Человек отменяется
Шрифт:
Второй поставил Калашникова к стенке здания, на дуло повесил фуражку, засучил рукава форменной рубахи, подвернул брюки и вошел в здание. Первый остался с задержанным. «Тебя теперь мыть придется. Или сам справишься?» Дыгало не ответил. А молчание раздражало сотрудника правопорядка. «Я так и думал, преступники все лентяи. По нашей ориентировке ты похож на вора мобильных телефонов, грабящего одиноких женщин. После стирки следователь тобой займется. На два-три года пойдешь в колонию. Как, а?» — с издевкой спросил он. Виктор Петрович промолчал. Тут появился второй с полным набором уборочного снаряжения. В ведре было разведено моющее средство. «У нас мало времени, — бросил он первому. — Нам велели идти к Думе. Там намечается какая-то ночная акция. Эй, сука, закрывай глаза! — с ненавистью гаркнул он на Виктора. Второй, не мешкая, намочил швабру в ведре и начал с головы. Потом перешел на одежду, брюки, ботинки. Он тер молодого человека очень старательно, как матросы драят палубу. Временами впадал в раж. То три минуты тер левое ухо, безудержно хохоча. То истязал дыгаловский зад, то нос. Дыгало все было нипочем. «Может, он захотел мозги мне промыть? — презрительно думал архитектор. — Чтобы любовь к человечеству проснуласт! Напрасный труд! У тебя ничего не выйдет! Впрочем, они как-будто знают о моих планах. Моют прямо как перед смертью! Поэтому меня эта церемония нисколько не раздражает. Я бы сказал, даже немного веселит». — «Ну, что сержант, по-моему, все о, кей! Мы его выскоблили как в стиральной машине. Я подпишу ордер на задержание и сдам дежурному. А потом двинем к Думе. Демонстранты обычно чистые… Надеюсь, ночью не придется работать со шваброй». — «Вы подождите, пока он высохнет! — нахмурился помощник дежурного. — У меня лишних людей нет, чтобы его на просушке охранять!» — «Это твои проблемы, мы вам задержанного сдали. А теперь у нас задача охранять Думу. Ты понимаешь, какое это поручение? — усмехнулся первый . — Так что пока!» — «Постой, а где задержанный?» — «Весь мокрый стоит за углом офиса». — «Как он, не сбежит?» — «Бог знает, вроде смирный, только к нам он уже никакого отношения не имеет. Мы сдали задержанного! И ушли!» Помощник дежурного выбежал за угол. У замызганной скамейки одиноко стоял молодой человек. С него стекала вода, пузырьки мыльной пены бесшумно лопались в теплом вечернем воздухе. — «Сколько тебе еще сохнуть?» — строго спросил помощник дежурного. Виктор Петрович не ответил. «Как минимум часа два, — прикинул милиционер. — Пусть сохнет, куда денется.
В этот момент раздался резкий телефонный звонок. Помощник дежурного побежал в офис. На ходу он показал Дыгало сжатый кулак. «Что мне твой кулак, дуралей, — мелькнуло в голове у молодого человека. — Вот скоро я покажу вам всем свой кулачище! Тогда поймешь, что такое страх!» Виктор Петрович постоял немного, пообсох. Он решительно ничего не понимал. Кто он? Арестованный, задержанный, свидетель какого-то преступления, жертва милицейского беспредела? «Чего мне опасаться, кого-то ждать? Пойду-ка я по своему маршруту. Спасибо, что помыли. Дел у меня по горло, многое надо успеть. Недоволен я, что затягивается реализация моего генерального плана …»
После этого он медленно пошел со двора. Перед входом в отделение милиции было пусто. Не останавливаясь, молодой человек поплелся дальше, хлюпая мокрыми башмаками. История с милицией не задела воображение Дыгало. Так бесследно проходят сонные грезы. Молча, даже без надоедливого внутреннего голоса, глядя куда-то вперед, он двигался дальше. Направлялся Виктор Петрович на Ярославский вокзал. Его интересовал поезд номер 42 «Москва — Воркута». Одна-единственная мысль, касающаяся главной цели, владела сейчас его сознание. Впрочем, в последние дни она мучила его постоянно, и, похоже, он решился на что-то основательно. «Я с таким наслаждением представляю выполнение своей сверхзадачи, — думал Виктор Петрович, — что, кроме мыслей о безумной спешке, в голове ничего нет». С трудом он сунул руку в карман брюк и вытащил промокшие купюры. Архитектор пересчитал их. Его капитал составлял четыре тысячи семьсот рублей. Он не стал больше опускать их в карман, а оставил в руках, в надежде, что они быстрее высохнут. «Для задуманного плана этого предостаточно, — мелькнуло у него в голове. — В метро много милиции. В таком экзотическом виде меня обязательно опять задержат. Потеряю всемя. А пора уже все заканчивать. Ох, как пора! Я уверен, что моя задумка не по плечу человеку… Справлюсь ли я?»
