Человек с прошлым

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

XI.

Первый снег выпал в конце октября, а через несколько дней установился и первопуток. Хорошо в это время в горах, точно праздник. Все недостатки осени, с ея грязью и слякотью, прикрыты сверкающей белой пеленой, на фоне которой хвойный лес кажется еще зеленее. А какой чудный воздух, какое глубокое голубое небо!.. Наш герой не был глух к красотам природы, хотя и приурочивал их к служебной роли. Например, хорошо любоваться и этим небом, и этим лесом, и горами из окна собственнаго дома, как на Трехсвятском,-- тогда все это полно смысла и имеет свое значение, чорт возьми. По первопутку Евгений Васильевич отправился в город, в котором не бывал со времени поступления управляющим на промысла. Он не мог простить этому сибирскому захолустью того позора, какой пережил в нем. Старая рана и теперь не зажила, и Евгений Васильевич отправился туда скрепя сердце. Необходимо было посоветоваться с опытными людьми относительно юридической стороны наследства Михея Зотыча, причем Евгений Васильевич уже вперед придумал, для отвода глаз, некоторую фантазию о какой-то петербургской кузине, находившейся в положении Капочки. Сопровождал барина, конечно, Гаврюшка, никогда не бывавший "в городу" и мечтавший потихоньку о городской водке. Предлогом поездки были свои приисковыя дела: банковския ассигновки под золото, заказ новой паровой машины, визит к влиятельному горному ревизору, закупка припасов для прииска и т. д. Остановился он, конечно, в лучшей гостинице и был записан на черной доске: "золотопромышленник Лугинин". Гаврюшка очутился где-то в кухне. Долго раздумывал Евгений Васильевич, на ком из местных юристов остановить свой выбор. Все они были наперечет, и, в сущности, ни одному нельзя было бы довериться вполне. Такой уж народ, что не любит, где плохо лежит. Еще со времени своего процесса он сохранил какое-то органическое отвращение ко всему юридическому сословию. После долгаго раздумья он выбрал одного частнаго ходатая из ссыльных. Когда-то он с ним встречался и даже был знаком. Неглупый человек, хотя и не получил специально-юридическаго образования. Такие лучше присяжных юристов. Звали его Антоном Иванычем Головиным. Совсем седой человек, Антон Иваныч носил свои шестьдесят лет с замечательной бодростью. Он был душой провинциальнаго общества и доходил до шутовства, особенно когда выпивал лишнюю рюмку. Собственно, Антон Иваныч уже давно мог вернуться за родину, но обжился в Сибири, а главное -- его не пускали собственный дом и сожительница Татьяна Марковна,. Гостя встретил Антон Иваныч с распростертыми обятиями, как родного человека. -- Забыли вы нас, отец...-- выговорил старик.-- Ах, нехорошо! А я частенько вспоминал вас... Вот бы думаю, если бы Платон Петрович здесь был... -- Меня зовут Евгением Васильевичем... -- Виноват, я так и говорил: Евгений Васильич Морковников... -- Не Морковников, а Лугинин... -- Да, да, именно, Лугинин... А я как сказал? Ну, да это все равно: дело не в названии. Так, батенька, забыли вы нас... Ищете златого бисера? Что же, дело хорошее... Во время разговора Антон Иваныч постоянно встряхивал головой, угнетенно вздыхал и все оглядывался на дверь своего кабинета. -- Вчера на именинах были?-- спросил Евгений Васильевич. -- Ах, не спрашивайте... Вы знаете мой характер? Ну и развернулся... да. Была игра, как говорил мой двоюродный брат Расплюев. Обстановка "собственнаго дома" была самая скромненькая, как у купцов средней руки,-- кисейныя занавески, венская мебель, горка, с посудой, дешевенькие ковры. Теперь Евгений Васильевич с особенным вниманием осмотрел все это убожество,-- да, вот что ожидает и его в недалеком будущем. Ведь Антон Иваныч из старинной и родовитой семьи, он видал лучшие дни, у него есть вкус, а вот махнул человек на все рукой и погряз по уши с этом мещанском счастье. Даже, может-быть, старик доволен своей судьбой... Нет, это ужасно: это смерть заживо. -- А что, батенька, разве мы того?-- заискивающе спрашивал хозяин, вытирая свое красное лицо ладонью.-- А? Очевидно, ему хотелось выпить самому, опохмелиться, а гость являлся только предлогом. Евгений Васильевич промычал что-то неопределенное, и хозяин засеменил из кабинета какой-то виноватой походкой. Через пять минут Евгений Васильевич имел удовольствие слышать следующий диалог:-- "Опять?" -- ворчливо спрашивал женский, голос.-- "Танюшка, да ведь гость... по делу..." -- оправдывался домовладыка каким-то гнусным полушопотом.-- "А мне какое дело? Опять, говорю, натрескаешься".-- "Танюшка, да вот сейчас с места не сойти"... Лугинин зашагал по кабинету, чтобы не слышать продолжения. -- Сейчас все будет готово....-- повеселевшим тоном заявил Антон Иваныч, возвращаясь в кабинет.-- Ох, главизна так и трещит после вчерашняго. Очевидно, с ним нельзя было разговаривать до поправки. И действительно, только хватив залпом две больших рюмки водки, старик принял свой нормальный вид, повеселел окончательно и, подмигнув в сторону гостиной, проговорил: -- Сердится на меня Танюшка... Подлецом я вчера себя оказал. Да... Ну, это все семейныя дела. Теперь мы говорим о ваших обстоятельствах... Ведь вы по делу? У меня, знаете, есть нюх на клиента... Словом, чем могу вам служить? -- Собственно говоря, прямого дела у меня нет...-- уклончиво заговорил Евгений Васильевич, немного смущаясь.-- Я, просто, пришел посоветоваться с вами, Антон Иваныч... Видите ли, какой казус случился. Есть у меня одна петербургская кузина... Вам ведь все равно, как ея фамилия? Да, кузина... Собственно, она почти-что мне не родственница, а так, ребенком я ее называл кузиной. Да... А у этой кузины есть тетка... Антон Иваныч вытянул шею, устремил глаза на полочку с юридическими книгами и весь превратился в слух. Время от времени он потирал себе лоб, точно хотел что-то припомнить. Нужно отдать справедливость, Евгений Васильевич разсказывал очень скверно -- повторялся, делал прибавления, возвращался назад и вообще вел себя, как школьник. -- Позвольте...-- быстро проговорил Антон Иваныч, когда разсказ кончился. Старик хлопнул третью рюмку, закусил корочкой чернаго хлеба, как настоящий пьяница, вытер рот рукой и проговорил: -- А ведь я слышал эту историю... да. Евгений Васильевич даже подался с места, точно по нему выстрелили. А вдруг старик догадается и разболтает по всему городу? Ведь это же скандал... -- Не может быть!-- проговорил Евгении Васильевич, собравшись с силами.-- Кузина живет в Петербурге... -- Да, да... Но бывают аналогичные случаи. Кто бы мог мне разсказывать? А кто-то говорил... Ей-Богу, не вру, Евгений Васильич. Да, говорил... Ну, да это все равно и к делу не относится. Знаете что, Евгений Васильич: я вам все устрою, т.-е. научу, как действовать, И денег с вас не возьму, а вы мне тоже помогите... У меня тоже есть дело... И именно вы его можете устроят, как человек безпристрастный и светский... -- С удовольствием, Антон Иваныч, но... -- Помирите меня с женой, с Танюшкой... Вы отлично заговорите ей зубы, а я этого не умею, да она, все равно, не поверит мне. -- Послушайте, Антон Иваныч, я заплачу вам за совет... Это мне гораздо удобнее... -- Матушка, голубчик, буду на коленях просить!.. Как вы давеча вошли, я сразу подумал: вот кто может меня спасти, единственный человек. Ведь Танюшка гонит меня из дому... Ну, куда я денусь, подумайте? А все дело выеденнаго яйца не стоит... Вы останетесь у нас обедать, а за обедом все и устроите. Можете меня даже ругать... Прочитайте лекцию о нескверном житии. Что было тут делать? Евгений Васильевич, после некотораго раздумья, остался обедать. Ведь он теперь до некоторой степени в руках вот этого самаго Антона Иваныча... Вот так начало!.. Об обеде он думал с ужасом и даже выпил лишнюю рюмку водки. Э, все равно... Правда, его покоробило, когда выкатила в обеду сама. Это была толстая рябая баба, одетая по-купечески. -- Татьяна Марковна...-- отрекомендовал хозяин. Хозяйка посмотрела на гостя довольно подозрительно, а старик угнетению вздыхал. С чего было начать? Впрочем, Татьяна Марковна вывела из неловкаго положения

сама, потому что без всяких предисловий принялась ругать Антона Иваныча и, не стесняясь гостя, высчитала его прегрешения. -- Три дня без просыпу пьянствовал... разве это порядок?.. А потом забрался к арфисткам... Я уж там его в номерах разыскала. Спрятался в номере... прислуга меня не пущает, ну, да я-то не из робкаго десятка. Добралась-таки до него, сквернаго, и своими руками вытащила... Ведь мне-то обидно это? Страмит он меня по всему городу. -- Как же это вы, в самом деле, Антон Иваныч?-- строго спрашивал Лугинин, глядя на виноватаго мужа.-- Вы уже в таком возрасте... -- Пьян был... Ничего не помню,-- серьезно оправдывался старик -- Врет! Все врет...-- уверяла Татьяна Марковна со слезами.-- И опять обманет, только прощу. Терпенья моего не стало! Словом, разыгралась горячая домашняя сцена, в которой Евгению Васильевичу досталась роль добраго гения. И глупо, и смешно, и скверно... Татьяна Марковна плакала, Антон Иваныч целовал у ней руки... чорт знает, что такое! Бывают такие безобразные сны, у которых ни начала ни конца. Обед закончился все-таки самым трогательным примирением. -- Никогда не забуду...-- благодарил Антон Иваныч, крепко пожимая руку добраго гостя.-- Вас сама судьба послала... "И я тебя тоже не забуду,-- со злостью думал Евгений Васильевич, отыскивая свою шапку.-- Вот так положение..." -- А дельце ваше я обдумаю, Евгений Васильич. Нужно сообразить все... Сенатския решения посмотрю... кассации... Вы-то не безпокойтесь заезжать ко мне, а я сам лучше к вам заеду. Вы ведь в "Эльдорадо" остановились? Ну, так я сам к вам... Татьяна Марковна тоже вышла провожать благодетеля и повторила еще раз, что натворил старый грешник.-- Все-таки не нужно сердиться, Татьяна Марковна,-- повторил Лугинин, входя в роль.-- Это наконец серьезно действует на печенку... -- Танюшка...-- повторял Антон Иваныч, складывая руки на манер молящагося младенца.-- Кто старое помянет, тому глаз вон. -- Врешь, врешь, изверг!..

XII.

