Возможно, к чему-то готовится, потому и осторожничает?!
«Разве не он был казначеем, когда Кутлу-Арслан чуть не поставил всю страну с ног на голову?» — подумал Абуласан, а вслух сказал:
— И все же что ты думаешь? Почему молчишь?
— Молчу, чтобы не ответить необдуманно.
— И все же?
— Мне кажется… он разочаровался в людях. Преданность его не оценили…
Абуласан ничего не ответил. Он тоже думал об этом. Эта мысль портила ему настроение. А стоит ли этот преходящий мир того, чтобы обрекать себя на мучения?! Но вслух произнес:
— Постарел, что ли?
— Не думаю. Он по-прежнему крепок. — Диомидэ умолк, а потом добавил: — Это свидетельствует скорее о мудрости, но не о старости.
Абуласан улыбнулся.
— А царь-супруг? — В голосе Абуласана звучало нетерпение.
— На той неделе я не мог утверждать с уверенностью, но сейчас могу — у царя-супруга появился новый друг — вельможа Тарханисдзе.
— Тарханисдзе? — от неожиданности Абуласан сорвался на крик. — О чем ты говоришь?!
— Дважды в неделю переодетый крестьянином он посещает Тарханисдзе.
Абуласан уставился на трепещущее в очаге пламя. Лазутчик принес плохие известия. Он должен что-то делать, должен что-то придумать. Разворошив поленья, спросил:
— К кому еще наведывается царь-супруг? — не получив ответа, повернулся к Диомидэ. Тот стоял, пряча глаза, и Абуласан понял, он уходит от ответа. — Ты что-то скрываешь?!
— Я не знаю наверняка, потому и молчу. Дай мне время.
Абуласан пронзил его взглядом и сурово произнес:
— Почему ты прячешь глаза, Диомидэ? Может быть, ты забыл, что этот человек — супруг нашей царицы? Я должен знать все.
Абуласан почувствовал, что Диомидэ прошиб пот. На лбу у него проступили капельки влаги величиной с ноготь. Диомидэ вынул из кармана кусок чесучи и утер лоб.
— Скрываемая беда подтачивает человека, Диомидэ! — со значением произнес Абуласан и выжидающе уставился на него.