Чтобы избежать неприятностей Дыгало к площади трех вокзалов решил идти пешком. Прошел по Тверской до бульвара, свернул после Елисейского направо, спустился к Трубной площади, поднялся до Сретенки, прошел еще дальше, а у Тургеневской свернул налево и вышел к Садовому кольцу. Уже почти полностью высохший, он сбежал в подземный переход, выскочил на улицу Маши Порываевой и через час пути дошел до Ярославского вокзала. Поезд уходил через полтора часа. Без паспорта молодая кассирша вначале билет не выдавала, так что Виктор Петрович вынужден был предложить ей триста рублей за «неудобства и собственную плохую память». Вопрос быстро решился. Билет до станции Усинск в вагоне третьего класса за 1110 рублей был приобретен. По просьбе молодого человека ему дали последнюю третью полку. В дорогу он купил бананы, буханку хлеба, несколько бутылок минеральной воды и в назначенное время подошел к своему одиннадцатому вагону. Вагон был прицепной, шедший на Усинск после Печоры. Эта станция была тупиковая. При посадке уже проводник опять потребовал предъявить паспорт. Пришлось выкладывать еще триста рублей на бутылку. Только после магарыча тот улыбнулся, погладил свою униформу, сторублевками несколько раз провел по носу, словно принюхиваясь, после чего аккуратно вложил их во внутренний карман кителя. — «Пожалуйста, поднимайтесь! После отхода скорого начнем гонять чаи!» — поклонился он с пристрастием.
Мытарства господина Дыгало на этом закончились. Окончателоьно захваченный престоящей знаменательной акцией, молодой человек улегся на полку. Ох, как завораживала его идея! Ему хотелось кричать от восторга! Забыться в радостном исступлении…
На нижних полках разместились пять пассажиров. Двое мрачных подвыпивших мужчин, старушка, безногий инвалид и женщина лет сорока. Вторые полки заняли две девушки, сразу устроившиеся на ночлег. Шел одиннадцатый час, но было еще светло. Виктор Петрович даже подумал: неудачливые абитуриентки возвращаются домой, поступить в вуз с каждым годом все сложнее. Сидячие места и полки у прохода были пусты. Поезд медленно тронулся и покатил на север. Вслушиваясь в шум на стыках, Дыгало думал, что близится к заветному назначению. Эта мысль разгоралась в сердце чудодейственным эликсиром. Втихомолку он ликовал. «Если бы они знали о цели моей поездки, — усмехался Дыгало, глядя на соседей, — то поразились бы, до какой извращенной фантазии могло дойти мое сознание. Ведь я замахнулся на весь обитаемый мир. Но это лишь их мнение. Я-то отлично знаю, кто из нас жертва, а кто истинный хладнокровный убийца! Кто целитель, а кто банальный гробовщик! Свой радикальный поступок я собираюсь совершить на отметке 67 градусов 38 минут северной широты и 52 градуса 57 минут восточной долготы в местечке под названием Искатели. В устье реки Печоры. И этому есть научное объяснение. Жестокая кара вполне соответствует людским грехам.