Евгений Васильевич, вернувшись к себе в номер, почувствовал себя скверно, как наглупивший человек. Он даже плевался, припоминая подробности обеда. Но что поделаешь с этой милой провинцией? После обеда он завалился спать и проснулся уже поздно, т.-е. его разбудил осторожный стук в дверь. -- Кто там? -- Да это все я же... -- Войдите. Это был Антон Иваныч. Он держал в руках портфель, набитый какими-то бумагами. Фамильярно подсев на кровать, он заговорил о деле. Старик действительно проштудировал его добросовестно, насколько это позволяли данныя из разсказа. -- Во всяком случае дело верное, особенно, если ваша кузина сумеет выйти замуж. Тогда эту самую тетку, как редьку из гряды, можно выдернуть... Так и напишите вашей кузине. Кстати, она хорошенькая? -- Ничего... Впрочем, я давно ея не видал. Антон Иваныч говорил совсем другим тоном и даже подмигнул Евгению Васильевичу, как своему недавнему сообщнику. -- Вот мой громоотвод,-- обяснял он, хлопая по портфелю.-- Только и спасенья, а то Танюшка не пускает на шаг из дому. А как скажу я ей: дела -- нужно справку сделать... к судебному приставу... Хе-хе!.. Превеликие мы подлецы мужчины... -- Хотите чаю? -- Чаю? Да, то-есть нет... Вот одевайтесь да пойдемте лучше вниз, з общую залу. Там еще покалякаем... Что в номере зря сидеть! Ну, одевайтесь, отец... Это был неисправимый трактирный завсегдатай. Может-быть, и практика приучила его шататься по трактирам. Евгений Васильевич наскоро оделся, и они вместе спустились вниз. Было уже часов десять вечера, и в зале набралась публика. Осмотревшись, Евгений Васильевич поморщился: он заметил деревянную эстраду для арфисток. -- Ведь раньше этой гадости здесь не было,-- брезгливо заметил он и прибавил:-- Ах, вы, старый плут... Вот я ужо пожалуюсь Татьяне Марковне. -- А мы отдельный кабинет займем... хе-хе... Никто и не увидит... Да парочку озорниц пригласим. Евгений Васильевич только покачал головой. Хор арфисток культивировался в этом захолустье сравнительно недавно и быстро пустил корни. Это можно было проверить по собравшейся публике, среди которой у Антона Иваныча оказалось много знакомых. Арфистки разместились в следующих двух комнатах, выжидая звонка. Евгений Васильевич только пожал плечами, оглядев этих "озорниц",-- накрашенныя, испитыя, какия-то подержаныя. Нужно было потерять всякий вкус, чтобы находить какой-нибудь интерес в этом отребье. А между тем Антон Иваныч чувствовал себя, как рыба в воде, заигрывая то с той, то с другой. -- Пойдемте в кабинет,-- уговаривал его Евгений Васильевич. Но и в отдельном кабинете не было спасения. Туда скоро явились две приятельницы Антона Ивановича: одна -- еврейка с хриплым, пропитым голосом, а другая немка aus Eiga. Старик заказал ужин и все повторял; -- Я буду вашим Вергилием, Евгений Васильич... Засиделись вы на своих промыслах, и необходимо встряхнуться. -- Я спать хочу, Антон Иваныч... -- Вздор... Берта, куда ты? Александра Гавриловна... помпончики... Послышался режиссерский звонок, и девицы исчезли. -- Пойдемте послушать,-- всполошился Антон Иваныч. -- Да что слушать-то? -- А Александра Гавриловна как запевает "Березу"? Мурашки по коже... и потом подпустит эту цыганскую дрожь... Плечики заходят, ручки... Они вышли в общую залу, где на эстраде выстроился весь хор. Все певицы были в черных платьях, с какими-то трехцветными перевязями через плечо. Тапер ударил по разстроенному пианино, и хор грянул. Что это было!.. Какие-то отсыревшие голоса, вскрикиванья, надтреснутыя ноты, вообще гадость. Евгений Васильевич смотрел на аплодировавшую публику и мог только удивляться, кто тут хуже -- эти несчастныя арфистки или аплодировавшая публика. А Антон Иваныч стоял около него, причмокивал, притопывал и выкрикивал тоненьким голоском: -- Делай! Чисто... Оживление сказалось и в публике. Какой-то захмелевший купчик вышел на середину залы и принялся вытанцовывать замысловатые кренделя, взмахивая руками, точно желал вспорхнуть. Утомившись, он разбитой походкой направился к буфету. Проходя мимо Евгения Васильевича, он остановился, посмотрел на него осовелыми глазами, осклабился и проговорил заплетающимся языком: -- А, барин... Ну что же, здравствуйте... да. В первую минуту Евгений Васильевич не узнал этого пьянаго субекта и не подал руки. -- Не узнаете?.. Хе-хе... А еще обедали вместе у Мар?ы Семеновны... -- Спиридон Ефимыч?-- мог только удивиться Евгений Васильевич. -- Он самый-с... -- Как вы изменились... -- Горе-то одного рака красит. Ну, да это все равно, и я ее достигну... у-у!.. Антон Иваныч толкнул Евгения Васильевича в бок локтем и сделал какой-то знак глазами. -- Иди к нам, Спиридон Ефимыч,-- крикнул он недавняго приказчика.-- Выпьем... -- Все равно, где ни пить...-- согласился тот.-- Эх, барин... Ну, да что тут говорить. Носи, не потеряй, Мар?а Семеновна!... Он ударил кулаком по столу и неожиданно задумался. -- Ну, выпьем,-- предложил Антон Иваныч.-- Теперь уж нечего думать... -- Нет, постой...-- артачился пьяный Спирька.-- Вот барин считает меня за дурака... да. Дурак Спирька... А он, дурак-то, все и понимает. Да еще, может, побольше самого барина... Эх, Капитолина Михевна... Спирька опустил голову на стол и заплакал. Евгению Васильевичу теперь сделалось все ясно, откуда мог Антон Иваныч знать аналогичную историю,-- конечно, пьяный Спирька наболтал. Случай навернулся отличный, и оставалось только им воспользоваться. Конечно, Спирька знает более других и может сообщить интересные факты. Стоит только подстроить Антона Иваныча... -- Это и есть тот аналогичный случай, про который я давеча забыл,-- обяснял старик, показывая глазами на Спирьку.-- Удивительное совпадение.... Спирька был настолько пьян, что добиться от него чего-нибудь сейчас не было возможности, хотя он раз пять повторил разсказ о том, как "распатронил самоё". -- Я ей еще покажжу!..-- хрипло повторял Спирька, грозя кулаком.-- Она будет помнить, каков есть человек Спиридон Ефимыч... дда! К лучшем виде... Эх, жисть!.. А все из-за благородства чувств... Горячо пришлась к самому сердцу Капитолина Михевна, ну и не стерпел. Когда Спирька ушел. Антон Иваныч окончательно припомнил, что именно от него слышал аналогичную историю. -- Нужно его при случае разспросить подробно,-- посоветовал Евгений Васильевич, не решаясь открыть свои карты.-- Интересно. -- Да что его разспрашивать: сам все разскажет... -- Вот именно, чтобы сам все разсказал... Антон Иваныч испытующе посмотрел на собеседника. Скрываться дальше было безполезно, и Евгений Васильевич начистоту разсказал все дело. -- Да вам бы так сначала и сказать, отец,-- равнодушно заметил Антон Иваныч.-- Что же, дело житейское... А Спирька нам пригодится. Бредить он этой девицей... -- Ну, это он напрасно безпокоится. Вы поведите разговор о духовном завещании, Антон Иваныч... -- Да уж не учите рыбу плавать. -- Затем, два условия: я разсказал вам все, но под условием полной тайны. Понимаете? Если я добьюсь своей цели, вы получите с меня десять тысяч... Довольны? -- Маловато... Ну, да это ничего. Главное, нужно задаточек, отец... Волка ноги кормят. -- Да ведь вы давеча соглашались даром? И с Татьяной Марковной я вас мирил... -- Давеча была петербургская кузина, а теперь целый кус. Не хотелось Евгению Васильевичу платить деньги ни за что, но пришлось выдать аванс в триста рублей. Теперь Антон Иваныч сделался уже совсем нужным чатовеком, и приходилось его покупать. -- На свадьбе вот как еще попируем!-- повторил старик, запрятывая деньги в карман. "Ну, уж таких-то гостей у меня на свадьбе не будет!-- думал Евгений Васильевич, улыбаясь.-- Тогда другое будет..." Из-за Спирьки Евгений Васильевич остался лишних два дня в городе, но из этого ничего особеннаго не вышло. Бывший приказчик сам ничего не знал о духовном завещании. -- Все-таки он нам может пригодиться,-- утешался Антон Иваныч, ероша свои седые волосы.-- Мы все из него выцедим... Перед отездом Евгений Васильевич едва мог разыскать Гаврюшку, который успел подраться с поварами и был посажен в кутузку. Пришлось даже побывать у полицеймейстера, чтобы прекратить дело домашним способом. Гаврюшка был освобожден. -- Что же это такое, Евгений Васильич?-- жаловался Гаврюшка, почесывая затылок.-- Ну и город!.. -- Я с тобой, дураком, не хочу разговаривать. -- Нет, барин, это дело тоже надо разсудить: меня же повара били, и меня же на высидку определили? -- Мало били... -- Ну, город... Евгений Васильевич тоже был рад выбраться поскорее из этого захолустья. У себя в горах хоть гадостей не видать... Он успокоился только тогда, когда дорожный возок выехал за заставу.

XIII.

