Человек рождается дважды. Книга 2
Шрифт:
Пьяный, решил Юра и хотел уже уходить, как заметил на голове парня спёкшиеся следы крови.
— Лёнчик, что с тобой?
Алексеев непонимающе что-то бормотал.
Колосов прислонил Его к отвалу, зачерпнул фуражкой воду и вылил на голову, Лёнчик удивлённо захлопал глазами.
— Что произошло? — снова спросил Юра.
Тот схватился за виски и сосредоточенно наморщил лоб.
— Ничего, гражданин начальник. Порядок, уже очухался. Пришить, подлюки, хотели, да видно живуч.
— Кто это?
— Не скажу, не по закону это.
— Пойдём вместе, я помогу.
— Нет-нет. Тут наше дело, чисто жиганское. Прошу, уходите. Так надо. — Он болезненно сморщился и поднялся.
Настаивать Юра не стал, а отошёл и притаился в кустах. Лёнчик, шатаясь и постоянно останавливаясь, поплёлся в лагерь.
Утром/ он вышел на работу вместе с бригадой, был задумчив и больше сидел.
ГЛАВА 8
Вечером Колосов зашёл в контору прииска. В комнате комитета Ещё горел свет. Ребята разошлись, только Татьяна читала письмо.
Юра рассказал Ей о происшествии с Алексеевым.
— Лёнчик злой на жульё, как чёрт. Расправу над собой он считает незаконной. Ты сама знаешь, какой он самолюбивый, а тут ведь затронут Его воровской престиж, — говорил Колосов, — Теперь дело за нами. Не прозевать бы.
Татьяна подняла глаза.
— Да, надо подумать! Я посоветуюсь. Алексеева мы должны отвоевать, а за ним пойдут и другие. Ты понимаешь, как это важно? — Она сдвинула брови и сообщила — А за поджог тайги тебе всыпали строгача. Огорчён?
Юра с шумом придвинулся к ней вместе со стулом.
— Конечно, не радуюсь, хотя и предполагал. Но мы всё-таки моем. Пожар дал оттайку. Горит кустарник и мох. В конце концов должен был кто-то рискнуть.
— Эх, Юра, Юра. Сложишь ты когда-нибудь свою буйную головушку, — Таня придвинула к себе отложенные листки письма. — Подожди: дочитаю — и пойдём вместе.
— Взысканий у меня, как ран у хорошего солдата, — ответил Юра серьёзно и, взглянув на толстую стопку страничек, засмеялся — О-оо, кто это такой писучий?
— Нина прислала из Магадана. Хочешь, посмотри. Там кое-что и тебя касается. — Она отделила несколько прочитанных листков и подала Колосову.
Письмо было написано на узких полосках, вырванных из блокнота.
«…Выезжая в Магадан, я не знала, насколько серьёзно запутался Сергей, не представлял этого и он. Всё раскрылось на следствии и суде. Ошибаться можно, но терять своё достоинство нельзя. А он совсем было раскис. Я старалась как-то помочь, ободрить. Не осуждаю его, — чувствую в душе и собственную вину. Ведь всё могло сложиться по-другому.
Родная моя Танюша. Видно, много Ещё в каждом из нас таится мелкого. Но я не лучше других. Всё это обсуждать легко
Юра взял у Татьяны следующие листки.
«…Что за человек Левченко, до сих пор не понимаю. У неё ничего святого. Даже Улусов, или как он проходит по процессу Урмузов, по сравнению с ней — ангелок. Собственно, Ему-то терять нечего. Имел он десять лет, отбыл около четырёх и снова получил то же. И, как мне показалось, рад такому решению.
Левченко всё строила с расчётом — втянуть как можно больше людей, чтобы в случае провала/с помощью нажима и шантажа запутать следствие, завуалировать свою роль, переложить ответственность. Но этого не получилось. Ей удалось уговорить Сергея/ передать какую-то икону заключённому, минуя режимный отдел. Всё выглядело невинно. Но в иконе были документы, умело заделанные в дерево. Сергей об этом, конечно, не подозревал. А на суде Левченко утверждала, будто Фомин знал всё.
Впутала она и других и с такой наглостью давала показания, что вызвала возмущение членов суда, А она улыбалась.
Тяжёлым обвинением оказались патроны, переданные Фоминым через Колосова. Хорошо, Юра сразу сообщил. Заряжены они были не дробью, а золотом».
Колосов вспыхнул.
«„.Встретила тут и старых знакомых — Поплавского и Шатрова. Я когда-то тебе рассказывала о них. Оказались жулики. Они скупали у бывших старателей золото и занимались махинациями с мехами.
Теперь все волнения закончились. Виновники получили по заслугам, но пострадали и другие. Фомина осудили на три года, и такой приговор он сам считает мягким. Сегодня беспечность — тягчайшее преступление. Потому апеллировать он не собирается, думает уехать на разведку и заново начинать жизнь…»
Дальше Нина Ивановна описывала свои переживания, и Юра отложил письмо.
— Хорошая она женщина. Мягкая, добрая, честная, — проговорил он и встал.
Татьяна дочитала последнюю страницу, сложила письмо, сунула в сумку и поднялась.
Ночь была особенно тихой. Посёлок уже спал. На чистом небе светлячками перемигивались звёзды.
Попрощавшись с Татьяной, Юра Ещё долго бродил, чувствуя, что всё равно не уснёт.
Неожиданный порыв ветра взъерошил листья, пригнул траву, прошумел по вершинам деревьев и снова утих.
Юра вошёл в палатку. Ребята спали, разметавшись на постелях. Стараясь не шуметь, он тихо лег. По брезенту застучали первые капли, вначале робко, а потом, смелея, забарабанили хлёстко. Потянуло свежестью, и Юра впервые за лето сладко и быстро заснул…
Дождь не переставал. На вторые сутки ребята перебрались из палатки в барак. Спали по очереди, но в тепле.
На четвёртый день земля напиталась, заблестели лужи, забурлили ключи, и вода в Пятилетке стала быстро подниматься.
Юра вернулся из забоя мокрый до нитки. Сбросив одежду и не ужиная, забрался под одеяло. Постель была холодная и сырая. Он закрылся с головой, согрелся и задремал.