Человек, который был дьяконом
Шрифт:
Артур вовсе пригорюнился: сам француз, вопреки хромающей грамматике, сумел умело ввернуть в свой спич православие и показать себя подлинным радетелем веры, сказав лучше, чем он сейчас скажет, а ему как раз и пришла пора показать свою открытку.
– Моя картина - это 'Святой Меркурий Смоленский' Николая Рериха, - начал он, смущаясь.
– Даже и не думал проводить никаких сравнений с собой, грешным, тем более что о святом Меркурии Смоленском знаю очень мало и не стыжусь признаться в своём невежестве, чувствуя себя новичком в православии. Мои чувства больше всего передаёт этот конь, которого святой ведёт под уздцы и который так огромен рядом с его фигуркой: то ли сам
Обведя быстрым и внимательным взглядом товарищей, он отметил на их лицах поощрительные улыбки: кажется, ему вполне удалось вписаться в общий стиль. Даже Света, улыбаясь, отметила:
– Скромность, достойная клирика и делающая ему честь. Следующий!
Лиза, симпатичная, живая и совсем молоденькая девушка, вся в чёрном, но в чёрном той длины, что не бросается в глаза в миру (юбка чуть ниже колена, блузка с рукавом, только закрывающим плечи), тряхнув короткими (до плеч) волнистыми волосами, проговорила:
– Моя репродукция - 'Царевна-лебедь' Михаила Врубеля. Вместе с Сергеем не могу сказать, что у меня был большой выбор, ведь это - единственная картина с женским лицом, как и я - единственное женское лицо в блестящем обществе участников семинара. Но всё же поглядите: в глазах царевны - мольба, тайна и мука. В ней - не вульгарная, а духовная красота, которую воспитывает православие. По крайней мере, я знаю, что именно так мне полагается сказать на этом месте (кое-кто из участников нахмурился этому 'бунту против казёнщины', такому, впрочем, безобидному и детскому, Артур улыбнулся его наивности и глянул на девушку с симпатией, а сама Лиза еле приметно покраснела). Пятница, - поспешила она закончить.
– Перед вами - 'Похищение Европы' Александра Серова, - прочистив горло, баском произнёс Максим Иволгин, ещё молодой, но крупный и осанистый мужчина в хорошем костюме. ('Валентина', - подсказал белорусский писатель.) - Да, я так и сказал: Валентина Серова, - поправился Максим без тени смущения.
– Европа похищается ради того, чтобы спасти её от бед, а если честно, я не помню этого мифа и зачем она похищается. Разве важно православному знать все эти языческие сказки? Ха-ха... Так же и мы, имею в виду нашу страну и нашу великую веру, а не только нас семерых, способны в то историческое время, когда в Европе угасает христианская духовность - да не обидится на меня Жером, но, думаю, он и сам так считает, иначе бы не сидел здесь, - угасает духовность, говорю я, мы способны спасти Европу от неё самой, от забвения ею подлинно христианских ценностей, создав в нашей стране оазис, э-э-э... оазис духа и культуры. Четверг.
– А Зевс-то Европу похитил и просто ею овладел, - вслух, но как бы в скобках заметил белорус, ни к кому не обращаясь. Замечание вызвало улыбки, даже у Олега, который до того сидел тучи мрачней, вырвался смешок. Только Жером испуганно захлопал глазами.
За окном меж тем просигналил автобус.
– Все за мной, мальчики и девочки!
– воскликнула Света.
– Быстренько, быстренько, веселей!
Наскоро похватав сумки, 'мальчики и девочки' поспешили к выходу и загрузились в микроавтобус. На переднее сиденье к водителю сели, помимо них, две монахини невзрачного вида. Света стояла у входа и, улыбаясь, махала отъезжающим рукой.
– А Вы как же?
– с галантным удивлением уточнил Максим.
– А я не еду с вами!
– отозвалась девушка.
– Помогать вам в быту
Артур захлопнул дверь микроавтобуса.
– Да, - огорчённо крякнул церковный староста.
– Приятная девушка Света...
– Света, значится, здесь осталась, а мы покатили в Потёмкино, - с неопределённым выражением заметил Олег.
– И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один, - глубокомысленно произнёс 'измученный еврей'. Вся компания рассмеялась.
'Хорошо им: у них все эти цитаты в памяти и на кончике языка, - подумал Артур не без зависти.
– А мне каково придётся, и особенно в воскресенье? Иерея в нашей компании нет, значит, в воскресенье пришлют иерея рано утром, но уж дьякона - едва ли, и как бы не пришлось мне этому иерею сослужить литургию в качестве единственного здесь 'дьякона'. Ах, беда, беда! Что же делать? Сказаться больным? Или открыться кому-нибудь? Хочется, очень хочется, да только кому? Ведь не поймут, выгонят с позором. А нечего занимать чужое место, умник! Ай, ладно: до воскресенья ещё целых шесть дней...'
VII
Потёмкино представляло собой действительно что-то вроде хутора на холме, а холм этот оказался в самой гуще соснового бора. Артур раньше и вообразить не мог, что в Подмосковье, пусть и дальнем, бывают такие глухие места. На вершине холма стояла симпатичная церковка, рядом - длинное приземистое белое здание, 'корпус', тоже похожий на церковь, у которой в советское время сняли купол, да так и не восстановили его. Несколько в стороне были три кирпичных гостевых домика, по две комнаты в каждом, и две служебные постройки вроде гаражей. Этими семью вся архитектура Потёмкино и ограничивалась. Территорию опоясывала стена с единственными воротами, при воротах имелась будка ст'oрожа.
Микроавтобус остановился перед белым зданием, выгрузил пассажиров и уехал, не задерживаясь ни одной лишней минуты. Честные сестры тут же прошли в корпус, оставив за собой двери открытыми. Оставшиеся потянулись за ними в широкий холл, крутя головами, с любопытством разглядывая всё вокруг, перебрасываясь шуточками.
Из холла одна дверь вела в 'столовую', а другая - в 'актовый зал', как сообщали таблички. На двери актового зала инокини уже успели прикрепить расписание понедельника. Из расписания следовало, что в три часа (через десять минут) их ожидает обед, а в четыре начнётся и продлится до семи первая рабочая сессия. Ужин в связи с этим будет перенесён на час позже.
Этот десяток минут каждый провёл по-своему. У Максима, к примеру, был запас визитных карточек, он ещё раз обошёл всех товарищей и вновь со всеми перезнакомился, вручая каждому свою визитку. Евгений расспрашивал Жерома о жизни в Париже. Лиза ушла на улицу изучать клумбы между храмом и корпусом (клумбы, надо признаться, были нарядными, ухоженными). Сергей что-то писал в свой блокнот, не иначе как путевые впечатления. Олег слонялся по холлу, со скучающим видом изучая портреты архиереев, виды монастырей, фотографии прошлого и ныне здравствующего Святейшего Патриарха и прочую 'казёнщину'. Наконец, присел рядом с Артуром на один из мягких пуфов с намерением затеять разговор. Не вышло: двери столовой распахнулись, и молодёжь с радостным гудением поспешила на обед. Артур, выйдя на улицу, сообщил девушке, что обед начался, та коротко его поблагодарила, но дальнейший разговор между ними не завязался. Он и не настаивал, впрочем...