Вернувшись к себе на прииск, Евгений Васильевич испытывал несколько дней какое-то особенное удовольствие. Сказывалась привычка к своему углу, потребность в покое, словом -- тот роковой возраст, когда мужчина оставляет бродячия привычки. Для полнаго счастья недоставало только женщины... Не нужно было даже красивой женщины, а просто молодую, хорошую душу, которая согрела бы своим присутствием холостое одиночество и наполнила собой дом. По вечерам Евгений Васильевич любил думать на эту тему, лежа с трубкой на диване. Ну, в самом деле, что это за жизнь, да и для чего стоило жить вообще? В тумане неясно мелькала мысль о детях, и старый бонвиван даже вздохнул. Прежде он мог разговаривать с Гаврюшкой, изучая этот приисковый фрукт, а теперь он в нем вызывал какое-то брезгливое чувство. -- Нет, нужно устроить жизнь иначе,-- думал вслух Евгений Васильевич.-- Будет... Нужно остепениться. И в конце концов все сводилось к мысли о Капочке... Да, штучка недурна. Евгений Васильевич до того сроднился с этой мыслью, что даже не мог бы сказать, хороша или дурна эта Капочка. Просто -- Капочка, и все тут. Разве свои дети могут быть дурными или хорошими?! Есть чувства выше этих примитивных определений. На Трехсвятский он поехал только недели через две, когда окончательно установился санный путь. Какая прелесть эти горы зимой... Лес стоит в снегу, точно в дорогой шубе. И всюду эта девственная белизна, слепившая глаза. Дорога зимой была гораздо ближе,-- болотами, минуя крутой перевал через Синюху. Трехсвятский имел теперь особенно уютный вид,-- главным образом, самый дом, выстроенный именно для такой зимы. Теплом обдало уже в передней и таким хорошим, застоявшимся теплом. Мар?а Семеновна встретила гостя, как ни в чем не бывала. Она, видимо, была даже рада ему. -- Давненько не бывал, белая кость,-- шутливо пеняла она.-- Где запал-то? Мы и то тут как-то с Капочкой поминали... Сижу я это вечерком и, грешным делом, на картах раскинула, а по картам и вышел червонный король. Раз выпал и в другой... Вот навязался-то, думаю! Ну, тут про тебя и вспомнила: некому, окромя тебя, быть... Зачем в город-то гонял? -- А вы откуда это знаете? -- Сорока на хвосте принесла... -- По делам ездил... Невесту искал, да холодно стало, и ничего из этого дела не вышло. -- Не заговаривай зубов... По картам у меня все вышло, о чт ты еще и не подумал. Есть у тебя и дама трефонная на примете, и свой интерес, и дорога. Карты-то не обманут. Даже молчаливая Капочка улыбнулась. Да, она сидела на своем обычном месте за столом и разливала чай. И все такая же, точно Евгений Васильевич вчера только уехал с Трехсвятскаго. Ему нравилось, что она вспомнила о нем... Сколько он пережил и передумал за это время! Неужели она не чувствует, чем она сделалась для него в этот короткий срок? Ведь должны же существовать какие-нибудь неизследованные еще наукой токи, которые передают настроение одного человека другому. И он так хорошо думал вот об этой хорошей девушке с гладко зачесанными голосами... Его даже кольнуло, когда пьяный Спирька назвал ее по имени. -- А карты вам ничего не сказали, Мар?а Семеновна, что я приеду приглашать вас к себе в гости?-- заговорил Евгений Васильевич, придвигаясь ближе к радушной хозяйке.-- Да, дорога теперь отличная... -- Вот видишь, Капа, опять карты нам верно сказали,-- обратилась к девушке Мар?а Семеновна.-- Вот и нам с тобой выпала дорога... Что в самом-то деле сидеть: поедем в гости. -- У меня и наливка для вас приготовлена, Мар?а Семеновна... Ваша любимая, вишневая с косточкой. -- Н-но?.. Приедем, приедем. Евгений Васильевич чувствовал себя в ударе и балагурил с дамами самым беззаботным образом. Он чувствовал себя именно тем, чего недоставало в этом доме. Как хотите, а без мужчины дом не дом. Евгений Васильевич весело закручивал усы и до самаго конца не терял настроения. Капочка после чая ушла к себе. Она умела это сделать как-то совершенно незаметно, точно тень, и Евгений Васильевич каждый раз удивлялся, куда она могла деваться. -- Ах, ты, балагур,-- смеялась Мар?а Семеновна, вытаскивая из буфета графинчик с наливкой.-- На словах-то, как гусь на воде. В гости зовешь, а у самого и хозяйки-то нет... -- Пирог будет с нельмой, отличный, Мар?а Семеновна. Вот увидите... -- Пирог-то будет, да пирожницы-то нет. Привез бы из городу-то хот какую-нибудь худенькую... Скучно, поди, одному-то. Хоша ты и не молод, а мысли-то тоже есть... -- Есть и мысли... Tete-a-tete прошло тоже-недурно. Евгений Васильевич не терял напрасно времени и приступил к делу. Он придвинулся совсем близко к Мар?е Семеновне и смотрел на нее такими блестящими глазами. -- Ну, ты, белая кость, что глядишь-то?-- кокетливо заметила Мар?а Семеновна, отодвигаясь.-- Боюсь я, когда на меня смотрят так... -- Как? -- Да вот так... Ну, будет баловать... Уезжая с Трехсвятскаго, он даже подумал, что не пересолил ли для перваго раза. Кстати, когда Евгений Васильевич надевал в передней шубу, в дверях столовой показалась старуха-нянька и с особенным вниманием посмотрела на гостя своими сердитыми глазами. Он почувствовал на себе этот взгляд и подумал, что как это он упустил из виду вот эту старуху, которой в этом доме принадлежит какая-то таинственная роль. Ведь она могла знать здесь больше всех... Нет, нужно будет обработать и ее, если дело пошло на то! Домой возвращался Евгений Васильевич все в том же хорошем настроении и думал, что Мар?а Семеновна тонко ведет свои дела; до сих пор он не оставался с Капочкой с глазу на глаз и пяти минут. Что она за человек, эта таинственная девушка? О чем она думает, сидя у себя в мезонине?.. Гаврюшка только удивлялся, когда барин принялся насвистывать какой-то веселый опереточный мотив. "К ненастью разыгрался",-- подумал Гаврюшка со злостью. Мар?а Семеновна не заставила себя ждать и прикатила на Чауш дней через пять. Она приехала вместе с Капочкой, точно угадав тайную мысль гостеприимнаго хозяина. -- Слышала я, что ты по-господски живешь,-- говорила она, осматривая с особенным вниманием столовую и кабинет.-- Мы вот и могли бы жить, да не умеем... В лесу выросли и ничего путнаго не видали. Капа, гляди-ка, как постель-то у него наложена. А умывальник-то... Батюшки, да тут целый галантерейный магазин! Чисто живешь, Евгений Васильевич, недаром белая кость... Осмотрев все до мельчайших подробностей, Мар?а Семеновна покачала в раздумье головой. Что и говорить, хорошо... Другую женщину поучит, как жить. Этакий-то до всего дойдет. Аккуратно живет, и всякая штучка на своем месте. Капочка ходила вместе с теткой и тоже удивлялась. Она совсем не видала ничего подобнаго и почувствовала себя мужичкой. А Евгений Васильевич несколько раз так горячо посмотрел на нее, когда тетка отвернулась. -- Соловья баснями не кормят,-- заявила откровенно Мар?а Семеновна.-- Ну-ка, хвастал ты своим пирогом?.. -- Все будет, Мар?а Семеновна... У Ага?ьи пирог вышел удачный и весь обед тоже. Евгений Васильевич сам учил ее, как разрезывать мясо, как подавать салат, и вообще всему. Мар?а Семеновна хвалила и кушала. После наливки лицо у ней раскраснелось и покрылось жирным глянцем,-- в этот момент она была особенно противна Евгению Васильевичу. Обед закончился шампанским. Хозяин усердно подливал его дорогой гостье, и Мар?а Семеновна осовела. -- Теперь мы будем пить кофе,-- предлагал хозяин.-- После обеда всегда его пьют... -- Ну, уж уволь... не могу...-- бормотала Мар?а Семеновна, почувствовавшая некоторую слабость в ногах. -- Мар?а Семеновна, вы не стесняйтесь: у меня в кабинете отличный диван... -- И то, малым делом, отдохнуть. Разморило меня с дороги-то.. Вон как вся разгорелась. Я только чуточку прикурну... Ага?ья помогла гостье добраться до кабинета. -- Ах, ты, прокурат...-- бормотала Мар?а Семеповна, укладываясь на диване.-- Чего он мне подсунул-то?.. Так столбы и ходят... Ах, прокурат, прокурат!.. Капочка очутилась в самом критическом положении, когда осталась в столовой с глазу на глаз с хозяином. Она даже посмотрела на него испуганными глазами. -- Вы будете, Капитолина Михеевна, у меня теперь хозяйкой,-- весело говорил Евгений Васильевич, придерживая кофейник на спиртовой лампочке.-- Вы будете разливать кофе... -- Может-быть, я не сумею... Она так мило конфузилась, когда брала кофейник. Их руки даже встретились Евгений Васильевич тоже вдруг взволновался, чувствуя, как у еего во рту пересохло. И кого смущаться -- самая простая девушка, которая боится слово сказать. Он смотрел на нее и мысленно говорил то, что нужно было сказать вслух. А дорогое время летело... Нужно было пользоваться моментом, который мог не повториться. Странно, что Евгений Васильевич не знал, о чем ему говорить с гостьей, и кончил тем, что принялся разсказывать что-то про Исаакиевский собор. Ах, как глупо... А она сидела тут, в двух шагах от него, вся какая-то таинственная, в ореоле своего девичества! -- А что бы вы ответили мне, Капитолина Михеевна...-- тихо заговорил Евгений Васильевич, взглянув на дверь кабинета,-- что бы вы мне сказали, если бы я предложил вам остаться здесь хозяйкой навсегда? В первую минуту она, очевидно, его не поняла и вопросительно вскинула на него свои темные глаза, а потом совершенно спокойно от-- Я уйду в монастырь, Евгений Васильевич... Его поразил не смысл этого ответа, а самый тон, каким он был сказан. Девушка ответила так, точно у них было все уже переговорено когда-то раньше, и она раньше знала самыя тайныя его мысли. Мар?а Семеновна проснулась недовольная, с головной болью. Она как-то кисло посмотрела на хозяина и быстро собралась в обратный путь. -- Спасибо на угощеньи,-- говорила она, надевая шубу.-- Умеешь принимать гостей...

XIV.

