Человек из Вавилона
Шрифт:
— Что ты натворил, осел! — воскликнул латник справа. — Лучше бы тебе убить себя, чем его!
— Не беспокойся, поддержи его! — ответил высокий и поднял Занкана на руки. — Да помогите же, видите, какой он тяжеленный!
— Люди, сыны Израилевы, выходите, выходите из своих домов! — Гершон наконец обрел дар речи.
— Вот кто осел, теперь он преследует нас! — прорычал высокий.
— Сюда, сюда свернем!
— Люди, иудеи! Выходите, все выходите! — Голос Гершона преследовал их. Похитители ускорили шаг, свернули направо и растворились в темноте.
— Вы оставайтесь здесь, — приказал высокий двум латникам, — проследите, чтобы этот старый осел не помешал нам.
Занкана внесли в хижину из речного камня и уложили на тахту.
— Доложи!
— Сейчас! —
Хрипун уставился на Занкана, даже похлопал по щеке, пытаясь привести его в чувство.
— Давай просыпайся, хватит спать!
Вошел высокий, на лице его играла улыбка.
— Остался доволен, хорошие вы, говорит, ребята, и ушел.
— Ушел? Куда?
Высокий удивленно посмотрел на хрипуна. Откуда ему знать, куда и зачем ушел большой господин.
— Он вышел с другой стороны, — тихо, словно для себя, проговорил он, — узнал, что мы его принесли, улыбнулся и вышел.
Занкан лежал на тахте с закрытыми глазами, до него доходили лишь обрывки разговора латников. Немного погодя один из них поинтересовался, как долго они будут сидеть без дела, и не сказал ли господин, что делать с пленником. Ответа не последовало. Занкан превратился в слух — ему хотелось знать, что его ждет.
— Ну что будем делать? Ждать, пока он придет в себя?
— Не болтай, он мне сказал, что делать, и я сделаю так, как он приказал мне, — ответствовал второй.
«Похоже, этот высокий за главного», — подумал Занкан, он все еще не открывал глаз. Ему надо подумать и в первую очередь вызнать, кто организовал его похищение; он стал перебирать в памяти все, что случилось сегодня, — утренняя встреча с человеком, прячущим лицо. Как его звали? Как? Ах да, Диомидэ… Что хотел от него этот абуласановский прислужник? Чтобы он немедленно уехал из города. Почему Абуласану потребовалось, чтобы Занкан покинул Тбилиси? Потом этот Диомидэ обработал Какителу и Базазу. Когда он появился в синагоге, те попытались навесить на него ярлык предателя царицы и всей Грузии и снова потребовали его отъезда из Тбилиси. Похоже, пребывание Занкана в городе кому-то очень мешает. Пока Занкан в городе, Абуласан боится… Чего? Занкан замер, пытаясь проникнуть в замысел Абуласана. С какой целью устроил он этот спектакль?
Занкану не впервой находиться перед лицом опасности, но прежде тучи, нависавшие над ним, были похожи одна на другую, как капли воды, и все они — будь это в караванном пути или в городе — развеивались одним мановением руки с зажатыми в ней серебряными монетами. Серебро тушило любые пожары. А сейчас? Он еще не знал, перед какого рода опасностью стоит, что от него хотят — жизнь или серебро. Ежели Занкан — пленник Абуласана, а Занкан был уверен, что именно так обстоит дело, цена серебру — ломаный грош. Как же ему уцелеть? Как унести ноги? Начнем сначала: Абуласан замыслил убрать Занкана из города, чтобы некому было опровергнуть его слова.
Деньги обычно спасают человека, но сегодня деньги — прах, серебро, что железо, которое рвет карман. В Грузии слово порой имеет большую цену, нежели деньги. В Грузии слово порой дороже серебра.
В комнате раздался какой-то шум. Занкан почувствовал, кто-то вышел и хлопнул дверью. Он открыл глаза, посмотрел по сторонам. Высокий вынул кинжал из ножен и теперь водил им по ногтю большого пальца, проверяя остроту лезвия. Занкан кашлянул. Высокий бросил на него безразличный взгляд и вернулся к своему занятию. Занкан зажмурился. «Нетрудно догадаться, что хочет сказать своим поведением этот верзила: будешь упрямиться, не выполнишь нашей воли… сегодня правда ведет на кладбище… Я должен подчиниться… правда подождет, придет время, и эта правда станет всем нужна… Сегодня же спасительница — ложь… Надо сделать все, чтобы приблизить время правды, но… Сегодня же мудрость — в вымысле, да, во вранье». Занкан еще сильнее зажмурил глаза, сморщил лоб и затаил дыхание: ему вдруг пришла в голову ужасная мысль — его ложь станет подтверждением того, что
— И долго упрашивал тебя этот рос сохранить его доброе имя? — не отрывая глаз от острия кинжала, спросил вдруг высокий.