Собирая проездные билеты, подошел проводник. «Вы куда? — обратился он к девушкам. — „Я в Валдеево!“ — сказала первая. — „Я в Котлас! — отозвалась вторая. — Но в билетах же указана станция назначения!“ — „Ты, что, детка, каприз показываешь? Многие пассажиры берут билет до одной станции, а едут значительно дальше. Я должен знать путь следования каждого“. — „Но зачем они так поступают? Странно!“ — заявила вторая. — „Твой билет стоит шестьсот рублей. А если бы взяла до Ярославля, заплатила бы всего двести двадцать. Дала бы проводнику сто восемьдесят, сберегла бы двести рублей и прекрасно доехала до Котласа. Поняла?“ — сидящая у окна пассажирка, состроила гримасу: дескать, этим премудростям учиться надо. Это была крупная, некрасивая женщина, еще не старая, но сморщенная, как неглаженая наволочка. „У каждого свои причины! Не всегда поймешь, что у человека в голове, почему он так или этак поступает!“ — уклончиво ушел от разговора проводник. — „Ты, скажи, начальник, а водка есть? Любая. Но водка!“ — спросил полупьяный мужик, сползавший со своего места буквально на пол. Коренастый, курносый, полноватый и, казалось совсем безубый. Его черные глаза были живыми и ироничными. — „Зайдешь опосля. Поговорим!“ — сказал проводник еле слышно. — „Да есть, есть, они этим живут. Как же водку не продать в вагоне! Она на рынке пятьдесят рублей стоит, а у них по двести!“ — опять влезла дама, сидящая у окна. — „Двести рублей? Вот деньги, тащи сразу, чего тут ждать?“ — усмехнулся беззубым ртом мужик, затеявший разговор. Держался он довольно развязно. — „Что мне твои двести… Сказал, зайдешь позже, мне надо еще билеты собрать. Потом поговорим“. — „Я дам свой полтинник. Нальете мне стакан?“ — подал голос инвалид. Прядь волос прилипла к его лбу, что делало его похожим на хулигана. — „Стакан не знаю, а сто двадцать пять граммов налью, — мужик окончательно уселся на пол. — Ты что, арифметику не проходил? Пятьдесят рублей — это четвертая часть стоимости, значит, тебе полагается четвертая часть бутылки. Меня не проведешь? Ха-ха-ха!“ — засмеялся он и при этом почему-то закрыл глаза. Проводник покачал головой и прошел дальше. „Так он же инвалид, мог бы и так налить…“ — опять влезла женщина, сидящая у окна. — „А я не инвалид? У меня цирроз, полпечени осталось, у кого больше прав на инвалидность? И капли лишней не налью. Разве что девкам готов бутылку поставить, если они тут стриптиз спляшут. Мне до Кизима ехать, а делать-то нечего. Что девки, может, спляшете? Вам самим пилить еще ого-го!“ — тут он даже несколько взбодрился и с трудом встал. — „Бутылки мало, деньги надо платить!“ — воскликнула та, что собралась в Котлас. Тут Дыгало растерялся от неожиданности. „Совсем не знаю собственный народ!“ — пронеслось у него в голове. — „А что, заплатим! Конечно, заплатим! Еще как заплатим!“ — напирал желающий выпить со стриптизом. Даже с каким-то бешенством во взгляде напирал. — „Правильно, девка, пусть платят, — кивнула женщина у окна. — За бутылку и двести рублей я сама готова стриптиз сплясать“. — „Да что у тебя есть, на что смотреть, кроме сала? Ха-ха-ха! Я на гимназисток хочу поглядеть. Таких, как ты, я сотни видал… А впрочем, раздевайся! Закуси нет, так мы с тебя шпик срезать будем. Ха-ха-ха!“ — „Вначале деньги и бутылку, а потом секс. Ой, что я говорю, не секс, а стриптиз! — женщина у окна вытащила из сумочки зеркальце и наложила на губы помаду. — Мне только сорок, я баба в соку!“ — „А чего, кто захочет, можно и секс. Как, а?“ — обратился инициатор попойки ко всем. — „Мне двести рублей мало. Дешевле чем за тысячу на стриптиз не соглашусь!