Обсудив подробности визита Мар?ы Семеновны, Лугинин остался недоволен своим поведением. Во-первых, сама могла заподозрить, что он нарочно ее напоил, и, во-вторых, Капочка тоже могла претендовать на его откровенную безцеремонность. Он видел эти детски-простые глаза, смотревшие на него с таким удивлением, слышал этот простой ответ на его предложение. Многия девушки в известном возрасте мечтают о монастыре, бто -- последняя дан детской чистоте помыслов и желаний, еще не омраченных ничем. Сначала Евгений Васильевич не придал этому никакого значения, а потом серьезно задумался. Ведь бывают совершенно исключительныя натуры, и очень может быть, что Капочка принадлежит именно к таким натурам. Чем больше Евгений Васильевич думал об этой девушке, тем сильнее она ему нравилась. Да, положительно нравилась... И приходилось чего-то ждать, пропуская дорогое время. В конце ноября он не выдержал и отправился на Трехсвятский. Мар?а Семеновна встретила его особенно любезно, совсем по-родственному. -- Чем ты меня тогда напоил-то?-- спрашивала она, ухмыляясь.-- На друтой-то день я вот как головой маялась... -- Это с непривычки, Мар?а Семеновна... Вино самое легкое. -- А я-то, дура, обрадовалась! Твоя-то Ага?ья что обо мне подумает?.. Ах, ты, белая косточка, посмеялся ты над простой приисковой бабой... -- Не мог же я вам сказать, Мар?а Семеновна, что довольно. Это невежливо., -- Ладно, ладно, не заговаривай зубов... Не вчера родилась. Конечно, явился на сцену неизбежный самовар, но Капочка не выходила. Евгений Васильевич несколько раз посмотрел на то место, где она обыкновенно сидела, а потом быстро обернулся, когда послышались шаги. Опять была не Капочка, а какая-то новая горничная. От Мар?ы Семеновны не ускользнуло это движение гостя, и она с ядовитой простотой заметила: -- Капы нет дома... Она уехала погостить к родным. Евгений Васильевич даже покраснел, как школьник, пойманный на месте преступления. -- Я так привык ее видеть всегда на одном месте и всегда такой молчаливой. Вообще она какая-то странная у вас... Когда вы были у меня, я пробовал с ней заговорить, и ничего не вышло. -- По-нашему, по-старинному, девушки и не должны разговаривать со сторонними мужчинами... Это ваши барышни с кавалерами лясы точат, а наши стыд свой знают. -- Чего же тут стыдиться? -- А мало ли что другой мужчина скажет? У девушки-то золотом уши завешены, недаром пословица молвится. На свою Капу не могу пожаловаться: не вертоватая она. Воды не замутит... Вот сколько времени живем вместе, а я и голосу ея, кажется, не слыхала. Теперь вот уехала, а мне скучно без нея... Все-таки живой человек в дому, хоша и голосу не подает... Кулак-баба очевидно перехитрила барина, предупредив его замыслы, и Евгений Васильевич почувствовал себя очень глупо. Оставалось политично выведать, куда уехала Капочка, но и тут вышла неудача. -- Мало ли у нас родни по купечеству,-- ответила Мар?а Семеновна с деланно-глупым лицом.-- До Москвы не перевешать, а пообедать не у кого. Капа-то уехала к троюродной сестре Таисье, а ежели ея не застанет дома, так проедет к тетке. Не знаю и сама, где она сейчас. Жаль было отпущать, да и то сказать: что она высидит на Трехсвятском? Девичьи-то года летят скоро, не успела оглянуться, как в перестарки попала... А здесь какие женихи? Ну, там, может, Бог и судьбу пошлет... Адрес был точный и обяснение недурно. В последнем Евгений Васильевич еще раз получил одну из тех царапин, какия умеют делать только женщины. Пришлось притвориться непонимающим и проглотить пилюлю. Вопрос о Капочке был исчерпан. -- Да, так вот как...-- несколько раз задумчиво повторил Евгений Васильевич, в упор глядя на хозяйку. -- Да, вот этак, белая кость...-- отвечала Мар?а Семеновна, не двинув бровью. -- А как ваши карты, Мар?а Семеновна? -- Карты-то не обманут, голубчик... Все как на ладони покажут. Все хлопоты мне обещают через червоннаго короля. Домой вернулся Евгений Васильевич в скверном настроении. Промятая баба перехитрила и спрятала Капочку, как сказочную принцессу. Вообще получалось что-то сказочно-скверное. Дома Евгений Васильевич долго шагал по своему кабинету, а потом позвонил Гаврюшку. Верный раб явился. Он был мрачен. -- Ты что это надулся, как мышь на крупу? -- Чему радоваться-то? В прежние разы Мар?а Семеновна завсегда мне высылала по агроматному стакану водки... -- А теперь не получил ничего? -- Ни Боже мой... Остребенилась она, Мар?а-то Семеновна, не знамо за что, а уж я-то, кажется, старался завсегда. Моей тут причины никакой нет... -- Да, плохо дело... Барин опять заходил по кабинету, а Гаврюшка стоял у дверей и смотрел на него. Потом барин остановился, оглядел Гаврюинку с ног до головы и проговорил решительным тоном: -- Нет, ты положительно глуп, Гаврюшка... Да, глуп. -- Это уж как вам будет угодно, барин... -- Ах, если бы ты не был глуп!.. Нет, ничего не выйдет. Ступай... У Евгения Васильевича мелькнула мысль о том, чтобы через Гаврхшку разведать о том, куда увезли Капочку. От прислуги трудно скрыться, да и живой человек не иголка. Но этот план разлетелся в дребезги, как только Евгений Васильевич посмотрел на рожу Гаврюшки: продаст за стакан водки. А ведь как бы удобно было через него все разузнать... Нет, все равно, ничего не выйдет, как ни поверни. Все-таки, дня через два, Евгений Васильевич послал Гаврюшку под каким-то предлогом и дал рубль. -- Это, значит, на пропой?-- недоумевал Гаврюшка. -- Как знаешь... Нехорошо угощаться все на счет штейгера, а Мар?а Семеновна водки тебе больше не даст. -- Нет, не даст... И что ее ущемило, подумаешь?.. -- Ты ей на глаза не показывайся... Гаврюшка вернулся с Трехсвятскаго пьяный в лоск, так что получил способность выражаться членораздельно только на следующий день. -- Ну что, каково сездил? -- А так... Ну и Мар?а Семеновна!.. Чисто, как Мамай сделалась: зверь-зверем ходит. Всех поедом села... Никакого с ней способа не стало. Сильно плачутся на нее приисковые-то... -- И ты тоже плакал? -- Ну, мне-то наплевать... Ведь увидала-таки меня, как я ни хоронился, увидала, этак усмехнулась, и говорит: "Скажи своему барину, чтобы прислал кого-нибудь поумнее"... Очень мне это обидно стало, ну, мы со штегерем и того, росчали еще полуштофчик... Опять глупо вышло и еще как глупо-то. Евгений Васильевич даже закусил себе губы, представив, как Мар?а Семеновна торжествовала, раскрывая его подходы. Словом -- чорт, а не баба. Евгений Васильевич решил обратиться за советом к Антону Иванычу. Он написал ему длинное письмо, подробно изложив весь ход дела. Скрывать было нечего. Почта на промыслах пересылалась "с оказией", и Евгений Васильевич принял все необходимыя предосторожности, чтобы письмо дошло по адресу, а не попало в руки той же Мар?ы Семеновны. Все могло случиться, и всего нужно было ожидать. Ответ получился только через неделю, показавшуюся Евгению Васильевичу целой вечностью. Антон Иваныч писал своим старчески-мелким почерком: "Спешу немедленно ответить на ваше письмо, милостивый государь кой, Евгений Васильич... Во-первых, никак не могу одобрить вашего поведения, ибо скоростью своих поступков вы только замедлили естественный ход дела. Во-вторых, мною изобретен некоторый подход под сию Мар?у Семеновну, именно: я раздобыл некоторый документ на покойнаго Михея Зотыча. Положим, сия претензия совершенно вздорная, ибо все установленные сроки истекли и покрылись давностью, но это только предлог к тому, чтобы я мог приехать на Трехсвятский для личных обяснений с упомянутой выше женской особой. Поведу дело "на совесть": хочет -- заплатит, хочет -- нет. Главный секрет в том, что при деловом разговоре должен выясниться вопрос, на каком основании юридическом сия особа женскаго пола владеет Трехсвятским и какая юридическая роль девицы К -- мы М--ы. Я сначала постараюсь запугать эту Мар?у, а со страху баба все и выболтает. Главное условие: вас, государь мой, я не знаю, не видал и в первый раз буду слышать вашу фамилию. При случае даже обругаю и пущу некоторую клевету. Что делать: а ла гер ком а ла гер. Затем, относительно таинственнаго исчезновения девицы К. навел необходимыя справки через небезызвестнаго вам приказчика Спирьку, причем оказалось, что никакой троюродной тетки Таисьи в роду у них не существует и не существовало, а также и многочисленной родни. Вся генеалогия Спирьке известна доподлинно, хотя он и путает с пьяных глаз. Между, прочим, он в пьяном же виде предложил одну мысль, именно, что у Мар?ы Семеновны ведутся изстари какия-то дела с раскольничьими скитами. Сие очень важно... На Трехсвятский приеду на будущей неделе, а оттуда, "тайно образующе", проберусь и к вам, милостивый государь мой. Моя Татьяна Марковна кланяется вам, памятуя вашу незабвенную услугу по возстановлению нашего семейнаго очага, священный огонь на коем пылает и по-днесь. Впрочем, имею честь быть, милостивый государь мой, Евгений Васильевич, вашим

"покорным слугой.

"Многогрешный Антон Головин".

"Старик гораздо умнее, чем можно было предположить,-- подумал вслух Евгений Васильевич, приобщая письмо к другой деловой корреспонденции, хранившейся в особом таинственном ящике.-- Очень недурно, Антон Иваныч!.."

XV.

