Человек-Олень

Бокеев Оралхан

— Если бы дали жирную, мы бы не обиделись, — откликнулась бойко сакманщица.

— Разве я вам отказывал когда-нибудь? — обиделся Эркин.

— Конечно, нет, — успокоила молодуха с ребенком, — но сейчас годную для хорошей сурпы овцу не найдешь нигде в районе, все матки отощали. А мы едим вообще нетель, жира в ней столько же, сколько в рыбьем глазу. Ах, как нам жалко себя…

— Кто сегодня дежурит? — перебил ее Эркин.

— Малика, — загалдели девушки, — три раза звали к столу, чтоб поела: не идет. Слишком любит книжки, все читает, читает.

Эркин

ел медленно, с расстановкой. Не вскакивать же сразу и бросаться сломя голову на поиски Малики, вот и жевал в духоте, слушая женскую болтовню.

Старая повариха ворчала на молодых, что вот и овцой недовольны, жира им мало, а как она голодала в войну, собирая в поле колоски после жатвы. Да и колоски положено было отдавать, разве что оставишь потихоньку детям на лепешку. Девушки слушали ее невнимательно. Словно насытившиеся гуси, они умолкали, погружаясь в дрему. Свет лампы падал на их лица, иногда кто-то открывал тяжелые веки и, глянув бессмысленно, снова засыпал.

Эркину вдруг стало нестерпимо жаль этих юных, красивых, но так измученных работой девушек. Да и одеты бог знает во что: на ногах кирзовые сапоги, поверх платьев грязные фуфайки; косынки сбились, и видны давно не чесанные волосы.

Заметив его взгляд, молодайка с ребенком сказала резко:

— Мы сейчас спать ложиться будем, для тебя места нет, так что езжай. В добрый путь! Передай в конторе, что молодняк весь цел, поголовье тоже. И чтоб кино хотя бы привезли.

— Хорошо, тетушка, передам.

— Я тебе не тетушка.

— Извините. Спасибо.

Эркин поднялся из-за стола.

«Где же они здесь разместятся все? — подумал с состраданием. — Нет, надо поговорить с управляющим, условия для отдыха сакманщиц никуда не годятся».

После спертого воздуха маленькой комнатки аромат весенней ночи опьянил. Эркин остановился на пороге, поднял голову к звездному небу.

«Апырмай, когда наступит день, когда не будет разницы между жизнью людей? В городе такие девушки одеты нарядно, сидят в кафе, курят, едят мороженое!»

Конь заржал, призывая хозяина. Эркин обнял его голову, постоял рядом.

На вершинах гор голубым фосфорическим светом сиял снег; темные ели, не меняющие никогда своего строгого облика, застыли неподвижно.

Эркин подумал, что одиночеством своим и красотой они напоминают Малику. Живут, борясь стойко с суровой жизнью, выдерживают все, и кажется, что силы целиком должны уйти на то, чтобы выстоять, сохранить свою гордую прямоту. Но остановись в жаркий день в их тени, и ты ощутишь благоухание нектара, тебя укроет синяя прохлада, ты окунешься в благодатное счастье тишины и красоты.

С гор подул холодный ветер. Какая здесь странная изменчивая погода, и звезды в черном небе — странные: кружатся, кружатся, будто танцуют на месте. Эркин замерз и направился к кошаре. Лениво встал с места волкодав, понюхал его и, будто сделав важное дело, вернулся на место, лег. Тоже странные существа собаки чабанов: встречают пришельца злобным лаем, готовы разорвать и вдруг успокаиваются, полны равнодушия.

Когда

Эркин открыл двери кошары, на него из полумрака уставилось множество светящихся зелеными огоньками овечьих глаз. Малика сидела на низкой скамеечке и возилась с новорожденным ягненком. Сжимала ему мордочку, дула в уши. Она была так поглощена своим занятием, что не обернулась на звук шагов.

— Добрый вечер, — сказал Эркин и откашлялся. — Я, кажется, оказался добрым гостем, матка родила двойню.

— Смотрите, еще сглазите. И что это вы делаете здесь ночью?

— Ворую овец.

— Но они и так ваши, гоните хоть всю отару, никто не встанет на вашем пути.

— Кроме закона, — засмеялся Эркин и снова закашлялся.

В овчарне остро пахло навозом и овечьей шерстью. Маленький теплый мирок тихих животных вздыхал, тихонько блеял, хрустел травой, и трудно было представить, что где-то существует иная жизнь, полная бликов огней, шума автомобилей, рева реактивных самолетов, что где-то воюют солдаты, совещаются и заседают важные люди, подписывают договоры и декларации.

— Расскажите, что происходит в ауле, — попросила Малика, вздохнув.

— Устали?

— Очень. Словно ожидая моего дежурства, они начали приносить ягненка за ягненком.

— Да, это очень тяжелая работа — сакман. А почему вы не пошли учиться в институт?

— В прошлом году была не готова, а этим летом попытаюсь.

— Я мог бы вам помочь. Мой дядя преподает в педагогическом.

Малика засмеялась.

— Тогда я буду первым человеком Алтая, попавшим по знакомству в институт. Спасибо, благодарю за доброе намерение.

— Я не имел в виду протекцию. Я сказал — «помочь», это означает другое.

— Надеюсь на свои способности.

— Интересные вы здесь люди — никому не верите, ни от кого не ждете помощи.

Девушка молчала, смотрела задумчиво на пламя керосинового фонаря, думала о своем.

— Последнее время мне очень не хватает вас, — сказал тихо Эркин, — все время хочется видеть вас, разговаривать, а вот о чем — не знаю. Да и трудно с вами, Малика.

— А с кем легко? — спросила она, не отводя глаз от фонаря.

— Ну, я не знаю, — смешался Эркин, — девушки в ваших краях какие-то особенные.

— Да… наверное… Один раз, очень давно, девушки пошли за смородиной, заблудились, и их задрал медведь. С тех пор то место называется «Шесть девушек»… Иногда эти девушки снятся мне. Если бы они остались живы, то в совхозе прибавилось бы шесть сакманщиц…

«В своем ли она уме? — в смятении думал Эркин. — Что это за страшный рассказ и что за странный вывод: прибавилось бы шесть сакманщиц…»

— Раз человек в конце концов однажды оставит этот мир, то какая разница, прожить жизнь простой сакманщицей или кем-то другим? Главное — сохранить свою душу… И, может, лучше пусть съест медведь, чем плохой человек погубит твою душу. Знаете, порой мне хочется умереть, но когда я думаю об этих крошечных ягнятах, которые кажутся мне сиротами в детском доме… или о вас…