Человек меняет кожу
Шрифт:
Дочитав письмо, Полозова смяла его и бросила в угол. Сейчас, после оскорбительного десятидневного молчания, всякие условия, выдвигаемые Кларком, показались ей недостойной торговлей, разоблачающей лишь мелочность и низость этого человека.
Ответа на своё письмо Кларк так и не дождался.
И вот сегодня все – сперва Мурри, потом Морозов, словно по уговору, стали напоминать ей о Кларке чуть ли не каждую минуту, не догадываясь даже, насколько напоминание это было ей неприятно.
Неизбежная встреча вечером застигла Полозову врасплох. Прежде всего по поведению её и Кларка Морозов сразу догадается
У Полозовой пропала охота к еде. Не дожидаясь второго блюда, она поднялась и пошла на квартиру Мурри.
Мурри присутствовать на совещании не отказался.
Совещание, задуманное Морозовым, как расширенное заседание треугольника, началось поздно. Синицын явился к девяти с третьего участка, куда он выехал ещё с утра с уполномоченным контрольной комиссии. Гальцев не явился вовсе. Совещание прошло угрюмо, почти без прений. Все соглашались с необходимостью во избежание дальнейших обвалов увеличить угол наклона берегов канала на всём отрезке выемки скалы. По предварительным подсчётам, это увеличивало объём работ на тридцать с лишним тысяч кубометров и должно было оттянуть окончание канала на целый месяц. Морозову поручалось поставить об этом в известность Центральный комитет и правительство Таджикистана.
Кларк во время совещания мрачно молчал. Когда ему предоставили слово, он заявил кратко, что свою точку зрения он уже до совещания сообщил начальнику строительства, который отверг её. Добавить ему нечего.
Заявление Кларка не дискутировалось.
Когда приступили к выработке более детального плана работ и распределения механизмов, Мурри поднялся и, ссылаясь на усталость и на недостаточное знакомство с работами головного участка, ушёл домой. Полозова, сама не зная почему, не последовала его примеру, хотя делать ей здесь было нечего. Она убедила себя быстро, что уйдя сейчас, не будет знать окончательного плана работ по скале и тем самым потеряет представление о совокупности работ строительства.
Когда совещание подходило уже к концу, внезапно распахнулась дверь и вошел Гальцев.
– А ты бы попозже, – встретил его хмуро Морозов.
Гальцев бросил на стол потёртую тюбетейку.
– Прямо с митинга.
– С какого митинга?
– На головном. Добровольцы митингуют. Против оппортунистического руководства строительством. Это вот его рук дело, – Гальцев кивнул в сторону американца.
Все глаза устремились на Кларка.
– Я вас не понимаю, – спокойно сказал Кларк.
– Говори толком, в чём дело, – резко приказал Морозов.
– Он вот не понимает, а мне расхлёбывать приходится, – заартачился Гальцев. – Товарищ Кларк заявил сегодня бузотёрам, что он лично за то, чтобы работать на скале так как есть, только оппортунистическое руководство против. Вот и пошло дело. Добровольцы пришли ко мне в постройком: «Созывай митинг! Я их фактически послал куда следует. Пошли и созвали помимо постройкома. Мол, оппортунистическое руководство заодно с постройкомом хотят оттянуть на целый месяц окончание строительства, срывают сроки, установленные партией
– Кто ж этим заворачивает? – поинтересовался Морозов.
– Заправляет Тарелкин, а примкнула к этому делу, ясно, вся шпана, все бузотёры с головного участка. Громче всех кричат те, которые ни в какие добровольцы идти и не собирались. Его вот, – он показал на Кларка, – в начальники выдвигают.
– Ну, и чем же эта волынка кончилась?
– Ничем не кончилась. Кое-как уломал. Надо, чтобы он сам, – Гальцев опять указал на Кларка, – завтра же с ними поговорил. А то выходит, будто у нас руководство участка противопоставляется треугольнику, да ещё перед рабочими свои споры выволакивает. Куда это годится?
Кларк сидел бледный и нервно барабанил по столу.
– Товарищ Морозов, – сказал он, когда в комнате водворилась неприятная тишина. – Я прошу вас мне верить. Никому из рабочих я содержание нашего разговора не передавал и подобное, что говорит этот товарищ, не говорил.
– Как не говорил? Ко мне ребята приходили в постройком, сами передавали.
– Вам это не могли говорить! Вы врёте.
– Вот так фунт! Что же, мне ушам своим не верить? Говорит: всё руководство – оппортунисты, а особливо, говорит, начальник. Не иначе, как сам в начальники метит.
– Товарищ Морозов, прикажите этому товарищу сейчас выходить отсюда вон, иначе я отсюда выйду!
– Товарищ Гальцев, лишаю вас слова. Никто без моего разрешения больше слова не имеет. Спокойствие, товарищи!
Кларк встал и, взяв со стола кепку, вышел из комнаты.
– Вот вам новая история! – недовольно пробурчал Морозов. – Товарищ Полозова, идите-ка, введите его в оглобли.
Полозова послушно встала и вышла за Кларком.
– Тебе, Гальцев, за оскорбление американского инженера запишем выговор, а независимо от этого пойдёшь и попросишь у него извинения.
– Товарищ Морозов, – ей-богу! – ну что он мне в глаза врёт: «не говорил». Вся буза ведь из-за него. Демагогией перед рабочими занимается, а я пойду перед ним извиняться.
– Пойдёшь. Раз товарищ Кларк уверяет, что не говорил, – значит, не говорил.
– А откуда же рабочие знают?
– На участке уши и языки длинные. А оскорблять иностранных инженеров никто тебе не разрешал и не разрешит. Понятно?
– У тебя, Гальцев, вообще, кажется, язык плохо подвешен, – строго поддержал Синицын. – Сколько уже у тебя выговоров? Если думаешь, что выговоры можно коллекционировать, как почтовые марки, то не забывай: до полной коллекции тебе недостаёт не так уж много.
Гальцев виновато почесал затылок и ничего не ответил.
Полозова нагнала Кларка внизу у террасы.
– Кларк!
– Да?
– Это я. Можно мне с вами минутку поговорить? – спросила она по-английски.
– Пожалуйста.
– Давайте пройдёмся вот по этой дорожке.
– Я вас слушаю, Мэри… – Он посмотрел на неё искоса, она очень похудела и изменилась. Это не была уже прежняя девушка, немножко сухая и высокомерная. Это была женщина, много перестрадавшая, взволнованная, не сохранившая и следа прежней самоуверенности.