Антон Иваныч явился на Чауш, как снег на голову. Приехал он в глухую зимнюю ночь и был пьян, как стелька. Даже Гаврюшка позавидовал хорошему городскому барину, который так ловко нахлестался. Вот это так настоящий барин, не то что наш-то "омморок", как под сердитую руку Гаврюшка величал Евгения Васильевича. -- А я того... швамдрюберрр!..-- бормотал Антон Иванович, шатаясь на ногах. -- Не хотите ли, Антон Иваныч, нашатырнаго спирта?-- предложил немного смущенный хозяин.-- Содовой воды?.. -- Мне? Спирту? Хе-хе... Смотрите здесь, глядите так... нра-а-вит-ся ли этто вам... Содовой воды?.. Рюмку водки, отец... Ах, братец ты мой, и врал же я сегодня... вот как врал, чуть не подавился... а она -- хитрая бестия... у-у!.. Ну, да и мы не пойдем через забор шапкой щи хлебать... Шалишь, Мар?а!.. Евгений Васильевич едва уложил спать веселаго гостя, который еще под одеялом продолжал напевать: "Смотрите здесь"... Удивительная живучесть и бодрость духа! Перед отходом ко сну старик не забыл торопливо помолиться и с угнетенным вздохом проговорил: -- Что-то моя Татьяна Марковна поделывает? Со слезами меня провожала и все говорила: "Не пей ты, подлец, свыше меры"... Очень она меня любит. А за что? Ну, скажите, Евгений Васильевич, откровенно, за что? Помните эту канашку Берту,-- "жить, говорит, без тебя не могу"... Хе-хе... О, Господи, Господи, и уродится же этакий подлец, как Антошка Головин! Что-то моя Татьяна Марковна... -- Спите, Антон Иваныч... -- А еще рюмочку? -- Завтра, завтра... -- Нет, за что меня так женщины любят... а? Скажите откровенно... Старик быстро заснул, как невинный младенец, а Евгений Васильевич долго ворочался с боку на бок. Его безпокоил этот запах перегорелаго вина, который водворился у него в кабинете. Антон Иваныч привез с собой целую кабацкую атмосферу, точно в кабинет вкатили старую бочку из-под вина. Евгений Васильевич опрыскал всю комнату одеколоном, потом из пульверизатора попрыскал гостя английскими духами, и все напрасно,-- кабацкий букет был сильнее. Утром старик поднялся, как встрепанный. Евгений Васильевич нашел его уже в столовой за графином водки. -- А я уж чай пью, голубчик,-- обяснил Антон Иваныч.-- У меня уж такое положение: как встал, сейчас три рюмки водки... Что делать, привычка... -- Хороша привычка, нечего сказать! -- В моем почтенном возрасте, кажется, можно себе позволить маленькую роскошь... Всего три рюмочки, а сегодня, по дорожному положению, пять. Лугинин мог только покачать головой. Ага?ья подала самовар, и он принялся священнодействовать около него. Столовая вообще являлась местом священнодействия, и Евгений Васильевич именно здесь являлся настоящим кровным барином, который торжественно питал свое барское холеное тело. За чаем Антон Иваныч подробно поведал о своем визите к Мар?е Семеновне. Сначала-то она даже трухнула и очень трухнула, а потом опомнилась и начала врать самым безсовестным образом. Врет и прямо в глаза смотрит. -- Заметьте, это -- кулак-баба, как я уже писал вам,-- обяснял Евгений Васильевич, прихлебывая чай.-- И, в случае чего, ни пред чем не остановится... -- Сие принято было во внимание. -- Скажите, вы скоро напились у ней? Я забыл предупредить вас... -- Э, нет, дудки! Я пил, но в меру, а напился окончательно уже дорогой. Ведь как заяц прятать след: сначала поехал будто обратно в город, отехал верст десять, да на Чауш и махнул... хе-хе! Ищи ветра в поле... -- Ну-с, что же относительно завещания? -- Должно быть оное... Меня не проведешь, матушка!.. Чуть-чуть Мар?а-то не проговорилась, когда я ее сразу припер к стене. -- Именно? -- Да, говорит, я не могу одна ничего сказать, а Капочка уехала гостить. Ну, а потом понравилась: я, говорит, безграмотная, так всегда с Капочкой советуюсь насчет делов. Все врет... Выпив для разговора шестую рюмку, Антон Иваныч проговорил: -- А ведь нам с вами, батенька, придется ехать в эти скиты! -- Как в скиты? -- Разве я вам вчера ничего не разсказывал?.. Ну, конечно, нет: пьян был, елико можаху. Дело в том, государь мой, что Спирька проведал как-то об исчезновении Капочки и проболтался, что ее Мар?а Семеновна законопатила куда-то в раскольничий женский скит. Значит, шито и крыто... А Спирька-то знает все. Только, как ни пьян был, а всего не сказал... Очень уж я его напоил. Ведь через него я документ добыл на Мар?у Семеновну... -- Где же эти скиты? -- А чорт их знает... В лесу где-нибудь, надо полагать. -- Зачем же я туда поеду, Антон Иваныч? -- Вот тебе раз: а выручать невинно-угнетенную девицу? Позвольте нескромный вопрос, как у вас далеко дело зашло?.. Лугинин должен был откровенно разсказать всю сцену с Капочкой, происходившую в этой самой столовой. Антон Иваныч только покачал своей седой головой. -- Немного...-- бормотал он.-- Впрочем, это дело ваше. Гм... Теперь сия девица отведала несквернаго скитскаго житья и первому встречному на шею бросится. -- Ну, это еще вопрос. Не тот коленкор... -- Э, все женщины одинаковы... О, я знаю их, к несчастью, слишком хорошо! Да, так нам придется ехать и ехать сейчас, чтобы не терять дорогого времени. -- Как же это так... вдруг... -- Все хорошия дела вдруг делаются. Вообще получился некоторый сюрприз и, вдобавок, с романической подкладкой. Оставалось только неизвестным настроение главной героини. А вдруг она не захочет оставлять скита? Наконец, по какому праву они хотят освобождать ее и вмешиваться вообще во все это дело?.. Лугинин серьезно задумался. Шаг, во всяком случае, решительный и может, если постигнет неудача, сделать общим посмешищем. Провинция неумолима, и может разрастись настоящий скандал. -- Ну, так как же?-- спрашивал Антон Иваныч, начиная хмелеть. -- Ничего... Только нужно какой-нибудь предлог. Впрочем, такой предлог всегда под рукой: ездили делать заявку на золото, и вся недолга. Разве мы не можем сбиться с дороги, например? Даже очень легко... Попадается под руку скит, и мы едем в него переночевать. -- Переночевать-то, пожалуй, монашины не пустят, хорошо -- просто обогреться... -- Гаврюшку с собой возьмем... Можем даже проделать всю церемонию заявки, я выведу поисковую партию... Словом, все будет замаскировано. В конце концов этот план даже понравился Евгению Васильевичу своей таинственностью. Все была проза, а тут вдруг роман с превращениями, переодеванием и, может-быть, даже полным провалом. Гаврюшке был отдан приказ готовиться к отезду на заявку. Он уже знал, что было нужно, и как-то сразу оживился. Сказался приисковый человек, встрепенувшийся от одного слова: золото. Да и барин наказал не развязывать языка -- это тоже что-нибудь значит. Чтобы не терять времени, отправились в этот же день, как только стемнело. Не следовало вызывать ничьего внимания, как всегда делается на заявках,-- золотопромышленники суеверны, как все игроки. Впереди ехали Антон Иваныч с Евгением Васильевичем, а за ними Гаврюшка с необходимой для заявки приисковой снастью. Для начала декорация была недурна, и Евгений Васильевич начинал сам увлекаться ей. Опять город, опять "Эльдорадо" с хором арфисток и пьяным Спирькой. Пришлось пробыть в городе лишний день, пока Антон Иваныч выведал у Спирьки подробный адрес скита; он находился в семидесяти верстах от города, в страшной лесной глуши, куда едва можно было пробраться только зимой, охотничьими тропами. Главным указателем служила какая-то Ручьева гора, под которой спрятался в неприступных дебрях искомый раскольничий скит. -- Уж мы это дело вот как разжуем,-- хвастался Антон Иваныч.-- А что, в самом деле, если мы еще и золото найдем?.. Организовать поисковую партию было плевым делом. Народ все привычный, и дело устроилось в несколько часов. Ранним утром дорожная кошевая летела уже из города по тракту, в противоположную сторону от Трехсвятскаго и Чауша. В кошевой сидели Антон Иваныч и Евгений Васильевич, одетые в тулупы и оленьи шапки с ушами,-- каких еще золотопромышленников нужно? Гаврюшка взмостился на передке, рядом с кучером. Партия, отправленная на двух подводах, должна была догнать на третьей станции, где приходилось свернуть с тракта в сторону. -- Не вредно для начала,-- бормотал Антоп Иваныч.-- А я дал зарок: водки ни-ни... Так и Танюшке сказал. Станция Развилиха служила поворотным пунктом, и здесь, в ожидании партии, пришлось провести целый день. Антон Иваныч окончательно вошел в свою роль золотопромышленника и под рукой наводил у стариков необходимыя справки относительно Ручьевой горы, до которой от Развилихи одни считали верст тридцать, другие и все сорок. Нанят был опытный вожак из местных охотников. Стоял конец декабря, снег в горах достигал глубины двух аршин, и проехать можно было только на высоких охотничьих санях. Но и это не все,-- могло случиться, что и на санях не проехать, а потому были захвачены охотничьи лыжи. Словом, настоящая экспедиция к северному полюсу. -- Такие люди только на картинках бывают,-- обяснил Антон Иваныч, усаживаясь в охотничьи сани.-- Ох, за грехи Господь наказывает... Где-нибудь медведь еще сест. Лугинин

ехал на одних санях с вожаком. Это был низенький, неразговорчивый старичок с узкими серыми глазками, смотревшими как-то необыкновевно пристально. Дорогою Евгений Васильевич пробовал повести разговор о скитах, по старик отвечал неохотно. -- Сказывают, что есть будто скиток под Ручьевой, а доподлинно не знаю.

XVI.

Провести в глухом лесу целых два дня что-нибудь значило. Но необходимо было довести всю комедию до конца. К счастию золотопромышленников, им благоприятствовала теплая для декабря погода. Ночью спали между разведенных костров. На третий день пробныя ямы были кончены, заявочные столбы были поставлены, и партия выступила в обратный путь. Старик-вожак убедился, что новые золотопромышленники приезжали за делом, хотя и удивлялся выбранному месту. -- Ну, а теперь ты нас в скит завези погреться,-- говорил Антон Иваныч с самым невинным видом. Старик поломался, а потом, купленный тремя рублями, согласился провести в скит. Партию рабочих отправили обратно домой. До скита, оказалось, рукой подать,-- только обогнуть Ручьеву гору. Это были две избы, стоявшия в густом лесу. Ничего особеннаго оне не представляли. Старик долго переговаривался с кем-то в окошко, пока получил разрешение. -- Совсем замерзли, матушка,-- взмолился Антон Иваныч. Ход в избу был прямо "с улицы", если улицей можно было назвать лес. Евгения Васильевича удивляло больше всего то, что около избы не было никаких санных следов, а только вела маленькая дорожка от одной избы в другую. Было часа два дня. Первым поднялся по крылечку Антон Иваныч. В темных сенях их встретила высокая худая старуха. -- Милости просим...-- говорила она каким-то плаксивым голосом, кланяясь в пояс.-- Не обезсудьте на нашей худобе. Она провела гостей в переднюю избу, служившую келарней. На лавке сидели еще две старухи, и только. -- Вы нас не бойтесь, матушки,-- предупреждал Антон Иваныч.-- Мы только погреться... Много вас сестер живет здесь? -- Да разно случается...-- уклончиво ответила принимавшая гостей старуха.-- Вот старушки Богу молятся... -- Что же, доброе дело. Молитесь хорошенько, чтобы нам золото найти. Тогда и с вами поделимся... Старухи переглянулись и зашептались. Лугинин осматривал избу, ничем не отличавшуюся от обыкновенных крестьянских изб. Такая же русская печь, такия же полати, у окна кросна для тканья, прялки на лавке, в углу большой зеленый киот со старинными образами. Вообще ничего такого, что бы отличало скит от всякаго другого крестьянскаго жилья. Разговаривавшая высокая старуха предложила гостям квасу и щей,-- больше ничего не было. -- Напрасно вы, милые, безпокоили себя,-- проговорила старуха в заключение этого скромнаго угощения.-- Никакого золота в нашей пустыне нет... -- Обманули нас, старушки,-- обяснял Антон Иваныч.-- Насказал один человек горы золота... Так, только время потеряли. -- Не будете работать, значит? -- Едва ли... Плохия у вас места: камень да болото. А можно посмотреть, бабушки, вашу моленную? Мы никогда не видали, так оно любопытно. Я сам-то православный, а жена у меня старинки придерживается. Старухи посоветовались между собой. Одна вышла в сени. Где-то хлопнула тяжелая дверь. Антон Иваныч и Евгений Васильевич старались не смотреть друг на друга, как настоящие заговорщики. Выходившая старуха вернулась. Состоялся новый военный совет, и наконец повели гостей через сени в заднюю избу. Моленная представляла собой совсем пустую комнату, только одна стена была почти сплошь занята образами. На особых поставках горели восковыя свечи своей, скитской работы. Евгений Васильевич обратил внимание на несколько темных женских фигур, прятавшихся в уголке у печи. Ему показалось, что мелькнуло знакомое девичье лицо, но вглядываться пристальнее было неудобно. Он опять испытывал захватывавшее дух волнение, Антон Иваныч выигрывал время, с разсчитанной медленностью разсматривая образа. Но что тут можно было поделать, когда за вами следят пять пар опытных старушечьих глаз? Нельзя было выдавать себя и компрометировать девушку. Когда они вышли из скита, Антон Иваныч сердито плюнул. Так они ехали молча с версту. Старик волновался и не хотел наговорить лишняго. -- Видели?-- спросил он наконец. -- Она здесь? -- Да... -- Вы уверены в этом? -- Совершенно... Тогда я ее возьму... Понимаете -- я. Нужно было только установить самый факт. Alibi... да. У меня есть план... Я уже предупредил старух, что моя жена из староверок. Вот я и подошлю к ним мою Татьяну Марковну... Дары им отправлю, честным матерям. Бабы на этот счет -- мастера... -- Да, все это хорошо, Антон Иваныч, но ведь придется разсказать все Татьяне Марковне... Я очень ее уважаю... да... по женщины иногда бывают болтливы. -- Во-первых, я вам ручаюсь за Танюшку головой, а во-вторых -- ей уже все, и давно, известно, и, как видите, она умеет не только молчать, но даже не показывать вида, что знает что-нибудь. -- А она согласится ехать в скиты?.. -- Да на такия дела баб хлебом не корми... хе-хе!.. И потом идет вопрос о свадьбе, а это уж их специальность... Поверьте, что я знаю женщин. -- Охотно верю... -- И поедет Танюшка с Гаврюшкой -- тоже ловкий малый. Только необходимо его подготовить. Понимаете?.. Это уж ваше дело. Он, кажется, верный человек... -- К сожалению, не могу поручиться... А впрочем, кто его знает. С этим решением они вернулись в город. Лугинин потребовал целый день для размышления, чтобы обсудить дело со всех точек зрения. -- Что тут думать...-- ворчал Антон Иваныч.-- Только время напрасно будем терять... А тута еще может налететь Мар?а Семеновна. Тогда вся музыка пропала... Целую ночь думал Евгений Васильевич и ужасно волновался, хотя, собственно говоря, он ничего не терял в новой комбинации. Только не разболтали бы прежде времени, а тогда разыграется настоящий скандал. -- Э, была не была!-- решил наконец он, встав утром.-- Нужно действовать... Он испытывал какую-то особенную полноту, то хорошее бодрое настроение, которое известно только энергичным мужчинам. Вопрос шел о целой жизни... Татьяна Марковна, против ожидания, согласилась не вдруг. Ее нужно было уламывать, и Антон Иваныч оказал чудеса изворотливости. -- Танюшка, ведь такие случаи раз в жизни бывают,-- уверял он.-- Какое раз... Деньги надо платить за такое удовольствие... -- А как оне, честныя-то матеря, накинутся на меня? Еще, пожалуй, задушат... Страшно в лесу-то одной. -- Да ты не одна будешь, а с Гаврюшкой. В случае чего, он один весь ихний скит вверх ногами поставит... В сущности и самой Татьяне Марковне до смерти хотелось сездить в скиты и выручить таинственную затворницу, а с другой стороны, ее брала какая-то оторопь. А вдруг ее поймают?.. Да мало ли что может быть. Очень уж дело-то особенное, ни к чему его не применишь. -- А ты только кланяйся им ниже да говори умильныя слова,-- учил Антон Иваныч.-- Все как по маслу сойдет... Самая мудреная задача была в том, как отнесется Гаврюшка к предприятию. Евгений Васильевич заперся с ним в номере, спросив графин водки. Когда Гаврюшка выпил два стакана, он приступил к делу. -- Гаврюшка, сослужишь мне верную службу? -- Могу вполне, Евгений Васильич... Барин тоже выпил водки и заходил по номеру, а потом круто повернулся и, взяв Гаврюшку за ворот, подробно обяснил, какая от него требуется верная служба. Гаврюшка все время даже не моргнул глазом. -- Понимаешь теперь?-- внушительно повторил Евгений Васильевич.-- Если все устроите благополучно, тебе в награду четвертной билет и лошадь... -- Хорошую надо лошадь, Евгений Васильевич, потому как безпременно будет погоня. -- Лошадь купим самую отличную... -- Чтобы она единым духом взяла все семьдесят верст... Есть такие кони, из киргизов. -- Уж сам выбирай. За ценой не постоим... А ежели да ты да проболтаешься, каналья, задушу своими руками. Понимаешь?.. Главной приманкой для Гаврюшки была именно лошадь. Он питал страстную любовь к хорошим бегунам, а тут лошадь сама в руки шла. Да за такую благодать он самоё Мар?у Семеновну в мешке привезет... к самому предприятию он отнесся почти равнодушно: не его дело. А вот лошадь... Розыски настоящей лошади отняли еще сутки. Гаврюшка обегал весь город, разыскивая подходящую к случаю, и нашел наконец у какого-то извозчика. Лошадь была приобретена за сто двадцать рублей. Евгений Васильевич знал толк и сам проехал на ней верст десять: лошадь была, замечательная. -- Краденое золото на таких лошадях возить, а не девок,-- заявил Гаврюшка, блестя глазами. Он был счастлив, как только может быть человек счастлив. -- Ты так сделай, Танюшка,-- учил Антон Иваныч на прощанье.-- Поживи в скиту денька три... То да се, а сама и сговорись с Капочкой. Конечно, она будет рада-радешенька вырваться... Главное, нужно иметь запасную шубу и валенки. Ты на себя обе шубы-то надень... Понимаешь? А потом выйдет Капочка в своем скитническом одеянии, в шубу ее, и але машир нах хаузе. -- Боязно как будто, Антон Иваныч... -- Вздор... Ну, с Богом. Из скита-то в ночь выезжайте, когда все заснут. С Богом!.. А ты, Гаврюшка, смотри: не осрами! -- Уж будьте покойны, Антон Иваныч: купленаго вора не учить воровать.

