Человек, который принял свою жену за шляпу
Шрифт:
Занявшись непосредственно его памятью, я обнаружил поразительный и редкий случай систематической утраты воспоминаний о недавних событиях. В течение нескольких секунд он забывал все услышанное и увиденное. Как-то раз я положил на стол свои часы, галстук и очки и попросил его запомнить эти предметы. Потом я закрыл их и, поболтав с ним около минуты, спросил, что спрятал. Он ничего не вспомнил -- даже моей просьбы. Я повторил тест, на этот раз попросив его записать названия предметов. Джимми опять все забыл, а когда я показал ему листок с записью, с изумлением сказал, что не помнит, чтобы хоть что-то записывал. При этом он признал свой почерк и тут же почувствовал слабое эхо того момента, когда делал запись.
Время
Не то, чтобы его память вообще отказывалась регистрировать события, --просто появлявшиеся там следы-воспоминания были крайне неустойчивы и обычно стирались в ближайшую минуту, особенно если что-то другое привлекало его внимание. При этом все его умственные способности и восприятие сохранялись и по силе намного превосходили память.
Познания Джимми в научных областях соответствовали уровню смышленого выпускника школы со склонностью к математике и естественным наукам. Он прекрасно справлялся с арифметическими и алгебраическими вычислениями, но только если их можно было проделать мгновенно. Расчеты же, требовавшие нескольких шагов и более длительного времени, приводили к тому, что он забывал, на какой стадии находится, -- а потом и саму задачу. Он знал химические элементы и их сравнительные характеристики. По моей просьбе он даже воспроизвел периодическую таблицу, но не включил туда трансурановые элементы.
– - Это полная таблица?– - спросил я, когда он закончил.
– - Так точно. Вроде самый последний вариант.
– - А после урана никаких элементов больше не знаете?
– - Шутник вы, док! Элементов всего девяносто два, и уран последний.
Я полистал лежавший на столе журнал "National Geographic".
– - Перечислите-ка мне планеты, -- попросил я, -- и расскажите о них.
Oн без запинки выдал мне все планеты -- их названия, историю открытия, расстояние от Солнца, расчетную массу, характерные особенности, тяготение.
– - А это что такое?– - спросил я, показывая ему фотографию из журнала.
– - Это Луна, -- ответил он.
– - Нет, это не Луна, -- сказал я.– - Это фотография Земли, сделанная с Луны.
– - Док, опять шутите! Для этого там должен быть кто-то с камерой.
– - Само собой.
– - Черт, да как же это возможно!
Если только передо мной сидел не гениальный актер, не жулик, изображавший отсутствующие чувства, то все это неопровержимо доказывало, что он существовал в прошлом. Его слова, его эмоции, его невинные восторги и мучительные попытки справиться с увиденным -- все это были реакции способного молодого человека сороковых годов, лицом к лицу столкнувшегося с будущим, которое для него еще не настало и было почти невообразимо. "Более, чем что-либо другое, -- записывал я, -- это убеждает, что где-то году в 1945-м у него действительно произошел обрыв... Все показанное и рассказанное привело его в точно такое же замешательство, какое почувствовал бы любой нормальный юноша в эпоху до запуска первых спутников".
Я нашел в журнале еще одну фотографию и показал ему.
– - Авианосец, -- тут же определил он.– - Новейшей конструкции. В жизни таких не видал.
– -
Он бросил взгляд на фотографию и озадаченно воскликнул:
– - "Нимиц"!
– - Что-то не так?
– - Черта лысого!– - заявил он горячо.– - Я все их названия знаю, и никакого "Нимица" нет. Есть, конечно, адмирал Нимиц, но я не слышал, чтобы его именем называли авианосец.
Он в сердцах отбросил журнал.
Видно было, что Джимми начинал уставать. Под давлением противоречий и странностей, под гнетом тех пугающих и неотвратимых выводов, которые из них вытекали, он раздражался и нервничал. Некоторое время назад я уже ненароком подтолкнул его к панике и теперь чувствовал, что беседу пора заканчивать. Мы снова подошли к окну, еще раз взглянули на залитую солнцем бейсбольную площадку, и пока он смотрел вниз, лицо его незаметно расслабилось. Он забыл и "Нимиц", и фотографию с Луны, и все остальные ужасные подробности; игра за окном полностью поглотила его внимание. Вскоре из столовой ниже этажом начал подниматься аппетитный запах -- он облизнулся, воскликнул "Обед!" и с улыбкой вышел из комнаты.
Джимми вышел, а я остался -- волнение душило меня. Я думал о его жизни, блуждающей, затерянной, растворяющейся во времени. Какая печальная, абсурдная и загадочная судьба!
"Этот человек, -- говорится в моих записях, -- заключен внутри единственного момента бытия; со всех сторон его окружает, как ров, некая лакуна забвения... Он являет собой существо без прошлого (и без будущего), увязшее в бесконечно изменчивом, бессмысленном моменте". И дальше, более прозаически: "Остальная часть неврологического обследования без отклонений. Впечатление: скорее всего синдром Корсакова, результат патологии мамиллярных тел, вызванной хроническим употреблением алкоголя". Мои записи о Джимми представляют собой странную смесь тщательно организованных наблюдений с невольными размышлениями о том, что же произошло с этим несчастным, -- кто он, что он и где, и можно ли в его случае вообще говорить о жизни, учитывая столь полную потерю памяти и чувства связности бытия.
И тогда, и позже, отвлекаясь от научных вопросов и методов, я думал о "погибшей душе" и о том, как создать для Джимми хоть какую-то связь с реальностью, хоть какую-то основу, -- ведь я столкнулся с человеком, изъятым из настоящего и укорененным только в далеком прошлом.
Требовалось установить с ним контакт -- но как мог он вступить в контакт с чем бы то ни было, и как могли мы ему в этом помочь? Что есть жизнь без связующих звеньев? "Берусь утверждать, -- пишет философ Юм, -- что [мы] есть не что иное, как связка или пучок различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении, в постоянном движении". Джимми был в буквальном смысле сведен к такому бытию, и я невольно думал о том, что почувствовал бы Юм, узнав в нем живое воплощение своей философской химеры, трагическое вырождение личности в поток элементарных, разрозненных впечатлений.
Возможно, рассуждал я, мне удастся найти совет в медицинской литературе. По разным причинам литература эта оказалась в основном русской. Она начиналась с первой диссертации С. С. Корсакова (Москва, 1887), посвященной случаям подобной потери памяти (они до сих пор называются корсаковским синдромом), и заканчивалась книгой Лурии "Нейропсихология памяти", появившейся в английском переводе всего через год после моего знакомства с Джимми. В 1887 году Корсаков писал:
Когда эта форма (алкогольного паралича) наиболее характерно выражена, то можно заметить, что почти исключительно расстроена память недавнего; впечатления недавнего времени как будто исчезают через самое короткое время, тогда как впечатления давнишние вспоминаются довольно порядочно; при этом сообразительность, остроумие, находчивость больного остаются в значительной степени.