Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания
Шрифт:
Этому феномену есть одно грустное объяснение. Оно связано с человеческой способностью прогнозировать, учиться и делать выводы. Животные, в отличие от нас, наделены этой способностью в гораздо меньшей степени. Правда, они не способны к самотрансформации, но страдают, безусловно, меньше, чем человек.
Человек быстро усваивает важный урок — социальный мир никогда не заканчивается, покуда вы живы. Никогда не заканчиваются проблемы, конфликты, угрозы, посягательства, принуждение. Никогда не заканчивается конкуренция (которая для бессознательного есть синоним "борьбы за выживание"). Никогда не заканчиваются стрессы, и не существует в тонале способа остановить удушающее
Поэтому первая маска или проекция жалости к себе (самая очевидная) — это жалость к другим. То, что жалость к другим на самом деле направлена на себя, легко заметить по доминирующей пассивности этого чувства. Конечно, альтруизм и сострадание давно стали поощряемыми социальными добродетелями. Время от времени мы просто обязаны убеждать себя, что действительно жалеем других людей. Тогда мы совершаем добрые дела — иногда полезные, иногда бесполезные. (Любопытно, что известное удовлетворение мы испытываем в любом случае — даже когда наш поступок не принес никакой пользы ближнему. Это лишний раз подтверждает, откуда на самом деле родился наш альтруизм.) Мы помогаем ближним и способны даже чем-то жертвовать ради них (не только деньгами, но и временем, вниманием, собственными интересами).
В этом размышлении нет ни малейшего цинизма, как может показаться поверхностному читателю или убежденному противнику кастанедовской безжалостности. Потому что цинизм начинается там, где возникает лицемерие, а я говорю о поступках, которые люди совершают абсолютно искренне. Да и как может быть иначе? Любой человек искренне жалеет себя, а потому не менее искренне жалеет других. Однако в большинстве случаев мы сталкиваемся с характерной динамикой, своего рода психологической пульсацией. Жалость к себе и жалость к другим интересным образом чередуются в психической жизни массового человека. Жалость сменяется черствостью и даже жестокостью, безразличие и погруженность в себя сменяется приступом сострадания. Это типичный маятник, демонстрирующий единый источник энергии, вынуждающей его колебаться.
Безразличие, черствость и жестокость — это всего лишь фасад жалости к себе. Простой сигнал, обозначающий "Я занят собой, потому что никто другой мною не занят. Мне себя жалко, но вы этого не увидите — ведь вам нет до меня никакого дела." Жалость к другим — обратная сторона: "Я вижу в вас себя. Ведь и мне может быть так плохо. Я вас пожалею". Жалость к другим напоминает, что вас тоже следует пожалеть. Если это некому сделать, вы жалеете себя сами, и становитесь черствым эгоистом. Через некоторое время маятник отклоняется в противоположную сторону — и вот вы снова жалеете других.
Посвятите перепросмотру своей жалости хотя бы месяц, и вы без труда откроете описанные тут закономерности. Наиболее чувствительные даже способны воспринять само маятникообразное перемещение энергии — вглубь и наружу, в сторону "сердечной чакры" и в сторону горлового центра. И эту неприметную, но неутихающую боль — спазм
Таким образом, жалость исполняет функцию заботы о себе — как биологической, так и социальной. Биологическая часть жалости к себе (которую можно считать наиболее продуктивной) — это "бегство от боли". В самом широком смысле это то движение энергетических полей, которое делает нас нетерпеливыми и ленивыми.
В социальной части жалость к себе — это корень всякого потакания. Это страх перемен, страх изменения социального статуса, вечный поиск сиюминутного убежища (что стратегически часто бывает ошибочным). Изначально жалость к себе — это инфантилизм, желание вечно оставаться зависимым и безответственным, опекаемым авторитетными фигурами социума. Некоторые умудряются сохранить свой инфантилизм до глубокой старости, пряча его за той или иной социальной маской. Но большинство проявляют гибкость и свойственную человеку высокую обучаемость.
Этот второй сорт людей, взрослея, находит все новые и новые типы убежища. Всякий раз они желают неподвижности, всякий переход из одного убежища в другое сопровождается мучительным страданием. Они интенсивно жалеют себя, потому что вынуждены двигаться и развиваться.
Это типично для людей с доминирующей жалостью к себе. Обычно человек испытывает социальную радость, когда приобретает навык или поднимается по лестнице статусов. Как уже было сказано выше, идеал человека, которым движет чувство собственной важности, — это возрастающая важность. Жалость к себе толкает в противоположную сторону. Безопасность и застой, минимум усилий и максимум "утешительных призов" (забота, ласка, подчиненность "ответственным товарищам" и т.д. и т.п.).
Рефлексия делает эти чувства чрезмерными. Лозунг жалости к себе, которая является реакцией на страх смерти, звучит просто:
"Не хочу действовать!"
Жалость к себе, возникшая от ущемления чувства собственной важности, имеет две формулировки, которые выступают в роли самооправдания: "Я унижен " и "Я недостоин ". Обе формулы возникают внутри образа себя и являются личностными искажениями, импринтированными в раннем детстве. Первая восходит к образу Я для других, вторая — к образу Я для себя.
Это центральные идеи, которые предпочитают оставаться в глубокой тени бессознательного. Человек прикрывает их частными и прикладными моментами. Например, действие ведет к выходу из убежища и вызывает перемены. Кроме того, напряженное усилие вызывает боль в той или иной степени. Самым простым разрешением ситуации является отказ от действия, опирающийся на лень, то есть, нежелание прилагать усилие.
Синонимы лени — безволие и бесхарактерность. Всякий раз, перепросматривая ситуацию, в которой мы выбираем пассивность, ее фундаментальным началом оказывается жалость к себе. Это импульс, который требует безоговорочного подчинения автоматизмам, рефлексам, поведенческим программам. Он активно противостоит любой работе по трансформации осознания.
Специфика жалости к себе заключена в том, что у нее собственная (вполне бессознательная) иерархия усилий. Есть целый ряд многократно повторяемых и привычных усилий, с которыми наша жалость давно смирилась. Мы способны совершать трудоемкие действия, но если они служат самоповторению тоналя, то жалость молчит, поддерживая позицию терпеливой покорности. Стоит нам посягнуть на саму сущность проторенных путей ежедневного осознания, как тональ начинает бунтовать, призывая на помощь все ресурсы собственной жалости.