Человек-легенда
Шрифт:
Тоня и Феля поняли из разговора, что это знаменитый Котовский. У Фели даже головная боль прошла. Она разглядывала этого человека, о котором ходило столько фантастических рассказов.
– Скажите, пожалуйста, - нерешительно обратилась она к нему, - вы ведь Котовский? Вы на самом деле Котовский?
– Разве не похож?
– рассмеялся Котовский, а сам уже обдумывал, как лучше поместить их и что сделать, чтобы они хорошо отдохнули.
Узнав, что Тоня и Феля привезли от ЦК важные директивные письма, Котовский пристально посмотрел на тонюсеньких, худеньких
– Небось страшно было?
– спросил он.
– А чего страшно?
– спокойно ответила Тоня.
– Мы не в первый раз ездим. Привыкли.
Час был поздний. Котовский, не откладывая, повел связных в гостиницу на Пушкинскую улицу. Там их прежде всего отправили в ванную, затем накормили. Котовский тем временем вызвал комсомолку-подпольщицу Фиру.
– Вот, - сказал он, - вам поручаются две храбрые девушки. Я знаю, что вы сумеете их обласкать, пригреть. Нелегкая работа, сколько раз они рисковали жизнью. А на вид совсем малыши!
– Понятно, - ответила Фира, - я поухаживаю за ними. Здесь им будет хорошо.
Быстро набрались связные сил и отправились в обратный путь, в Москву, снова нагруженные докладами, литературой и письмами. Перед отъездом девушек Котовский дал им поручение лично от себя: побывать на Маросейке, узнать, живет ли там Миша Марков.
– Понимаете, девушки, - говорил он, - хороший паренек, беспокоюсь я о нем. Очень уж он тихий. Только про меня ничего не говорите, а то прискачет, а еще рано. Просто узнайте, как бы от себя, и всё. Приедете снова - расскажете мне про него.
В доставленных девушками письмах, между прочим, сообщалось, что ЦК направляет в Одессу, в распоряжение губкома, нескольких товарищей из Иностранного отдела. Предлагалось губкому усилить работу в войсках интервентов с целью их разложения, разъяснять политическую обстановку, призывать к неповиновению под лозунгом "Штык в землю".
И вот прибыла из Иностранного отдела ЦК, из Москвы, Жанна Лябурб. Она была маленькая, нарядная, причем нарядная в любом платье, в любом платочке - так она умела все носить, все приладить, так все ей шло. Ее черные волосы завивались кудряшками на сверкающем белизной, прямом и широком лбу. Глаза у Жанны были ярки и любопытны ко всему миру. Все привлекало ее внимание, все ее радовало, до всего ей было дело.
Кроме нее прибыл из Москвы молодой Жак Елин, который долго жил в Париже и хорошо знал французский язык.
И еще появились новые работники "Иностранной коллегии".
Получив инструкции, они отправились на набережную, разбрелись по кабачкам, по харчевням, замешались в толпы французских матросов и солдат, завели знакомства, дружбу. Это непосредственное общение должно было дать еще большие результаты, чем распространение подпольной литературы. Впрочем, и литература тоже стала передаваться в руки французских матросов и солдат через агитаторов "Иностранной коллегии".
Работу "Иностранной коллегии" объединял президиум. Каждая группа не знала даже о существовании другой. Часто лица, состоявшие в одной группе, не знали своих сотоварищей.
Самой
Трудно было наладить работу среди греческих солдат. Им внушили, что их посылают на священную войну за поруганную большевиками православную веру. Чтобы поддержать в них эту уверенность, одновременно с солдатами направили в Россию священное воинство: трех епископов, четырех архимандритов, сорок священников с клиром и много ладана для благовонного дыма.
Была в "Иностранной коллегии" и английская группа. В ней в числе других работал английский эмигрант, известный под фамилией Кузнецов.
Но самой рьяной, самой неутомимой из всех деятелей "Иностранной коллегии" была француженка-коммунистка Жанна Лябурб. Маленькая Жанна была общей любимицей. Как бережно относились к ней все подпольщики Одессы! А она была так неосторожна! Она совсем не берегла себя!
– Так нельзя, милая Жанна!
– упрашивал ее Котовский.
– Вы должны быть незаметны, неуловимы, а между тем вы держитесь так, что стали самой популярной личностью в Одессе.
– О!
– вскидывала брови Жанна.
– Популярной? Как Вера Холодная?
Жанна умела заливчато, заразительно смеяться. Улыбался и Котовский. Но затем Жанна серьезно отвечала:
– А вы? Разве вы не рискуете на каждом шагу?
– У вас особенно сложное положение. Вы должны вступать в беседы с солдатской массой, с матросами, это ваша работа, ваша задача. Но вы никогда не знаете, нет ли среди ваших собеседников провокатора или даже не провокатора, просто человека других взглядов, службиста, который пойдет и доложит начальству. Вы раздаете листовки. Можете вы быть уверены, что та же рука, которая протягивается за листовками, не наденет на вас наручники?
– Вот видите!
– воскликнула Жанна беспечно.
– Вы сами же опровергли себя! Доказали, что мне невозможно быть осторожной, что приходится идти на риск... А вообще-то вы правы, - вздохнула она, - мы, пропагандисты "Иностранной коллегии", ходим по канату. Одно неосторожное движение - и... И стоит ли, мой друг, об этом говорить? Умирают ведь только один раз!
Котовский смотрел на маленькую, хрупкую Жанну и думал о том, что женщины-разведчицы, женщины, работающие в подполье, - это самое потрясающее, самое страшное, что он видел на войне. "Наше дело солдатское, - думал Котовский, - мы исстари выходим на поле брани и действуем мечом, но женщины - пока они не ходят в атаку (этого только не хватает!). А то, что выполняют те девушки-связные или Жанна Лябурб, разве это не страшнее всякой атаки?"