“ — недовольный голос девицы из Котласа вызвал раздражение подвыпившего мужчины. Тут опять появился проводник: „Я слышал ваш спор. Не торопитесь, мужики. На платформе Данилово куча женщин, желающих за десять долларов исполнить в вагоне любой мужской каприз. А между станцией Данилово и следующей Вологдой добрых два с половиной часа. Так что времени на все хватит“. — „А ты с них сколько берешь?“ — прищурив глаза, спросила женщина у окна. — „А что я беру? Они сами больше трех долларов, или восьмидесяти рублей, мне не платят“. — „А до Данилова еще пять часов езды. Чем они займутся? Что, одной водкой обойдутся? Водка без бабы — горький напиток. Не пойдет!“ — усмехнулась она. — „Наконец, цены начали падать! В России такого еще не было! — воскликнул главный переговорщик. — Мужики, давайте соберем общак! Нашу карусель надо по-столичному закрутить. После Москвы душа болит! Они в бабках купаются, позволяют себе все немыслимое, а мы подножному корму по пояс кланяемся. Эй ты, — обратился он к Дыгало, — как тебя?“ — „Виктор!“ — отозвался молодой человек. — „Меня Алексей! Привет! Сколько в общий котел способен отстегнуть?“ Виктор Петрович подумал и решил в последний раз стать зрителем надвигающегося праздника человеческих чувств. Он понял, что говорить ему тут никак нельзя, никто его не поймет, а если что и можно сказать, то коротко и грубо. „Даю тыщу…“ — „Ого-го! Что, на эту гимназистку расчитываешь?“ — „Нет-нет, в общак!“ — „Ого-го! Как масть пошла! А ты, инвалид, на что способен? Христьянские заповеди меня не интересуют. Я подаянием не увлекаюсь“. — „Больше трехсот рублей никак не вытащу!“ — „Что ж, тоже неплохо!“ — „Эй, как тебя, очнись, приятель, — обратился он к своему соседу, который уже тихо посапывал. — Ты куда едешь-то? И кто таков?“ — „А что? Билет у меня есть, фамилия в нем указана. Чубринин Глеб Николаевич“, — не понимая, что от него хотят, проговорил тот, просыпаясь. — „Так, куда?“ — „В Сыктывкар, а что?“ — мужчина производил неприятное впечатление своей заевшей внешностью. Казалось, едва он пришел в себя, как постарался выглядеть значительным лицом провинциального масштаба. „Тут пацаны на общак собирают, тот, что на верху, дал тысячу, инвалид триста, что от тебя ждать?“ — „А на что собираете?“ — „На столичный разгул. Водка, селедка, бабы, стриптиз!“ — „А ты сам сколько положил?“ — „Я-то? Тоже тысячу!“ — „Ну и с меня тыщу возьми!“ — Мужик залез в карман, вытащил деньги и отсчитал. — „Предлагаю купить пять бутылок водки, — продолжал беззубый, — какое-нибудь съестное, а остальное раздать бабам на стриптиз. Слушай, ты, тихоня, — обратился он ко второй девушке, — сколько возьмешь за стриптиз?“ — „Пока ничего не скажу. Спать хочется. Когда проснусь, будет разговор“, — девица отвернулась к стенке, показывая, что дальше говорить не о чем. Господин Дыгало вспомнил, что купил скудный провиант, и передал пакет Алексею. „Сынки, пересадите меня на другое место. Что вам мешать. Я человек немолодой, не пьющий, мне бы лишний часок хоть сидя, но поспать. И вам хорошо, места больше останется, — слабым голосом попросила старушка. — В мои семьдесят пять силенок немного осталось“. — „Да ладно, сиди, бабка, радуйся нашему празднику. Куда тебя пересаживать? Зачем? Я вот за водкой тороплюсь!“ — бросил Алексей и исчез в коридоре. — „Сиди-сиди, вспомнишь, как сама гуляла. Или, скажешь, не безобразничала? Ой, не верю…“ — хихикнула женщина у окна. — „Как же мне-то с вами? Я побаиваюсь! Пять бутылок водки — силища… Непонятные вы люди, мне лучше пересесть!“ — перекрестилась, встревоженная старушка. — „Не страшись, в обиду не дадим. А захочешь, и водкой угостим. Кто знает, может, и сплясать потянет? Ведь праздник как дождь, кого намочет, а кого стороной обойдет“, — заметил инвалид. Ему, видимо, казалось, что он улыбнулся, на самом деле его гримаса больше походила на уродливый оскал. — „Знай, старуха, во всех вагонах начинается гульба. Так что тихую гавань не найти. Лучше уж сиди с нами. Пропусти рюмку, оживишь заглохшие воспоминания“, — дал совет Глеб Чубринин. Дыгало, наблюдавший за происходящим, спустился с полки, молча взял старушку под руки, прихватил и ее чемоданчик и они пошли искать другое место. „Дура, хоть бы водки хлебнула“, — хихикнула ей вслед женщина у окна. — Бананчик бы съела, корочкой закусила. А что в тишине сидеть, под стук колес засыпать, при каждом скрежете вздрагивать». — «Правильно сделал,