XVII.

Целых четыре дня самаго томительнаго ожидания... Лугинин сидел у себя в номере и выходил только вечером, чтобы подышать воздухом. Маршрут был один и тот же: к домику Антона Иваныча. Старик испытывал приподнятое настроение и даже пил меньше обыкновеннаго. -- Вот мы ее здесь поместим,-- говорил он, показывая маленькую комнатку в одно окно.-- Пока перебьется у нас Капочка... Я, знаете, начинаю думать о ней, как, вероятно, думал бы о своей старшей дочери. Странное чувство... Вообще странно устроен господин человек. -- Да, есть странности...-- соглашался Лугинин.-- А что, как вы полагаете относительно арфисток, Антон Иваныч? -- А ну их... Слушать даже противно. А вот приедет Танюшка, и потянет опять. Я уж знаю свой проклятый характер. Да, так пусть Капочка отдохнет после всех передряг, а потом мы и займемся возстановлением ея прав... Хе-хе!.. Вы только представьте себе, какая рожа будет у достопочтенной Мар?ы Семеновны, когда мы, не говоря худого слова, прижмем к стене. Ха-ха... Будет игра!.. Люблю... На Лугниина нападало какое-то малодушие. Он начинал безотчетно бояться какой-то беды. Это было темное органическое чувство, не испытанное им никогда раньше. Достаточно было явных передряг. Особенно обострялось это чувство по ночам, когда в номерах водворялась полная тишина. Ухо ловило каждый звук, малейший шорох... Прошло три дня. Что-то там делается, в лесу? И как медленно тянется время! Еще день ожидания... Но этому дню, кажется, не суждено было кончиться. Евгений Васильевич волновался с самаго утра и не мог даже читать газет. Ничего не хотелось делать, и мысли в голове тянулись, как связанныя. Евгений Васильевич даже не мог итти к Антону Иванычу и шагал по своему кабинету, как зверь в клетке. Роковой, решительный день!.. Наступил вечер. Евгений Васильевич вспомнил, что не ел целый день. Какой тут аппетит!.. Он спросил сельтерской воды и полбутылки краснаго вина,-- это средство успокаивало нервы Lea. Да, кстати, где-то она?.. Как это все далеко, точно между ним и ей легла целая вечность. Неужели это был он, Евгений Васильевич? -- Котик!..-- с каким-то презрением вслух проговорил он, возстановляя мысленно некоторые пикантные эпизоды прошлаго. Наступила ночь. Евгений Васильевич ходил но номеру и прислушивался. Город спал. Где-то сонно постукивал в чугунную доску ночной сторож. Вот хлопнула внизу дверь... тяжелые шаги по коридору... осторожный стук в его номер... Евгений Васильевич даже вздрогнул. -- Войдите... Вошел Гаврюшка. Он был в своем дорожном тулупе. Борода и усы обледянели. -- Ну что?.. -- Вот так лошадь, Евгений Васильич... Семьдесят-то верст мы в пять часов сделали. -- Я тебя не о лошади спрашиваю, идиот!.. Привезли барышню? -- А то как же... Зачем же ездили?... Тоже проедались четыре дни... -- Капитолину Михеевну? -- Ее самую... В лучшем виде выхватили. Я, значит, заложил лошадь под вечер и еду. Ну, выходит Татьяна Марковна, будто домой собралась, а Капитолина Михеевна, будто ее провожать, на крылечко выскочила... В одном платочке, как полагается им в скиту. Ну, сейчас мы ее в шубу, в сани и -- марш! Выбежала это ейная нянька-старуха... Помните, на Трехсвятском жила? Злющая такая... Ну, нянька караул кричит, а потом ударилась бежать за нами, да так и застряла в снегу. Только и всего дела, Евгений Васильич... А уж лошадь, так это точно: цены ей нет!.. Так и стелет, так и стелет... -- Хорошо. Спасибо... Вот тебе обещанный четвертной билет. Можешь выпить за мое здоровье, только не болтай... Через полчаса прибежал Антон Иваныч. -- Какова моя-то Татьяна Марковна?-- кричал он еще в коридоре. -- Ради Бога, тише!.. -- Нет, как ловко-то все устроила, а? Комар носу не подточит... Немножко нос ознобила, ну, да это ничего. Пройдет... Приехала и прямо ко мне на шею: "Антоша"... У меня ей цены нет!.. -- А Капочка?.. -- Капочка?.. Да ничего... Приехала, вошла в комнату и заплакала. Конечно, неопытность... А она прехорошенькая, чорт возьми! Сейчас Татьяна Марковна ее обряжает... Все эти скитския хламиды к чорту... Татьяна Марковна уж вперед ей все приготовила: и рубашку, и чулочки, и башмачки, и этакий капотик с прошивочками. Вот она какая у меня... Да чего мы тут болтаемся, идемте к нам. Тут уж самовар на столе. В первый момент Евгений Васильевич хотел итти, даже взялся за шапку, а потом раздумал. -- Нет, я приду завтра. Пусть Капочка отдохнет с дороги... Наконец, мое присутствие может ее смутить. Выспится, успокоится... -- А что же, вы правильно изволите разсуждать, государь мой... Ну, я-то побегу. Меня извозчик ждет... Вот какая у меня Татьяна Марковна: орел, а не баба. Я пошел, а она мне вдогонку кричит: "Не отдам я Капочку никому... Так и скажи!" Хе-хе... Странно, что, когда дверь за Антоном Иванычем затворилась, Лугинин почувствовал себя очень тяжело. Удача предприятия уже не радовала его... Нервное напряжение было слишком сильно, и теперь наступила реакция. Мысль, сосредоточенная на одном пункте, осталась теперь не у дел. С другой стороны, Евгений Васильевич несколько раз подумал: уже не сон ли все это? Нет, и Гаврюшка с его лошадью и Антон Иваныч с Татьяной Марковной -- все это так реально и не допускает никаких сомнений. -- Спать!..-- решил Евгений Васильевич.-- Я, просто, начинаю нервничать. Он лег спать раньше обыкновеннаго и проспал без снов до поздняго утра, как давно уже не спал. Этим сном разрешилось его вчерашнее нервное настроение. Он опять чувствовал себя таким бодрым, сильным и почти-что молодым. И одевался он с особенной тщательностью. Было уже одиннадцать часов, когда он вышел из своего номера. Дорогой он обдумывал сцену своей первой встречи с Капочкой. Нужно держать себя деловым человеком -- и только. А остальное -- дело времени. С этими мыслями он подехал к собственному домику Антона Иваныча и не без волнения позвонил. -- Тише!..-- встретил его Антон Иваныч в передней.-- Оне еще изволят почивать... Я, собственно, изгнан из собственной спальни, и и а моем грешном ложе покоится сама невинность. А какая она милая... Как меня вчера мило благодарила за хлопоты. И про вас спрашивала. Тогда в моленной-то она вас видела... Хе-хе!... А те, честныя-то матери, в каких дурах остались... Мне даже немножко совестно перед ними. Мы им большую неприятность устроили... Ну, да ничего. Идемте чай пить... В столовой уже кипел самовар. Полчаса, проведенные здесь, показались Евгению Васильевичу длиннее последних четырех дней. Он вздрогнул, когда в гостиной послышались шаги. Вошла Татьяна Марковна, заспанная, с едва прибранными волосами Евгений Васильевич поцеловал у ней руку. -- Сейчас, сейчас!..-- шептала она, точно в доме был больной. Капочка вошла в столовую такою же бледною, какой была на Трехсвятском. Она сильно изменилась -- еще больше похудела. Подавая руку Евгению Васильевичу, девушка опустила глаза, и чуть заметный румянец окрасил ея бледныя щеки. -- Как изволили почивать, Капитолина Михеевна?-- спрашивал Антон Иваныч.-- Удобно ли было вам? -- Очень хорошо.... -- Не приставай,-- заметила Татьяна Марковна, усаживая дорогую гостью к столу.-- Что-то меня позывает на сестное... "Милая...-- думал Евгений Васильевич, разсматривая ситцевый капот вчерашней скитницы.-- Как к ней все идет!.." Для перваго раза разговор совсем не вязался, и говорили о разных посторонних предметах. Антон Иваныч сделал было попытку завести речь о своем посещении скита, но был в самом начале остановлен строгим взглядом Татьяны Марковны. -- Ну, не буду, не буду!..-- бормотал он виновато.-- Дорогая гостьюшка, не хотите ли вы хлеба с маслом? Виноват, ведь вы постничаете... Ну, сливок? Ах, чорт меня возьми!.. Посте чая хозяева политично ушли, оставив Капочку с Евгением Васильевичем. Он чувствовал, что именно с этого момента начинается настоящее. -- Капитолина Михеевна, вы ничего не имеете против нашего плана вообще?!.. Она в первый раз подняла на него свои темные глаза и покраснела. -- Дело в том, что мы, собственно говоря, не имели никакого права освобождать вас, но... -- Нет, я очень благодарна всем... очень... Тетка меня насильно отправила в скит. Я очень плакала... А когда вы приехали туда, я ужасно испугалась. -- Чего же испугались? -- Не знаю... Мне казалось, что я никогда не уйду из скита. Ведь меня заживо похоронили там... -- Когда вы отдохнете, Капитолина Михеевна, тогда мы серьезно переговорим с вами о ваших делах. Пока вы можете быть уверены в том, что находитесь в полной безопасности и что есть люди, которые в состоянии вас защитить. -- А Мар?а Семеновна?.. -- Теперь она сама будет вас бояться... Но об этом после. У девушки показались слезы на глазах. Евгений Васильевич простился с ней и вышел из столовой. -- Ну что, сделали предложение?-- шопотом спрашивал Антон Иванович. -- Вы с ума сошли, голубчик!.. -- Да, да, оно того... пожалуй...

