Человек с горящим сердцем
Шрифт:
ЗА ГОЛОВУ АРТЕМА — 1500 РУБЛЕЙ!
Охранка надеялась, что Артем вот-вот будет схвачен. Но тот всякий раз в самый последний миг исчезал.
Все усилия полиции и жандармов изловить подпольщика, одно имя которого вызывало у них приступ бешенства, были напрасны. И тогда за поимку Артема назначили солидную награду — полторы тысячи рублей. Куш соблазнительный! Наиболее ретивые филеры осмелели и повадились в рабочие районы, куда раньше боялись заглядывать.
Но шпиков разоблачали на первом же квартале окраины. На всех перекрестках дежурили бдительные дружинники.
Филеру Кравцу повезло однажды. Подобрался под самое окно подпольной хибары, но так заслушался Артема, что забыл о своих обязанностях. Вскоре ушел из полиции...
А почему?
Среди харьковских шпиков ходила легенда: будто этот самый Артем сманил из николаевской охранки и обратил в свою веру искуснейшего наблюдательного агента.
Жизнь Федора стала трудной. Но он не унывал. Напротив, никогда еще не был так бодр и весел. В эти августовские дни харьковской группе «Вперед», которая выросла и завоевала любовь рабочих, ЦК партии предоставил права городского комитета.
Создание новых подпольных кружков и подготовка к вооруженному восстанию требовали огромных усилий — душевных и физических. Федор каждый день менял место ночлега. Часто спал в поле под звездами или на душном чердаке.
А Сабурка, экстерриториальная Сабурка с ее подземными лабиринтами, которыми он всегда восхищался? Ее Федор берег на крайний случай. Там склады оружия и типография: их нельзя подвергать опасности провала.
Полиция рыскала по рабочим окраинам, обшаривала дом за домом, усилила агентурное наблюдение. Провокаторы указывали места ночевок Артема, но когда городовые совершали налет, то обнаруживали там лишь теплую постель, а революционера и след простыл.
Но вот однажды на Оренбургской, № 9... Здесь, в домике Юнакова, пожилого плотника с паровозостроительного, Федор как-то уже ночевал. Гостеприимные люди и сейчас накормили его. Глаза слипались, ноги стали ватными...
Последним усилием воли он отверг хозяйскую кровать:
— Спасибо, дорогие... Я лучше в саду, под грушей.
Наконец сошлись на сарайчике, где Юнаков плотничал. Стружки возле верстака много — постель будет мягкая.
Опасливость подпольщика сообщилась и Юнакову. Ему не спалось, и он часто, выходя во двор, прислушивался к ночным звукам. Где-то протарахтели бочки «золотарей», во сне заклохтала курица, заскрипел колодезный журавель. Спит рабочая окраина... А над ней на черном своде горят крупные звезды. Иногда они срываются и чертят фосфорический след. Будто некий великан чиркает по небу спичкой и никак не может зажечь. Августовская звездометная ночь. Тихая, спокойная... Сюда, на Оренбургскую, полиция редко заглядывает.
Под утро Юнаков забылся в тяжелом сне. Но когда жена разбудила его, он сразу вскочил.
— Федя... Чегой-то соседский Полкан брешет. Поди глянь.
Зевая и почесываясь, Юнаков
— Фараон! За Артемом... — охнул Юнаков и метнулся к сараю.
Федор крепко спал на ворохе янтарной стружки — одетый, только сапоги скинул. Юнаков теребил его, встряхивал, шлепал по щекам — все напрасно. Насмерть заморился человек!
Наконец спящий что-то скороговоркой забормотал, перестал храпеть, но тут же перевернулся на другой бок и снова крепко уснул.
Взяв спящего Артема под мышки, Юнаков потащил его в сад. Весной бы не справился — тогда парень был увесистый, а нынче отощал.
Плотник волочил Артема через грядки напрямик, приминая горох и капусту, а тот, обмякший и тяжелый, все не просыпался. Куда же его, куда? В саду не спрячешь — перероют все на свете!
Перегнувшись через забор. Юнаков глянул в оба конца Старобельской, — она проходила по задам его усадьбы. Ни души!
Откуда только силы взялись у пожилого плотника!.. Взвалив Артема на плечи, он поднатужился и перебросил его через забор, прямо в густой бурьян. Тут уж не до деликатного обхождения...
Федор шмякнулся в крапиву грузно, будто куль с овсом, а Юнаков помчался к дому — успеть бы до полиции! Авось Артем проснется и улизнет.
У сарая на Юнакова налетели городовые, скрутили ему за спину руки и бросили на траву.
— Очумели?! — извивался от боли плотник. — По какому праву?
Шпик зажег спичку, осветил лицо Юнакова, подергал его за каштановую бородку, разочарованно протянул:
— Опять не он, проворонили... — И, срывая голос, заорал: — Где Артем, признавайся, скотина? Ведь ночевал же?
— Знать ничего не знаю. Какой Артем?
— Еще придуривается! Чего бродишь ночью по двору?
— По нужде вышел... Небось сами до утра не терпите...
— Поговори мне! Чьи сапоги-то?
— Мои. Весной справил.
Обыскав сарай и хату, городовые зашныряли по саду и соседним дворам, побежали на Старобельскую улицу.
«Если Артем все еще спит, нам обоим крышка... — тоскливо думал Юнаков. — Верная каторга».
Артем проснулся в крапиве; хоть и не сразу, понял, почему лежит не в уютном сарайчике Юнакова, а на пустынной улице. Что-то жгло лицо и босые ноги... Но в голове быстро прояснилось, да и во дворе уже шумели, причитала жена плотника.
Он вскочил и сгоряча побежал, но вскоре опомнился и замедлил шаг. Не привлекать внимания! И лучше дать кругаля по тихим переулкам. Но куда идти?
Перебрав в уме с десяток верных адресов, Федор решил идти к Андрею Никитченко, токарю с паровозного. У него на Пащенковской, № 26, нелегальная квартира, с выходом на берег Лопани.
На стук в подслеповатое окно вышел сам Никитченко, угрюмый и заспанный. Кого в такую рань черти носят? Не иначе, как нищий.
— Проходи, проходи... — бормотал он, захлопывая под носом у Артема дверь. — Бог подаст! Сами скоро по миру пойдем.