«Ну вот, началось, — подумал Занкан, — кинжал готов, отточен наславу, скажу правду — пырнут в сердце, солгу — обесчестят. Выбирай, Занкан, или нож в сердце, или ложь, которая позором ляжет на тебя и твоих внуков». И тут он услышал чей-то таинственный голос: «Ищи то, что лежит между кинжалом и ложью». Что лежит между ложью и кинжалом?
— Чего молчишь? А впрочем, правильно делаешь, тебе есть о чем поразмыслить, да и куда торопиться. Небось знаешь, жив останешься, коли скажешь правду, почему ты скрыл от всех недуг Боголюбского. Велика твоя вина, ох, как велика, ты не только обманул нашу царицу, солнцеликую и добродетельную Тамар, ты пнул под зад всю Грузию, и как ты понимаешь, никто тебе этого не простит, — высокий говорил медленно, как будто адресовал слова не Занкану, а самому себе. — Да-а, злое дело не утаишь, — продолжил он после паузы, — но я удивляюсь тебе. Все считали тебя умным, осмотрительным, а на деле что оказалось? Или тебя считали мозговитым, потому что ты богат?
Занкан слушал высокого, не открывая глаз. Слова его камешками брякались о его голову, подпрыгивали вокруг нее, как если бы водили хоровод. «А говорят, деньги — это сила! Сила — кинжал или тот, у кого он в руке».
Занкан услышал, высокий поднялся со своего места. С какой целью? Сухое сено, разбросанное на полу, зашуршало, а потом раздался звук закрывающейся двери. Занкан открыл глаза. Успел увидеть спину высокого, выходящего из комнаты. Услышал, как опустился засов. Какое-то время он лежал, не шевелясь. Потом сел и осмотрелся. Полом служила хорошо утрамбованная черная земля, поверх нее лежала солома, местами сплошь покрывавшая землю, местами — нет. Окон в стенах не было. Над очагом дымилась лучина, освещавшая комнату мерклым светом. Занкан встал. Стены землянки были возведены из речных камней — круглых, плоских, остроконечных. Строители выбирали такие, которые казались влажными, будто их только что вынули из воды. Черный от сажи очаг напоминал злобного старца. Занкан почувствовал, что его пробирает дрожь. Подошел к двери, приложил к ней ухо, прислушался. Снаружи — ни звука. Он вернулся к тахте, собирался уже сесть, как открылась дверь, и в комнату вошел высокий, а с ним и хрипун.
— Такие вот дела, Занкан, люди хотят знать, как этот рос уговорил тебя скрыть его недуг, идем, расскажешь все в подробностях. А потом каждый пойдет своей дорогой.
Занкан стоял, глядя перед собой остановившимся взглядом.
— Ты слышал, что я сказал?
Занкан молча опустился на тахту и заложил ногу за ногу.
— Пошли? — сказал высокий.
— Чего тянуть, закончим! — отозвался хрипун.
Занкан молчал.
— Ну?! — высокий уже не скрывал своего раздражения.
— Пить хочу, — наконец произнес Занкан, и столько упрека (даже осуждения) было в его словах, что высокий понял, никуда он не пойдет и ничего говорить не будет. Но тем не менее знаком приказал второму принести воды. Хрипун вышел.
«К кому они собираются меня вести? — думал между тем Занкан. — Перед кем я должен отчитаться, будто знал о недуге Боголюбского и скрыл его? Перед царицей? Возможно. Перед амирспасаларом? Тоже возможно, потому что…»
— Ну как поступим, Занкан-батоно? — прервал его мысли высокий.
Появился хрипун с кувшином в руках.
— Из колодца вода, смотри какая холодная!
Занкан приложился к кувшину. Он пил не спеша, вода была такой холодной, что обжигала горло. Он даже не чувствовал ее вкуса. Пил и думал, что предпримет высокий. «Наверное, будет выполнять то, что ему приказали, а что ему приказали?»