Человек-Олень

Бокеев Оралхан

Они вместе закопали курджун, насыпали холм и воткнули курук.

…В снежном феврале Камка родила девочку, а через год, тоже в феврале, еще одну. Росли они тихими и светлыми, как майский день. Младшая, Малика, уже девочкой поражала необычайной красотой и какой-то нездешней странностью речей и поступков. Ночи напролет жгла лампу, сидя над книгами, а однажды Камка показала Аспану листочки, исписанные столбцами строчек. И каждая строчка оканчивалась похожими словами. Аспан сказал, что это называется «стихи», и не велел жене трогать

листочки. «У девушек это бывает, но потом проходит», — объяснил он испуганной жене.

Два путника — управляющий отделением совхоза и зоотехник — двигаются по белой снежной долине. Они спешат к плененным этими же снегами табунщикам Алатая.

Кони измучились до остервенения. Белый конь Амана время от времени, будто вспомнив, что он лихой жеребец, нелепо прыгает и тотчас проваливается в снег. Мудрый азбан зоотехника мощно таранит грудью бесконечную преграду, но и он в мыле.

Все же, судя по борозде, пересекающей долину, всадники прошли довольно большое расстояние. После полудня укрывавшие небо серые тучи разошлись, и появилось солнце. От его лучей снега засверкали, заиграли миллионами зеркальных осколков.

Но двое мужчин лишь надвинули ниже треухи, а белый жеребец, всхрапнув, вдруг шарахнулся в сторону и затих, тяжело дыша.

— Когда только исчезнет классовое различие, — пошутил зоотехник, — на сильного жеребца садится управляющий, вешает на него ружье, а я должен тащить лыжи и плестись за ним.

— Если он тебе так нравится, давай меняться, — мрачно ответил Аман, — меня устроит и твой азбан.

— Вы хотите сказать, что жигит украшает и стригунка, если садится на него?

— Как мне положиться на тебя, если ты все время меня подкусываешь! — обиделся всерьез Аман.

— В таком нелегком пути шутка лишь помогает. Но если мои слова не нравятся, я буду держать их при себе.

— Правильно сделаешь, — буркнул Аман.

— Если же говорить серьезно, то, думаю, нам полагается отдых. И им — тоже, — Эркин кивнул на коней. — Мой азбан изнемог. Даже следовать за вами становится все труднее.

— Пожалуй, ты прав.

Когда спешились, сразу исчезли в узком снежном тоннеле. Из кармана полушубка Эркин вытащил несколько шариков курта.

— Вот и обед, ага.

Истекая слюной, они молча жевали курт. Кони застыли, словно оглушенные.

— До Алатая на конях не дотянем. Мой жеребец, кажется, сдался.

— А что если оставить коней здесь и махнуть на лыжах?

— Это не выход.

Солнце, поднявшееся над белоголовыми горами на высоту аркана, замерло, чуть медля, перед тем как соскользнуть вниз и спрятаться снова за те же вершины.

Вокруг мертвая тишина и холод.

— Мы похожи на двух мышей в мешке с мукой, — засмеялся Эркин, — но, в отличие от муки, снегом не наешься.

— Солнце вот-вот сядет, а мы даже не дошли до Чертова моста, где мой отец попал в лавину.

— В какой это стороне? —

спросил Эркин.

— Если поехать напрямик, то не очень далеко.

— Но ведь нам нужен бетонный! Чертов мост очень опасен.

— Нужен-то нужен, — неопределенно протянул Аман, — но он в два раза дальше.

— Я до сих пор так и не видел этот знаменитый Чертов мост, хотя уже два года в ваших краях.

— Зачем тебе его видеть, ничего хорошего в нем нет, — вздохнул Аман.

— Но о нем ходит столько рассказов, и все страшные.

— Мой отец сказал как-то: «Перед каждым человеком хоть раз в жизни встает Чертов мост. И его надо перейти. Только люди без страха достигнут другого берега невредимыми».

— Почему?

— Он говорил, что будто у каждого человека на одном плече сидит дьявол, а на другом — ангел. И если в этом обманчивом мире кто-то совершает грехи, то дьявол, сидящий на левом плече, в конце концов осиливает ангела, сидящего на правом. И тогда от такого человека происходят беды.

— А вы сами верите этому? — спросил Эркин.

Он путал «ты» и «вы», потому что иногда Аман казался своим парнем, ведь они почти ровесники, а иногда — умудренным аксакалом.

Вот и сейчас, глядя на его суровое застывшее лицо, Эркин подумал: несмотря на то что родились они, наверное, в одном и том же году, Аман словно обладает каким-то недоступным ему, Эркину, знанием жизни и людей.

Аман закурил.

— Ты спросил, верю ли я? Не знаю. То есть я думаю, что отец иносказательно говорил о добре и зле. О том, что нельзя поддаваться злу, если ему поддаться — оно съест человека. Отец уверен, что так же, как извечно существование мира, так же извечны добро и зло.

— Извечны? — задумчиво спросил Эркин и испытующе посмотрел на Амана.

Уже два года он работает рядом с этим могучим человеком и ни разу не видел, чтобы он злился или кричал. Ни в чем не изменяет своему спокойному нраву. Похоже, что неколебимость — качество их рода. Такова и Малика… Как узнать ее душу, как понять… Или вот как понять вчерашний взрыв Амана в зимовке табунщиков? И, словно отвечая на его мысли, Аман сказал медленно:

— Я ночью был несдержан и виню себя… Отец говорит мне часто: «Сын, никогда не повышай голоса, криком добьешься немногого. Я — жертва крика, и пусть на мне оборвется эта цепь». Я грызу себя за то, что нарушил наставление отца.

— Вас чем-то раздражал один из табунщиков. Я думаю, он делал это нарочно, и именно поэтому вы должны были, извините, держать себя крепко в узде. Это трудно, может, труднее всего побороть в себе ненависть к другому человеку.

— Их два брата, и неизвестно, какой из них хуже.

— Я пока что чужой в вашем ауле, и многое мне непонятно. Но, как я слышал, когда Аспан-ага проезжал Чертов мост, кто-то нарочно крикнул и сотворил снежный обвал. Кто это был, вы знаете?

— Я могу только предполагать.