Человек, который рисовал миндальные деревца
Шрифт:
Я дал ей платок. Она громоподобно в него высморкалась, после чего им же вытерла глаза.
– Пьер умер всего два года назад... Это совсем недавно, мосье, совсем недавно. Я до сих пор всякий раз плачу, когда вспомню его. Вы меня извините.
– Ради бога, - откликнулся я, - это же вполне понятно.
– Правда, милые стихи?
– робко спросила она.
– Мы имеете в виду: "Ни ангелы в небесах, ни демоны..."
– Ну да, это Эдгар Аллан По. Когда я впервые прочла их много лет назад, я была еще почти ребенком, и мне они так понравились, что я избрала
– Итак, стихотворение тоже предложили вы?
– Я ж вам говорила.
– И на этих бесчисленных открытках стояла одна и та же строфа?
– Ну разумеется, мосье Руайан, - не могла же я подыскивать новое для каждой дамы.
– Да, вы правы, - сказал я и поглядел на ту открытку, которую получила миссис Коллинз и которая стала теперь моей собственностью.
– Правда, прелестное деревце?
– Да, прелестное, - ответил я, - а многие ли из дам снова приезжали на Лазурный берег?
– Очень многие.
– Ну и?
– Что "и"?
– она пожала плечами.
– Пьер снова делал их всех счастливыми. А мужья снова покупали украшения у мосье Аласяна в Ницце. Но вот уже три года ни одна не приезжала. А предприятие с миндальными деревцами функционирует по-прежнему.
– Вы хотите сказать, что и после смерти вашего мужа регулярно пишете этим дамам?
– Жить-то надо, вы не находите?
– А если сюда вдруг приедет какая-нибудь дама, как приехал я?
– Ну, тогда я скажу ей всю правду - как сказала вам. Что я была его женой.
– Голос ее стал громче.
– Я с гордостью скажу это любой из его дам. Правда, интересная история? Писатели ведь ищут такие истории? Вот она. Я дарю ее вам.
И я подумал, что минувшей ночью точно так же подарила мне свою историю миссис Коллинз.
– Вы запишите ее, мосье Руайан, вы непременно ее запишите!
Вот и миссис Коллинз меня о том просила, подумал я.
– Вы запишете ее? Если я убедительно вас попрошу?
– А зачем вам это так уж понадобилось, мадам Мондрагон?
На какое-то мгновение ее трагическое лицо исказила гримаса ненависти.
– Да затем, что мне удалось выяснить: этот ювелир, этот Рубен Аласян, двадцать лет подряд обманывал Пьера... в смысле процентов с оборота... Мне удалось это выяснить... И я могу это доказать... А ведь Пьер так ему помог! Пусть же мир узнает об этом! Я давно уже поджидаю такого, как вы. Поджидаю писателя! Вы ведь запишете все, что я вам рассказала?
Я молчал.
– Мосье Руайан, я вас о чем-то спросила. Неужели вы думаете, я стала бы вам все рассказывать, не будь вы писателем? Я же сразу, едва вы вошли, спросила у вас, кто вы по профессии, помните?
– Помню.
– И лишь после этого я начала рассказывать. Вы ведь запишете эту историю, чтобы изничтожить негодяя Аласяна? Да? Ну скажите "да", мосье!
– Она пришла в крайнее возбуждение.
– А почему бы вам самой не написать вашу историю, а я бы пристроил ее в какой-нибудь в журнал? Вы ведь умеете писать. Эти дивные любовные письма...
Она нетерпеливо
– Нет, нет и нет!
– Почему "нет"?
– Я, мосье, могу писать любовные письма, прекрасные любовные письма. Но больше ничего. Вот как мой бедный Пьер умел только любить, но не умел рисовать. Нет и нет, я никогда бы не сумела записать эту историю. Это обязаны сделать вы, вы!
– Но если я запишу вашу историю, мне придется изменить имена и место действия.
– Это еще почему?
– возмутилась она.
– Да потому, что я не хочу, чтобы мосье Аласян подал на меня в суд. И еще я хочу защитить других людей.
– Аласян проиграет дело в суде. Я рассказала вам чистую правду. У меня есть свидетели, двое служащих Аласяна, которых он уволил. Они готовы давать показания под присягой. Только начать дело должен кто-нибудь другой. И этот другой - вы, мосье Руайан! Мосье, обещайте же мне написать эту историю! Не то вы меня очень разочаруете! Не то вы коварно пробрались сюда... неизвестно почему. А вы и в самом деле писатель? Вы что вообще написали, мосье Руайан?
Ситуация становилась неприятной.
Я сказал:
– Я напишу вашу историю, мадам Мондрагон.
– С настоящими именами и названиями?
– С настоящими именами и названиями, - отвечал я, решив про себя все так зашифровать, чтобы это не навредило мне, разумеется, в том случае, если я когда-нибудь - поди угадай заранее - решу об этом написать.
Она вскочила с места и прежде, чем я мог этому помешать, поцеловала мою руку.
– Мадам Мондрагон!
– Я тоже вскочил.
– Не делайте этого!
– Я вам так признательна, мосье Руайан, так признательна. Поистине, есть Бог на небе! А Бог справедлив. И этот старый негодяй Аласян понесет заслуженную кару... Вы когда начнете писать, мосье? Когда вы начнете?
Я почувствовал, что чем раньше уйду, тем для меня будет лучше.
– Скоро, мадам Мондрагон, мне надо сперва закончить одну важную работу, а потом...
– Да-да, потом, потом... Замечательно! У вас теперь есть две версии, версия миссис Коллинз и моя. И это будет опубликовано в журнале?
– Да, мадам.
– А в каком?
– В "Пари-матч".
– Это прекрасно. Этот журнал читает вся Франция, его выкладывают и в магазине у Аласяна.
– Она засмеялась.
– То-то он обрадуется, как вы думаете?
– Да, - ответил я.
– Может он от злости и вовсе сдохнет, - добавила она, - для меня это будет самый прекрасный день в моей жизни.
С меня было довольно. Я направился к дверям. Она последовала за мной. И по дороге сказала:
– Можете оставить себе открытку миссис Коллинз.
В огромном белом зале мы спустились по ступеням широкой лестницы прямо к выходу.
– У меня еще полно открыток для писем, - сказала она, - я должна испытывать вечную благодарность к Пьеру за то, что он снабдил меня таким запасом. Понимаете, какая забавная история: я с этими шаблонами управиться не могу. Мне бы в жизни не нарисовать такое деревце. Любой ребенок это смог бы, а вот я - нет.