Человек, рисующий синие круги
Шрифт:
– А что Матильда?
– Без нее я до сих пор ждала бы пришествия Мессии на станции «Сансье-Добантон». С Матильдой хорошо. Я сделаю что угодно, лишь бы я ее устраивала.
Адамберг даже не пытался сориентироваться в ее противоречивых заявлениях. Матильда предупреждала, что Клеманс может об одном и том же сначала сказать: «Это белое», - а через час: «Это черное», что она сочиняет историю своей жизни в зависимости от того, какое у нее настроение и кто ее собеседник. Нужно было бы, чтобы кто-нибудь набрался смелости и слушал несколько месяцев подряд, что говорит Клеманс, может, тогда бы хоть что-то прояснилось. Понадобилась бы чертовская смелость.
Тут не обойтись без психиатра, как сказали
Если кто-то и проявлял доброту в исконном значении этого слова, так это Матильда: властная и решительная, она тем не менее всегда была щедрой и великодушной до самопожертвования. У Матильды эти качества проявлялись бурно, у Камиллы - мягко и ненавязчиво. Однако Данглар, судя по всему, думал о Матильде совсем другое.
– У Матильды есть дети?
– Дочь, господин комиссар. Удивительная красавица. Хотите взглянуть на фотографию?
В один миг Клеманс стала светской и предупредительной. Настало время получить то, за чем он пришел, пока она вновь не сменила тон, решил Адамберг.
– Фотографии не надо,- произнес он.
– Вы знакомы с ее другом-философом?
– Вы буквально засыпали меня вопросами, мсье. По крайней мере, это не причинит вреда Матильде?
– Никакого вреда, даже наоборот - при условии, что это останется между нами.
Адамберг не очень любил «полицейские хитрости», но что можно еще придумать, чтобы как-то смягчить подобную фразу? Поэтому он заучивал подходящие слова Наизусть, чтобы без запинки произносить их в нужный момент.
– Я видела его дважды, - с важным видом сообщила Клеманс, затягиваясь сигаретой.
– Он написал вот это…
Она выплюнула несколько табачных крошек, пошарила в книжном шкафу и протянула Адамбергу объемистый том: Реаль Лувенель, «Субъективные зоны сознания». Реаль - канадское имя. Адамберг помедлил минуту, пытаясь извлечь из памяти хотя бы обрывочные ассоциации, вызываемые этим именем. Ему не удалось вспомнить ничего определенного.
– Он начинал как врач, - уточнила Клеманс, по-прежнему цедя слова сквозь зубы.
– Кажется, он страшно умный, как я слышала. Не знаю, будет ли он вам по силам… Я совсем не хочу вас обидеть, но нужно проявить упорство, чтобы понять его. Кажется, Матильде до сих пор это удавалось. Ко всему сказанному могу только добавить, что он живет один с двенадцатью лабрадорами. Наверное, вонь ужасная, Господи Иисусе.
С предупредительностью было покончено. Ненадолго же ее хватило. Теперь она снова вела себя как городская сумасшедшая. Внезапно она спросила:
– Ну а вы как? Человек, рисующий круги,- это интересно? Вы пытаетесь что-нибудь сделать со своей жизнью или поставили на ней крест, как все остальные?
Старуха уже почти доконала его, а это случалось с ним нечасто. Не то чтобы ее вопросы смущали Адамберга, ведь, в сущности, они звучали вполне банально. Однако ему были неприятны и ее блузки, и ее почти не разжимающиеся губы, и руки в перчатках (чтобы не запачкать диапозитивы), и ее бесконечные разглагольствования. Пусть Матильда, добрая душа, выпутывается сама и помогает Клеманс выбраться из дебрей - он больше не желает иметь ничего общего с этой старухой. Он получил нужные сведения, и с него довольно. Он вышел, пятясь и бормоча какие-то любезности, чтобы не огорчить Клеманс.
Адамберг не торопясь отыскал адрес и телефон Реаля Лувенеля. Крайне возбужденный человек пронзительным
В доме Реаля Лувенеля действительно воняло псиной. Философ все время носился из стороны в сторону, ему до такой степени трудно было усидеть на стуле, что Адамберг всерьез озаботился вопросом, как же его собеседник ухитряется что-то писать. Позже комиссар узнал, что Лувенель диктует свои книги.
Охотно отвечая на вопросы Адамберга, он занимался еще десятью делами одновременно: вытряхивал пепельницу, выбрасывал в корзину ненужные бумаги, сморкался, свистом подзывал собаку, бренчал на пианино, ослаблял ремень на одно отверстие, садился, вставал, закрывал окно, стряхивал невидимые пылинки со спинки кресла. Даже мухе было бы за ним не поспеть. А Адамбергу тем более.
Приноровившись, насколько возможно, к утомительной суетливой беготне, Адамберг пытался записывать информацию, извергавшуюся из Лувенеля фонтаном путаных фраз. Чтобы не отвлекаться, комиссар изо всех сил старался не смотреть ни на философа, носившегося по всей комнате, ни на сотни фотографий, приколотых булавками к стенам и изображавших обнаженных юношей и выводки лабрадоров. Он слышал, как Лувенель говорил, что Матильда стала бы более видным и более серьезным ученым, если бы постоянно не отвлекалась на всякие примитивные проекты, что они познакомились еще во времена учебы в университете. Потом рассказывал, что в ресторане «Доден Буффан» Матильда напилась в стельку, что она собрала вокруг себя целую свору посетителей и всем поведала о своем знакомстве с человеком, рисующим синие круги: они-де чертовски дружны, неразлучны, как штаны с задницей, и никто, кроме них, ничего не понимает в «метафорическом возрождении мостовых как новой области науки».
Также она заявила, что вино здесь вполне приличное и что она не прочь выпить еще, что она посвятила человеку, рисующему круги, свою последнюю книгу, что для нее не секрет, кто он на самом деле, но что о полной страданий жизни этого человека она никому не расскажет, это будет ее тайна, ее «матильдеизм», по аналогии со словом «эзотеризм». А «матильдеизм» - это такая штука, которую никому нельзя доверить, впрочем, объективно она интереса не представляет.
– Поскольку мне не удалось прервать ее излияния, я покинул заведение и потому не знаю, что было дальше, - заключил Лувенель.
– Матильда, когда напивается, очень меня смущает. Она словно растворяется, становится заурядной, шумливой и старается любой ценой всех очаровать. Никогда не следует давать Матильде пить, никогда, слышите?
– Был ли кто-нибудь в зале, кого заинтересовала ее речь?
– Я только помню, что люди смеялись.
– Как вы считаете, зачем Матильда следит за людьми на улицах?
– Если не вдаваться в подробности, она хочет собрать нечто вроде коллекции диковинок, - ответил Лувенель, подтянув сначала брюки, а потом носки.
– Можно было бы подумать, что со своей добычей, случайно обнаруженной на улицах, она поступает, как с рыбами: сначала ведет наблюдение, а потом регистрирует на карточках. Однако в данном случае все совсем не так. Трагедия Матильды в том, что она могла бы отправиться в глубины моря и жить там одна. Правильно, в этом состоит ее профессия, она неутомимый исследователь, ученый высочайшего уровня; но все это не имеет для нее особого значения. Ее искушает то, что у нее есть огромное водное пространство и она его освоила. Матильда - единственная аквалангистка, не берущая с собой сопровождающих при погружениях, а это очень опасно. «Я хочу в одиночестве познать страх и во всем разобраться, Реаль, - сказала мне она, - и утонуть, когда сама пожелаю, и лежать на дне океанской впадины, у самого основания земли».