Стакан за стаканом минут через тридцать было выпито больше двух литров водки. В пятой бутылке оставалось еще грамм сто. Пару вафельных упаковок вскрыли, остальные не понадобились. Виктор Петрович поймал себя на мысли, что ему чрезвычайно интересно наблюдать за этим пьяным разгулом. И чем отвратильнее, гадливее становились его попутчики, тем больше он убеждался в своей готовности к роковому исходу. — «Пока хватит! — провозгласил Беззубый. — Максимовна (так звали женщину у окна), приступай… Стриптиз, секс, в общем, все, что душа пожелает. Я начинаю балдеть! А ты, гимназистка, готовься. Скоро твой выход. Ох, так и хочется тебя уколоть. Не забуду, обязательно уколю! И не раз! Поняла! У меня к этому делу непрерывный интерес!» («Только бы не забыть! Только не забыть!» — усмехаясь, думал он.) Голова начинала гудеть по второму кругу. — «Что ты ко мне пристал! Я тебе не гимназистка!» — «Хочешь, стану называть тебя принцессой?» — «Хочу! Это лучше!» — «Готовься, принцесса!» — «То-то! За тысячу рублей хочешь прямо в рай попасть? Халявщик! Так не бывает! Н е б ы в а е т! Что такое одна тысяча? Приличные колготки дороже стоят! Добавь жару, прибавь угольку… Тогда говорить можно!» — игриво, но требовательно говороила девица. — «А мне много денег не нужно. Хватит что получила. Еще один стакан и начинаю раздеваться!» — у Максимовны стали закатываться глаза. Дыгало отвернулся. Взгляд уперся в низкий потолок. На ум опять пришла главная цель его странного, до мелочей обдуманного путешествия. Он представил себе то, что произойдет, и на глаза навернулись слезы. «Может, все же отложить, еще раз обдумать, присмотреться к людям? А вдруг я окажусь не прав? Вдруг есть какое-то другое, более мудрое решение? Ведь всегда должна быть альтернатива. Как в архитектуре, там решений бывает множество…» Он слышал пьяные речи, впрочем, речами их трудно было назвать. Это были крики, вопли, стоны. Началась оргия, в которой никто ничем не брезговал. «Мне хочется твой анус…» — кричал Чубринин. — «Садись на его член, а со мной орально…» — похрипывал инвалид. — «Максимовна… подними моего Ваську…Ну, ну…» Инвалид схватил женщину за волосы и подтянул к своей открытой ширинке… «Хочу уколоть принцессу…» «Ой… больно…» «Запах жуткий… Мой член весь в дерьме… Пусть чистит… Моет… С мылом… Моет…» «Ой… Подожди, Чуб… Жди…жди…» «Давай… Еще немного…» «Убью… Ага… ага… так…» «А Васька встал… Принцесса, а принцесса… Пока я помню… Направь… Какие деньги… Направь… Забуду… Васька упадет…» «Мой, сука, — кричал Чуб… Открой … Бутылку открой…» «Пошел ты… Не дам водкой… член мыть…» «Попал… Нет… Нет… Мимо… Направь… Не лезь… целовать… губы… У тебя зубов нет… Принцесса… Цинга… Север… Ну что… Ого-го… Попал…» «Дайте воды… Мой член, сука…» «Костыль… Отстань… Сам в задницу полез…» «Так попал? Принцесса… Может, да… Может, нет… Не чувствую». «Воды… Член…» «Чуб, ты сам дерьмо… Облизывай… Зачем в задницу полез…» «Ах ты, сучка…» «Ого-го… Попал…» «Дай костыль…» «Чуб… Жди… Жди… Я вот… сейчас… Кончу…» «Принцесса… Принцесса… Попал?» «Да… Но он… Не стоит… „Не стоит?..“ „Да…“