XVIII.

Следующие визиты носили деловой характер. Главный вопрос о духовном завещании оставался попрежнему открытым... -- Я ничего не знаю,-- говорила Капочка.-- Когда папа умирал, при нем была одна старуха-нянька... -- Ну, ничего, мы поведем дело и без духовнаго завещания,-- храбрился Антон Иваныч.-- Наше не уйдет... Сначала Капочка сильно дичилась незнакомых людей, а потом по-детски быстро привыкла к своей новой обстановке. Евгений Васильевич держал себя с ней, как старший брат, с полушутливой серьезностью. Ему начинало казаться, что Капочка совсем другая девушка, а не та, о которой он составил себе представление. Она уже не смущалась в соприсутствии и откровенно говорила с ним о разных разностях. Только не любила вспоминать своего прошлаго, особенно, когда заходила речь о Мар?е Семеновне. Антон Иваныч был убежден, что если бы Мар?а Семеновна явилась сейчас, то Капочка вполне подчинилась бы ей опять. Евгений Васильевич думал несколько иначе. Заручившись доверенностью Капочки на ведение дела, он относился ко всему со спокойной уверенностью. -- Предварительно я должен переговорить с Мар?ой Семеновной,-- спокойно заявлял он.-- Может-быть, все дело кончится полюбовно... -- И вы поедете на Трехсвятский?-- с каким-то ужасом спрашивала Капочка.-- И будете с ней говорить? -- Поеду и буду говорить... На лице Капочки выражался такой ужас, точно он собирался итту на медведя. Это забавляло Евгения Васильевича. С другой стороны, ему иногда хотелось просто приласкать этого ребенка, смотревшаго на него такими доверчивыми глазами. Да, приласкать, успокоить и самому почувствовать то хорошее тепло, котораго ему недоставало. Чтобы не терять времени, Лугинин отправился на Трехсвятский незадолго до Рождества. Кстати, необходимо было побывать и у себя, на Чауше. На нем все-таки лежала большая ответственность по промысловым делам. Он заехал к Мар?е Семеновне в передний путь. Можно себе представить, какую сенсацию произвело его появление. -- Ты это что придумал-то?-- встретила его Мар?а Семеновна, сильно изменившаяся за последнее время.-- Крест-то есть на тебе? -- Я не спрашиваю, есть или нет крест на вас, Марэа Семеновна... Будемте говорить серьезно. -- Да тебе-то какое дело? Выкрал девку из скита, да еще разговаривать со мной приехал... -- И даже очень разговаривать. Я не желаю вам зла и советовал бы все кончить полюбовно... -- Что кончить-то? -- Я имею полную доверенность от Капитолины Михеевны, которая является единственной наследницей Трехсвятскаго. Вы должны дать полный отчет в своем хозяйстве на прииске за целыя десять лет... Если вы не согласитесь на добровольную сделку, я вынужден буду обратиться к прокурору, а там уже дело суда. -- Не очень я судов-то ваших боюсь...-- гордо заявила Мар?а Семеновна.-- Не на таковскую напали. Ежели тебе хотелось жениться на Капе, так это и без суда можно было устроить. С руками и ногами бы отдала... -- Это к делу не относится, Мар?а Семеновна. Еще вопрос, захочет ли Капитолина Михеевна итти за меня... Дальше следовала вторая часть представления. Мар?а Семеновна ударилась в слезы, запричитала и завыла, как настоящая баба. Тут уж решительно ничего нельзя было разобрать, и Евгений Васильевич молча выжидал, когда все кончится. Следующим моментом явился взрыв негодования: Капочка неблагодарная, Евгений Васильевич -- тоже, и все, до одного человека. -- Все это к делу не относится,-- спокойно возражал Евгений Васильевич.-- Вы лучше обясните, Мар?а Семеновна, где духовное завещание Михея Зотыча? -- Духовная? Никакой духовной я не знаю... Последним номером представления явился Спирька -- вытрезвленный, виноватый, но с тем же выражением нахальства. Очевидно, он был приготовлен в качестве сюрприза. -- Вот, говорите с ним,-- обяснила Мар?а Семеновна.-- А я ничего не знаю. Мое дело женское... -- Что же-с, мы можем соответствовать вполне,-- отозвался Спирька, глядя на барина злыми глазами,-- Суд-то, как палка, о двух концах. И мы управу найдем... -- Я желаю знать ваш окончательный ответ, Мар?а Семеновна,-- твердо заявил Евгений Васильевич, поднимаясь с места.-- Желаете вы все дело кончить миром, или заставляете нас обратиться к суду? -- Ничего я не знаю... Хорошо отплатила мне Капа за мою доброту. Да... Евгений Васильевич раскланялся и уехал. Дорогой к себе на Чауш он вспомнил пьяную болтовню Спирьки о Капочке и понял, почему он так озлобленно смотрел на него сегодня. Спирька был влюблен в Капочку -- это было ясно. "Еще убьет где-нибудь из-за угла,-- подумал Евгений Васильевич.-- От подобных людей можно всего ожидать... Очень глупо!" На Чауше все было попрежнему и все в порядке. Пьянствовал один только Гаврюшка, не разстававшийся со своей лошадью. Евгений Васильевич пробыл на прииске всего один день, чтобы отдать некоторыя приказания в конторе и осмотреть работы в зимних казармах, а затем полетел обратно в город. Теперь уже совсем нельзя было терять дорогого времени. Жаль, что наступившие праздники отнимали целых две недели. А в две недели можно было многое сделать... Приблизительно Евгений Васильевич уже предвидел план действий Спирьки: деньги будут, конечно, скрыты, а шахту можно будет залить водой, все приисковыя строения сжечь,-- за один раз отвечать, как отвечают все русские люди. Что же тогда останется у Капочки? В случае выиграннаго процесса -- заключение в тюрьму Мар?ы Семеновны и затопленный прииск. Но сейчас Евгений Васильевич отнесся к этому почти равнодушно. Ну что же, и пусть ничего не достанется,-- Капочка зато останется. -- Милая... милая!..-- повторял про себя Евгений Васильевич, стыдясь за свои сорок лет и начинавшуюся седину. Да, он был влюблен, и это новое чувство совсем не походило на то, что он раньше называл этим именем. Была красива Капочка или нет -- он этого уже не различал. В нем теплилось такое хорошее и доброе чувство к этой девушке, которая уже одним своим присутствием уничтожала самую мысль о всем его прошлом. Да, нет больше этого прошлаго, а есть только будущее... Как он будет ее воспитывать, учить, лелеять -- нет, ничего не нужно, кроме одной Капочки. С этими мыслями Евгений Васильевич вернулся в город и, передавая результаты своего визита на Трехсвятский, прибавил: -- Знаете, чорт с ними, Антон Иваныч... Я думаю, что хлопот будет масса, а толку мало. -- Да вы с ума сошли, батенька?!-- завопил старик.-- Да вы что это говорите-то? Нет, шалишь, мы только теперь на дело настояще примемся, государь мой... -- Делайте, как знаете... Антон Иваныч внимательно посмотрел на Евгения Васильевича, повертел пальцем около своего лба и заметил: -- Влюблен, милашка... Это со мной тоже случалось. А Капочка-то ждет вас... Все глазки проглядела в окошко. Хе-хе... Ничего, девчурка отличная. Капочка, действительно, ждала Евгения Васильевича с нетерпением, чтобы узнать о результатах поездки на Трехсвятский. Она даже выскочила к нему навстречу в переднюю. -- Как видите: цел и невредим,-- шутливо ответил он на ея тревожный взгляд. В этом же тоне он разсказал всю сцену своего свидания с Мар?ой Семеновной, до появления Спирьки включительно. -- Все-таки я их боюсь...-- заметила девушка.-- Они что-нибудь сделают... Евгений Васильевич протянул свою сильную руку и проговорил: -- Вот рука, Капитолина Михеевна, которая не даст никому пошевелить вас пальцем... Она вся вспыхнула и посмотрела ему прямо в глаза. Окончательное обяснение с Капочкой произошло на первых днях праздника, в самое непоэтическое время дня, именно -- после обеда, когда Антон Иваныч и Татьяна Марковна отдыхали в своей спальне. Лугинин говорил о готовившемся походе на Мар?у Семеновну и предупреждал, чем все это могло кончиться. -- От громаднаго состояния, оставленнаго вам отцом, вероятно, сохранится одна залитая водой шахта... Я почти уверен в этом. -- Из-за чего же тогда хлопотать, Евгений Васильич? -- Гм... Все-таки неизвестно, Капитолина Михеевна... а мы должны защищать ваши интересы. Они сидели в гостиной,-- она на диване, он в кресле. Разговор шел вполголоса, чтобы не разбудить хозяев. -- А я так боялась, когда вы ездили на Трехсвятский...-- тихо проговорила Капочка, перебирая своими тонкими пальцами край какой-то оборочки. -- Чего же вы боялись? Она взглянула на него и ответила еще тише: -- Все могло случиться, Евгений Васильич... Главное, вы-то из-за чего тут хлопочете?.. Тот же Спирька мог застрелить... Он -- такой отчаянный. Он засмеялся и посмотрел на нее такими блестящими глазами, -- А вы помните наш разговор там, у меня в столовой?-- спросил он, набирая воздуха. -- Да... -- Тогда вы в моих глазах были выгодной партией -- я этого не скрываю. Да, я считал вас чуть не миллионершей, а теперь у вас почти ничего нет. Что бы вы ответили мне, если бы я повторил тот же вопрос? Ответа не последовало, да его было и не нужно, потому что говорили эти опущенные глаза, этот тонкий румянец, охвативший лицо, как отблеск пожара, эти дрожавшия маленькия руки... Много женщин прошло через руки Евгения Васильевича, но он никогда так не трусил, как сейчас, наклоняясь к этой простой, чистой девушке, чтобы сказать ей великое и святое слово. Ему хотелось плакать... -- Милая, милая!..

