Человек, который был дьяконом

Гречин Борис Сергеевич

– А личная вера, знаешь ли, дело тёмное и учёту не подлежит!
– парировал Максим.

Друзья призадумались. Одновременно им в голову пришло, что следует признаться в неполноте своей ортодоксии кому-то ещё. Но вот кому? Стали вслух по очереди перебирать кандидатуры.

Сергею? Небезопасно: он хоть и вежливый, но что-то уж слишком, похоже, умный (утверждение Максима), да ещё и националист впридачу. По той же причине отпал и Олег: этот выглядит так, будто за православную веру голову оторвёт. И оторвёт, пожалуй, а как жить без головы? Я в неё, например, ем (снова Максим). Евгению? Нет, нехорошо: клирик, монах, сдаст их чисто из чувства цеховой солидарности.

Лизе? Лиза - девочка, оттого не исключено, что в православии смыслит так же мало, как они оба, кроме того, женскую реакцию предугадать невозможно. Ну как эта Лиза - религиозный фанатик? За что-то ведь она победила в конкурсе сочинений, чем-то приглянулась высокому церковному жюри! Что ж, оставался только Жером. Француз, возможно, тоже в родной вере понимает мало и дельного совета не даст, но зато уж ему-то их 'раскрывать' перед православными товарищами нет никакого резона. А и захоти он это сделать - ему, иностранцу, могут и не поверить, решат, что наговаривает на них из непонятных белоэмигрантских соображений. Что ж, на том и порешили: попробовать завтра, во вторник, поговорить с месье Толстои.

XIII

Чтение Утреннего правила прошло без происшествий. За завтраком в столовой решили сдвинуть столы вместе и сделали так. Честные сестры покосились, но воздержались от замечания.

Где-то на середине завтрака Максим воскликнул:

– Вот это здорово, однако! Связи нет! Нет сигнала!

Православная молодёжь немедленно извлекла мобильные телефоны разных мастей и уставилась в них с задумчивым видом.

– И верно, - признался Олег.
– Ни одного оператора не ловит.

– То есть как ни одного?
– раздались отдельные реплики.

– В пустыне мы, что ли?

– Вчера ещё была связь!

– Может, кто-то за ночь стенку построил?

– Какую ещё стенку?

– Обыкновенную такую бетонную стенку. В метр толщиной.

– И ростом во всё небо.

– Ага.

– Кто-нибудь может объяснить, что это за чудеса такие?

– Я могу, - сказал Гольденцвейг с таинственным видом. Дождавшись, когда все повернулись к нему, он произнёс:

– И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй.

Цитата была встречена неуверенными смешками.

Жером загадочно улыбался и на вопрос, что - причина его улыбки, пояснил:

– Я знать. Я знать tres bien, как это делать и кто это делать. Но я не скашу-у...

– Намекает на кей-джи-би, - шепнул Максим Артуру, с трудом удерживаясь от смеха.
– Всё у этих лягушатников перемешалось в голове, чистая паранойя, Путин у них вылезает из каждого чайника. Несчастные люди!

Расписание семинара со вторника по субботу было построено так, что на завтрак и обед отводился целый час и у тех, кто не рассиживался за столом, оставалось ещё время зайти в свой номер или погулять по территории. Артур не мог себя назвать большим чревоугодником и с завтраком управился за десять минут. Едва он вышел из 'корпуса', как ему на глаза попался Сергей Коваленко, который несколько смущённо обратился к нему:

– Вы позволите с Вами поговорить минут десять?

– Пожалуйста!
– опешил Артур.

Они пошли по усыпанной гравием дорожке вокруг 'корпуса' и храма.

– Вас удивило моё обращение?
– приступил к разговору Сергей.

– Как же я могу удивляться, если не знаю, о чём Вы будете говорить?
– резонно заметил Артур.
–

Хотя Вы правы: удивило. Не думал, что мы с Вами сойдёмся...

– И не думаете?

– Вы - для меня противоречивая и не вполне ясная фигура, - дипломатично ответил руководитель буддийского центра.
– Можно мне, уж если у нас как будто пошёл откровенный разговор, спросить Вас: Вы - действительно националист?

– Националист?
– с недоумением повторил белорус.
– Ах, это!
– он с улыбкой коснулся ворота вышиванки.
– Пожалуй, это что-то вроде жёлтой кофты Маяковского: я иногда люблю посмотреть на озадаченные лица людей. Но в известной мере я националист, Вы правы. Я желаю блага своей стране, и... и при том я понимаю, что сотрудничество с Россией является одним из условий этого блага. Я - государственник, понимаете ли. И это, между прочим, является темой нашего разговора. Вчера я долго говорил с Олегом. Это человек резкий, даже, если можно использовать такое слово, в чём-то первобытный, но при этом неп'oнятый, глубоко порядочный и абсолютно искренний.

– Что ж, мне он тоже понравился, - осторожно заметил Артур. Белорус просветлел лицом.

– Правда? И это замечательно! Значит, Вы - на нашей стороне?

– На чьей это 'Вашей'?
– переспросил Артур с некоторым испугом.

– Как же на чьей? На стороне патриотов России и государственно мыслящих людей вообще.

– А почему для Вас важно, на чьей я стороне?

– А потому, мой милый Артур, для меня это важно, что в зависимости от того, как разделятся голоса, мы либо сможем провести здравые и благотворные идеи, либо потерпим фиаско, вот почему!

– Теперь всё понятно... И много людей Вы насчитали в вашем лагере?

– Положим нас троих, - охотно принялся подсчитывать Сергей.
– Затем, безусловно, Жером: не верю я, что русский эмигрант, потомок русских князей, потерпевший от безответственной говорильни всяких милюковых, которые привели страну к национальной катастрофе, может быть либералом! Не верю, хоть стреляйте в меня! А вот девочка под вопросом...

– Мой дорогой Сергей... кстати, разрешите узнать Ваше отчество?

– Николаевич.

– Мой дорогой Сергей Николаевич, запишите в тех, кто 'под вопросом', меня тоже.

– Вас?
– поразился писатель.
– Вы... это всерьёз? Ну, подумайте сами: не либерал же Вы, прости Господи! Дьякон православной церкви - и либерал, это ведь нонсенс, моральное уродство!

– А клирик как послушный рупор государства - это не моральное уродство? И Вы забываете про мою роль, - мягко заметил Артур.
– А моя роль - среда.

– Что?

– Среда: день, который я вытянул при жеребьёвке! Я - Меркурий, пусть и не Смоленский. А Меркурий - всего лишь посыльный между двух лагерей, переводчик для двух враждующих партий. Оттого он и не может вполне принадлежать ни к одной из них.

Сергей вздохнул.

– Я ожидал от Вас чего-то подобного. Нет, Вы вовсе не наивны, отец дьякон! Вы производите впечатление ласкового идеалиста, но, пожалуй, Вы - совсем не идеалист, и Ваша ласковость тоже несколько обманчива... Но уж если Вы являетесь Средой, могу я дать Вам небольшое поручение вполне в духе Среды?

– А именно?

– А именно отправиться к Пятнице и узнать, к какому лагерю она принадлежит. Мне самому не очень с руки это делать, а если честно, я даже не знаю, как подступиться к такому разговору, - признался писатель.
– Я хоть и попал на семинар православной молодёжи, сам уже не очень молодой человек: мне тридцать шесть лет, она мне в дочки годится...