Человек, которого нет
Шрифт:
Следующее, что он почувствовал - тут же, без перерыва, - сильный толчок изнутри, непреодолимое желание, чтобы вообще этого не было. Как если бы можно было выскочить из этого, из ситуации, из этой реальности.
Он повторял: этого не должно быть, этого не может быть. Только не с ним.
Он сложился пополам и говорил, не останавливаясь, что нельзя, чтобы такое случилось с ним, он драгоценный, любимый, драгоценный, нет, нет.
Он говорил, что все знали, что творится на флоте, и что Хорхе тоже знал.
И это никак не могло, не должно было случиться с ним.
И он наконец плакал слезами.
Он не мог это выдержать
– Почему бы вдруг?
– спросила М.
– Нет, нет, нет. Не хочу, чтобы это было. Чтобы это случилось... со мной. Меня не было.
И накатила злость: "Какого черта ты там оставался?" Все знали, к чему идет дело, все знали, что творится... Он почувствовал такую решительную ярость: прижать к стене и сказать всё, высказать все упреки, всю горечь.
М. смотрела, не отводя взгляда. Потом спросила:
– Отрицание, гнев, что там дальше?
– Не помню, - сказал он. Он не хотел вспоминать стадии проживания горя, и все равно не мог ни отмахнуться, ни вспомнить.
А потом почувствовал песок. Влажный песок близко к воде. И как он стоял на коленях и набивал рот этим песком и жевал его. И это было так, что делаешь что-то, что угодно, чтобы утишить боль, и не чувствуешь ничего, песок там, что угодно... Не чувствуешь. Набить чем-то рот, забить, чтобы не кричать. На берегу. На пустом пляже. Он видел этот пляж, маленький уголок между скал. Там сосны за спиной, море и небо. И он стоял там на коленях, почти ничего не чувствуя, только песок во рту - механически так.
Он вымотался, стал впадать в мутное отупение. М. говорила: встань, пройдись по комнате. Выпей воды. Он делал, что она говорила, и уверял, что с ним все в порядке, но по голосу слышал сам, что это не так.
– Растерянность и дезориентация, - сказала М.
Ему действительно казалось, что с ним все в порядке, потому что он не замечал и не чувствовал своего состояния.
– Ты как будто не пускаешь куда-то, - сказала М. через десять минут.
– Вопрос, кого? Если меня, то я и не прошу. Можешь не рассказывать мне ничего.
Он сразу отозвался:
– Я не знаю, что я делал. Мог ли я что-то сделать, делал ли, возможно ли было что-то сделать, делал я или не делал и почему. Я не знаю.
Он не мог выговорить: попытался ли я спасти его? Хотя бы - попытался ли? Страх и отчаяние затопили его, и так он подошел к тому, что следует за отрицанием и гневом, встал на краю разверстой пропасти вины.
Он не мог оторвать взгляда от М.
– ему мерещился кто-то другой на ее месте, этого другого хотелось схватить ее за рубашку и трясти. Требовать. Умолять. Он не знал, было ли это на самом деле, действительно ли был кто-то, кто мог спасти Хорхе. И возможно ли было на самом деле предпринять хоть что-то, или ему только отчаянно хотелось в это верить. И тряс ли он этого человека, требовал ли, умолял ли - или это было всего лишь отчаянное желание, неосуществимое.
И в самом конце этой сессии он обнаружил: все, что он делает - напрасно и бессмысленно. Без причин и пояснений, одно острое чувство тщетности.
Тщетность была больше всего на свете. Он не знал, как ее пережить.
Разговоры на полях:
– Для чего ты ввязалась в это? На что ты надеешься, чего хочешь?
Вдумчиво, сосредоточенно М. говорит о двух моделях, о том, что для нее существует одновременно и "если это было на самом деле", и "если представлять кейс психиатру"; говорит о неправильности лечения человека от его личности. Говорит, что очевидно: чем глубже они погружаются в ту, давнюю и далекую реальность (какой бы сомнительной она ни была с точки зрения принятой картины мира), тем глубже и крепче укореняется ее клиент в нынешней здешней реальности. И сам становится крепче и здоровее, активнее и благополучнее. "Работать и любить", как завещал Фрейд, клиенту удается все лучше.
– Для меня, - говорит Лу, - твоя цель выглядит ясной и простой: уменьшение страдания.
– Да, - соглашается она.
– Да, именно так. Мне кажется, не принципиально, в каком подходе делать такую работу. Зависит не от подхода. Это не самое главное. Главное - специалист, который решится с этим работать. Специалист, который рискует признавать наличие в мире трансгендеров...
– Например, - улыбается Лу.
– Да.
– И вообще, чего-то пока неизвестного, не описанного, не принятого, не утвержденного.
– Как бы то ни было, - говорит М., - я ориентируюсь на факт: самочувствие и жизнеустройство моего клиента становится лучше.
Неокончательный диагноз: Жажда
Он все еще рвется вперед, за каждым глотком памяти, готовый встречаться со страхом, горем, отчаянием снова и снова, если удается вынести из прошлого хоть немного знания о себе.
Он еще оценит милосердие забвения. Но это будет потом, через полтора года после начала работы с М.
Но пока еще жажда знания о себе, жажда памяти пересиливает накапливающуюся раз за разом усталость.
Записи первых сессий были приведены в хронологическом порядке, для того чтобы ты, читатель, мог видеть, как это начиналось, как открывались источники воспоминаний, как он получал доступ к этой горькой воде. Дальше сессии будут собраны по событиям или темам, которые их объединяют, чтобы яснее показать связи между ними. Хотя многое окажется собрано просто в случайном порядке - когда окажется слишком сложно вычленить самую главную связь. Потому что очень скоро всё окажется связано со всем - совсем как в жизни, - в одной сессии станут перекликаться разные темы, и между темами окажется множество связей, очевидных или подспудных, но неотменимых. Это будет нелегкое чтение, так что...
За мной, мой читатель, вернее - за ним.
Если хочешь.
In treatment : Хотя бы лучший
Пытался объяснить Анне разницу между мной и "ей".
– Понимаешь... Ей надо было быть отличницей. И делать все на отлично. А мне надо быть лучшим.
– И в чем разница?
– Ну, если требование - делать все на отлично, то неважно, как там другие, пусть бы и все сделали на отлично, и ты тоже на отлично - этого достаточно. А если должен быть лучше всех, то если кто-то еще сделал на отлично, то тебе надо как-то сделать еще лучше, хоть на три процента...