«Ужас, ужас, ужас!» — повторял себе под нос позеленевший от злости архитектор. Он был ошеломлен увиденным и чувствовал, мучительную боль в душе. Сознание работало лихорадочно. «Это ложь, — пронеслось у него в голове, — что люди ведут тот образ жизнь, который навязывается обстоятельствами. Нет! Нет! Они сами создают эти обстоятельства, а позже ханжески ссылаются на них. Гнуснейшая эта картина характерна, а не исключительна». Дыгало нахмурился, отвернулся, слез со своей полки и направился к проводнику. Увиденное вызвало в нем острое отвращение к самому себе. По дороге он приготовил еще триста рублей, чтобы проводник пересадил его на другое место. «Почему?» — удивился проводник. — «Спать хочу, а там пьянка… Шум!» — «Сейчас везде пьют. Везде шум! Что, свой народ не знаешь? Позабыл, небось, по заграницам шастал? Свободное место было, так мы туда старуху устроили. Подожди, через час Ярославль. Многие выходят. А если хочешь, могу устроить в служебном купе. Но надо доплатить, там телка. Ей пятьсот, а мне триста». — «Спасибо, жутко хочу спать!» — соврал молодой человек. — «Ты не осторожничай, в соседнем вагоне в служебке можно с мужиком. Такса та же! Все чистенько, с чайком или водочкой. Кружевное белье! Мужики больше эстеты, чем женщины. Полный сервис», — проводник окинул его загадочным взглядом. — «Я подожду в тамбуре. Не против?» — «Иди-иди, после Ярославля что-нибудь придумаем. Так, ты хочешь один, в тихом месте?» — «Да!» — «Хорошо. Так и устроим. Сколько дал?» — разжал проводник кулак. — «Теперь триста!» — «Подбрось еще сотню, все устрою». Дыгало добавил ему сто рублей и вышел в тамбур. Но едва переступил порог, натолкнулся на двух мужиков в эротических объятиях. «Тебе чего?» — огрызнулся один из них. — «Простите, извините!» — Виктор Петрович вбежал в вагон. — «Что такое?» — озабоченно спросил проводник. — «Пойду в другой тамбур». — «Иди, друг, иди!» Молодой человек быстро прошел через вагон и с замиранием сердца стал открывать дверь. Казалось, тамбур был пустой. Но едва он шагнул в него, как в углу увидел парочку, стоя занимавшуюся сексом. Они не обратили на него никакого внимания. Дыгало снова вернулся в вагон и столкнулся с проводником. «Что опять?» — «Занято!» — «Кто?» — «Не разглядел». — «Дай гляну». — «Нет, я не пойду!» — «Минутку… Ну, что тут особенного? Люди трахаются, ну пусть занимаются своим любимым делом. У тебя что, больное восприятие? Онанист или импотент? Меня это, в общем, не интересует. Стань в другом углу и смотри себе в окно. А они пусть трахаются. Я мужик, я это понимаю и никакого замечания не делаю. Плюнь. Стань, говорю, с другой стороны. Ты что, не человек?» — «А можно мне в туалете станции дождаться? Там не грязно? Окно открыто?» — «Зайдем, взглянем. Видишь, окно наглухо заколочено. Грязь, вонь… Но в вагоне семьдесят пять пассажиров, как тут за чистотой уследишь. Ладно, пойдем, посажу тебя на свое место. Только обещай, что онанировать не станешь. Запах спермы пробуждает во мне странные желания…» — «С чего это вы так?» — «Вид у тебя чудной, и поведение не русское, я таких людей еще не встречал… Чтобы брезгливость к водке и сексу испытывать? Опасное знакомство! Ай-яй-яй! Надо же такое… Иди за мной!»
Господин Дыгало устроился на служебном месте и до Ярославля доехал, даже не шелохнувшись. Голова все время была как в огне. Злобные мысли напирали. Потребность мщения переполняла архитектора. Ему хотелось действовать решительно и радикально. Наконец поезд остановился, громко скрежеща тормозами. В Ярославле из вагона вышли трое старушек. Двух мужиков пришлось выволакивать. Они ослабли от водки, что потеряли способность двигаться: даже голова свисла, словно пуговица, держащаяся на одной нитке. После отправления поезда проводник указал Виктору Петровичу свободную вторую полку. Тот забрался на нее и быстро, надолго заснул.
