Человек, который умел шутить
Шрифт:
Он наклонился и поднял полуботинки, в которых ходил вчера. Они оказались забрызганы грязью. И на каждом виднелись крупные капли засохшей красной краски.
– Из художественного отдела, – сказала Дженет. В первый год существования агентства она выполняла обязанности секретаря приемной и работника картотеки, а потому знала, что где находится. – Зачем тебе понадобилась красная краска?
Аллан не ответил. Он все еще разглядывал башмаки.
– И грязь, – добавила Дженет, – да вот, смотри-ка. – Она потянулась к ботинкам и отодрала клочок травы, присохший к подошве. – Где же ты отыскал траву
– Да, – согласился он, – конечно, зараженная.
За время войны остров пропитался насквозь: на него падали бомбы, туда сливали и сбрасывали в невероятном количестве все токсичные и смертоносные вещества, какие только есть на свете. Моральное совершенствование в таком случае бессильно, не говоря уже об усиленной физической реабилитации. Хоккайдо такой же мертвый и бесплодный, как и в 1972 году, когда закончилась война.
– Трава здешняя, – сказала Дженет, разминая ее пальцами. – Я в этом разбираюсь. – Бо'льшую часть жизни она провела на планетах-колониях. – На ощупь гладкая. Эта трава не импортирована, она выросла здесь, на Земле.
Аллан раздраженно спросил:
– Ну и где же?
– В Парке, – ответила Дженет. – Только там и растет трава. Все остальное пространство занято жилыми и административными зданиями. Наверное, ты побывал в нем прошлым вечером.
За окном квартиры в лучах утреннего солнца сиял благословенный Шпиль МОРСа. У его подножия раскинулся Парк. Шпиль и Парк – средоточие МОРСа, его омфалос. [1] Там, среди газонов с кустами и цветами, стоял памятник майору Стрейтеру. Официально одобренная статуя, отлитая еще при жизни майора. Ей уже 124 года.
1
Омфалос – пуп (греч.).
– Я прогулялся по Парку, – признался Аллан. Он перестал есть, «яичница» остывала на тарелке.
– А как же краска? – спросила Дженет. В голосе ее звучало смутное беспокойство, страх, нападавший на нее в критические моменты, предчувствие беды, от которого она словно цепенела, теряя способность к действию. – Ты ведь не сделал ничего плохого?
Очевидно, она подумала о праве аренды. Потирая лоб, Аллан поднялся из-за стола.
– Уже семь тридцать. Мне пора на работу.
Дженет тоже встала.
– Ты же не доел. – Он всегда все доедал. – Ты не заболел?
– Заболел? – переспросил Аллан. – Это я-то? – Он рассмеялся, поцеловал жену в губы и достал пальто. – Когда я в последний раз болел?
– Никогда, – пробормотала она, по-прежнему тревожно и пристально глядя на мужа. – С тобой никогда ничего не случается.
***
В цокольном этаже жилищной секции у стола секционной надзирательницы столпились предприниматели. Текущая проверка уже началась, и Аллан пристроился в хвост очереди. В утреннем воздухе пахло озоном, благодаря его чистому аромату в голове у Аллана прояснилось. И в нем снова взыграл природный оптимизм.
Учредительский Гражданский Комитет содержал на службе в каждой жилищной секции надзирательницу, и миссис Бирмингем являла собой типичную представительницу
– Доброе утро, мистер Перселл. – Она просияла, когда подошла очередь Аллана.
– Приветствую, миссис Бирмингем. – Он приподнял шляпу, поскольку секционные надзиратели придавали большое значение мелким знакам внимания. – Похоже, будет хороший денек, если только небо не затянется.
– Дождь полезен для посевов, – пошутила миссис Бирмингем. Практически все продовольственные и промышленные товары прибывали на ракетах автофакта, небольшие местные поставки лишь поддерживали определенный уровень мышления и как бы возрождали идеалы. Женщина сделала пометку в желтом блокноте с длинными листками. – Я… еще не видела сегодня вашу милую жену.
Аллан всякий раз находил оправдание опозданиям Дженет.
– Она готовится к собранию Книжного клуба. Сегодня особенный день: ее повысили в должности, теперь она – хранитель.
– Как я рада, – сказала миссис Бирмингем. – Такая очаровательная женщина. Только немного застенчива. Ей следует больше общаться с людьми.
– Вы, несомненно, правы, – согласился он. – Дженет выросла среди огромного безлюдного пространства. Бетельгейзе-четыре. Скалы и козы.
Он полагал, что на этом беседа закончится – его собственное поведение редко ставилось под вопрос, – но миссис Бирмингем вдруг заговорила строго и деловито:
– Вчера вечером вы поздно вернулись, мистер Перселл. Славно провели время?
«О боже, – вздохнул он. – Наверное, меня засек кто-то из недомерков».
– Не очень.
Он принялся гадать, много ли тот сумел подсмотреть. Если недомерок сел ему на хвост в начале поездки, вполне возможно, что он следил за ним до самого конца.
– Вы побывали на Хоккайдо, – констатировала миссис Бирмингэм.
– Исследования, – сказал Аллан, занимая тем самым оборонительную позицию. – Для агентства.
Тут скрывалась высокая диалектика Общества Морали, что доставляло ему какое-то извращенное удовольствие. Перед ним бюрократ, который действует, не вникая в суть дела, а сам он работает, рассекая наслоения привычек, и попадает прямо в цель. Именно поэтому дела в агентстве идут неплохо, его собственная жизнь тоже удалась.
– Нужды Телеинформациона превыше личных чувств, миссис Бирмингем. Вы не можете не понимать этого.
Благодаря его уверенной манере номер прошел, и на лице миссис Бирмингэм снова заиграла слащавая улыбка. Она черкнула что-то ручкой и спросила:
– Мы увидим вас на собрании жилищной секции в среду? Это послезавтра.
– Конечно, – сказал Аллан. За несколько десятилетий он привык терпеливо сносить бесконечный обмен мнениями, близость соседей, собиравшихся в тесной душной комнате. И жужжание недомерков, которые сдавали свои пленки представителям Комитета. – Боюсь, однако, что не смогу быть полезен. – Он был настолько увлечен собственными идеями и планами, что его не интересовало, кто еще допустил промашку и какую. – Последнее время у меня по горло работы.