Очнулся молодой человек поздно, перед станцией Печоры. Дыгало захотелось спуститься, чтобы пройти в туалет, но он вспомнил состояние этого заведения. И все же, решив, что ждать еще несколько часов у него не сил, спустился и с опаской прошел по вагону. Следы беспредельного алкогольного и полового разврата исчезли. Страсти и тела утихли в пьяном угаре. В людских глазах он не встретил восторгов пробуждения и приветственных взглядов. Человечество приходило в себя лишь для того, чтобы опять пуститься по кругу порочных соблазнов. Ничего нового оно не хотело, да и не могло желать. В этом Дыгало был убежден. Вернувшись на место, он уставился в окно на вековые ели тайги, и разум его вновь стать бунтовать. «Я пытался, я хотел любить человека, но из этого ничего не получалось. Не встретил я его, не раскрылся он передо мной россыпью своих талантов. Теперь же я его больше не ищу. Он ни мне, ни материи не интересен. Он никому, кроме себя самого, не нужен. Человек! Ты отменяешься!» — раздался возглас в моей душе. Не прячься в красивые платья, в элегантные речи, на форумах, премиях, в театрах! Не маскируйся под интеллигента, парламентария, значительное лицо! Ты пшик! Пришла пора отправить тебя на свалку. В священных книгах всех религий тоже немало говорится о людском несовершенстве. Нередко встречаются размышления о твоем летальном повсеместном исходе. А в Апокалипсисе об этом говорится даже без намеков. Но и в социальной истрии немало примеров похожих мыслей. Во многих странах в начале ХХ века ограничивали права человека с низким айкью на продолжение рода. Были требования стерилизации всех людей с низким уровнем интеллекта. Спорили до хрипоты, что брать за основу. За образец. Какое айкью принять за норму, чтобы человек получил право на существование, деторождение, супружество. В некоторых штатах Америки по решению суда стерилизовали дебилов. Сталин считал, что революции необходимы репрессии как дополнительное средство совершенствования социалистического типа людей. Фашизм мечтал сепарировать человека по профессиям. До тридцати айкью — в газовую камеру, до сорока айкью — раб, прислужник, до пятидесяти — рабочий, до шестидесяти — ремесленник, до семидесяти — мелкий торговец, до восьмидесяти — учитель, до девяноста — управленец высшего звена и так далее. Сегодня этот вечный вопрос звучит для меня совершенно устаревшим, а дискуссии на эту тему не имеют никакого смысла». В Дыгало вселилась невероятная сила Кембрия, того самого хищника, двигающего развитие материи. «Именно его голос во мне рекомендует радикальный, истинно эволюционный подход в глобальном вопросе отмены человечества. Все прошлые рассуждения юного Виктора Петровича о собственной жизненной цели, наконец, оформились во всепоглощающую идею! И это открытие привело сознание в неописуемый восторг, оно очаровала меня основательно!» Кембрий решил опять разбудить Гею! Чтобы раскрутить колесо совершенствования. Ведь уникальный поворот в истории эволюции был вызван биологическим взрывом как раз от тектонического пробуждения Геи! Он привел к внезапному, стремительному появлению новых биологических форм. Впервые в истории возникли основные архитектурные, телесные характеристики, по которым строятся все биологические существа, включая гомо сапиенса. Я во многом согласен с французским ученым Кювье, предполагавшим, что Земля развивается послевзрывными скачками. В этой связи не устаю себя спрашивать, почему именно сейчас человечество вступило в эпоху катастроф? Появилась какая-то неустойчивость, ненадежность окружающего мира. Не сигнал ли это мне самому? Я должен стать детонатором глобального геодинамического процесса. А для дальнейшего шага эволюции венца природы я должен дать под зад всему человечеству! Действуй, Виктор Дыгало! Смелее, Кембрий! В тебе же скопилось несколько тысяч тонн злости и жажды мщения…»