XIX.

Евгений Васильевич был счастлив... С ним происходило что-то необыкновенное, чему трудно даже подобрать название. Дни летели, как весенния птицы. Он просыпался с мыслью о ней, об этой чудной девушке, и засыпал с этой же мыслью. Как она была хороша, вся хороша, каждым взглядом, каждым движением, каждым словом. -- Вы завтра придете?-- спрашивала она с каким-то страхом каждый вечер, когда он прощался. -- О, непременно, моя крошка... Разве вы могли сомневаться во мне? -- Нет... но я все чего-то боюсь. Как это все мило говорилось... Он ее понимал, понимал вот этот детский страх. Ведь он тоже боялся за свое счастье, потому что оно было слишком велико. Да, то счастье, которое захватывает всего человека. Как при зубной боли человек превращается в один больной зуб, так теперь Евгений Васильевич превратился в одно чувство, он был весь -- любовь, сравнение немного неизящное, но верное. Что делалось кругом -- он почти не замечал, или относился со стороны, как чужой человек. Антон Иваныч строчил какия-то прошения, добывал справки, подавал заявления -- все что находил нужным. Капочку вызывал прокурор, потом следователь по особо-важным делам, и все они были уверены, что делают какое-то серьезное и нужное дело. Жалкие, слепые люди... Ничего не нужно, все это пустяки!.. Да и все остальные тоже: хлопочут, суетятся, куда-то едут, кого-то обманывают, что-то разсчитывают, чего-то домогаются. Послушайте вы, несчастные, ничего не нужно!.. Да нет, вы ничего не поймете, потому что жизнь от вас закрыта паутиной ежедневных хлопот, потому что вам некогда заглянуть в себя, потому что наконец у вас нет Капочки!.. Антон Иваныч по десяти раз в день пробовал советоваться с Евгением Васильевичем, но получал всегда один и тот же ответ: -- Ах, оставьте меня... Какое мне дело? -- Послушайте, нужно же мне с кем-нибудь посоветоваться? Наконец это просто свинство с вашей стороны... да!.. Старик начинал ругаться, размахивал руками и говорил Лугинину самыя оскорбительныя вещи, но и из этого ничего не выходило. Евгений Васильевич выслушивал, правда, очень внимательно, а потом отвечал чем-нибудь в роде следующаго: -- Вы обратили внимание, Антон Иваныч... Антон Иваныч морщил брови, вытягивал шею и принимал вид человека, который приготовился превратиться в одно ухо. -- Да, так вы заметили, добрейший Антон Иваныч, как иногда Капочка мило задумывается? У нея привычка поднимать немного левую бровь... и этот долгий-долгий взгляд, который смотрит вам в душу... Руки Антона Иваныча безмолвно воздевались к небесам, как у Моисея в священной истории для детей. Что тут можно было сказать, когда человек на ваших глазах сходит с ума? -- Стыдно, государь мой... да-с! А я еще почитал вас за умнаго человека... Конечно, все мы платим тяжелую дань нашим слабостям, вернее -- нашей натуре, но это еще не доказательство тому, чтобы терять голову. Да-с... И я тоже люблю Капочку-с и даже весьма люблю-с. Прекрасная девица... Но... Да что с вами говорить!.. -- Послушайте, Антон Иваныч, вы заметили у ней привычку улыбаться одними глазами? -- О, Боже мой, Боже... Я вас презираю, государь мой!.. Эти сцены настраивали Евгения Васильевича самым веселым образом. Он чувствовал,-- как любит вот этого стараго чудака, любит Татьяну Марковну и всех, всех... В его чувстве не было того эгоизма, который смешивают с чувством любви. Нет... Он так хорошо думал о Капочке, и ни одной грешной мысли не промелькнуло в его голове. -- Вы счастливы, Капочка?-- спрашивал он иногда, оставаясь с ней наедине. -- Право, я не знаю, Евгений Васильевич... Мне все кажется, что это какой-то сон. Я боюсь верить и, когда остаюсь одна... Нет, я не умею разсказать вам всего... -- О, милая, милая!.. Сколько в ней было детски-наивнаго, чистаго, светлаго... Несколько раз по вечерам девушка разсказывала Евгению Васильевичу о своем прошлом. Круг этих воспоминаний замыкался Трехсвятским, где было все -- и горы, и лес, и горная бойкая речка Каменка. Что делалось за этой гранью, Капочка могла знать только по разсказам других -- весь остальной мир для нея составлялся только из разсказов. Но быль другой мир, который жил внутри, и это был такой чудный своей простотой мир. -- Неужели вам не было скучно?-- удивлялся Евгений Васильевич. Она не знала даже этого слова, скучно. О чем же скучать?.. Евгений Васильевич приходил не восторг, как он откроет перед этой детской душой настоящий мир, целый мир, как она вырастать в его руках и сделается хорошим большим человеком. Пока он разсказывал ей только о Петербурге и о том, как живут люди в столицах: какие там дома, сады, общественныя здания, удовольствия и т. д. Он смеялся, что Капочка в жизни своей еще не видала парохода, не ездила по железной дороге, не бывала ни разу в театр,-- словом, настоящее лесное растение. Дело однако шло своим чередом. Со стороны Мар?ы Семеновны в городе орудовал Спирька, вооруженный надлежащей доверенностью. Он хвастался в "Эльдорадо", что нанял самаго зубастаго адвоката и что утрет нос Капочке с ея непрошенными заступниками. С этой стороны тоже полетели в суд прошения, обяснения, справки, копии,-- словом, машина шла полным ходом. Антон Иваныч однако не унывал и держал себя с большим апломбом. Это было в его практике самое большое дело, о котором говорил целый город, весь уезд. -- Вот что, батенька, сездили бы вы к себе на Чауш,-- советовал старик Евгению Васильевичу.-- Знаете, оно того... Любовь хорошо, да и о делах не следует забывать. -- Хорошо, я поеду... -- А свадьбу сыграем под Красную горку... да. Мы уж решили с Татьяной Марковной. -- Не мешало бы и меня спросить... хоть для формы. -- Да что вы можете понимать, государь мой?.. Мы с Татьяной Марковной обсудили все дело обстоятельно... Какое трогательное было прощанье с Капочкой. Она еще в первый раз обняла его сама, вернее -- повисла на его шее. А как смотрели эти полные слез глаза!.. -- Я боюсь...-- шептала она, пряча свою головку на его груди.-- Я буду ждать... буду молиться за вас... -- Да ведь я же не умирать еду, крошка? Вы так со мной прощаетесь, точно я никогда не вернусь. -- Я видела дурной сон,-- призналась Капочка, краснея. -- Ну, это уж вздор... Она выбежала провожать его на подезд и все время стояла, пока дорожный экипаж не скрылся из виду. Татьяна Марковна насильно должна была увести ее в комнату. Капочка залилась горькими слезами. -- О чем же ты убиваешься так, дурочка?-- спрашивала Татьяна Марковна.-- Ведь он приедет... -- Не знаю... Ах, как мне тяжело!.. -- Ну, это пройдет. Девушки все так-то думают, что только и свету в окне, что ихние женихи. Потом еще надоест... Вот мой-то сахар, Антон Иваныч, не мало я слез из-за него пролила. -- Евгений Васильевич не такой. -- Ну, матушка, женихи-то все хороши, а гусей по осени считают. Я не хулю твоего Евгения Васильевича, а только так, к слову... Евгений Васильевич оставлял город с каким-то тяжелым предчувствием. Его разстроили слезы Капочки. Какой-то глупый сон... Следовало спросить, что она видела. Сны, конечно, глупость, но почему-то люди всегда верили в них, как верят в предчувствия вообще. Должно же быть разумное основание для такой упорной веры, сопровождающей человека от первых шагов его историческаго существования. Сам он не видал никаких снов, а между тем ему было так грустно. Каждый шаг почтовых лошадей увеличивал разстояние между ним и Капочкой. Сегодня вечером он не пожелает ей покойной ночи, завтра не придет поздравить с добрым утром. Нет, есть что-то враждебное во времени и пространстве, которыя отделяют нас от любимаго человека. -- Это какая-то романтическая философия,-- резюмировал Евгений Васильевич свои дорожныя мысли и чувства.-- Теперь Капочка, вероятно, садится обедать... В Чауш Евгений Васпльевич приехал только поздно вечером. Первое, что ему бросилось в глаза -- это огонь в его кабинете. Что это могло значить? Вероятию, пьяный Гаврюшка... Евгений Васильевич быстро прошел через кухню, где Гаврюшка играл в карты с Ага?ьей, прошел столовую и остановился только в дверях кабинета, где на него с отчаянным лаем кинулся маленький кинг-чарльз. Что это такое, сон? призрак? На диване самым мирным сном покоилась Lea. Лай собачонки разбудил ее. Она открыла свои серо-зеленые глаза, посмотрела на стоявшаго в шубе Евгения Васильевича и, потягиваясь, сонным голосом проговорила по-французски: -- Как ты меня испугал. Котик, а я так сладко заснула...

XX.

Да, это была она, Lea... Она сделала по зимнему пути целых три тысячи верст, питалась целых две недели однеми сардинами, чуть не была седена волками "в той губернии, где делают казанское мыло", и кое-как добралась до промыслов. Самым удивительным в этой безумной экспедиции было то, что Lea все время ехала в одних прюнелевых ботинках и что могла обясняться с ямщиками невозможным ломаным языком Но, прежде чем добраться на Чауш, она попала на Трехсвятский. -- Какая премилая эта pauvre Martha...-- разсказывала Lea с обычной ажитацией.-- Я отдыхала у нея целых три дня. Да... Я в первый раз в жизни пила настоящий русский квас, ела du cacha и еще настоящия русския "чи". Pauvre Martha -- очень милая женщина, не правда ли?.. -- Да, вы сделали, кажется, решительно все, чего не должны были делать,-- заметил Евгений Васильевич, снимая наконец шубу. -- Но самое худшее, что я испытала -- это твой секретарь...-- жаловалась Lea, делая капризное лицо. -- Какой секретарь? -- Ну, все равно, твой cosak Gavruchka... Он меня вынудил, чтобы и дала ему на морда. Да, вынудил... Он не желал меня пускать в комнаты, меня, Lea... -- И напрасно пустил... Я бы на его месте сделал иначе. -- Вот это мило... Впрочем, вы такой человек, от котораго всего можно ожидать. О, я все знаю, по об этом после... Вы освобождаете из монастырей угнетенных злыми волшебницами красавиц, вы... ну, ну -- после, а теперь я хочу спать. Покойной ночи, Котик... Котик... Вы устроитесь в столовой. Что было тут делать? Что говорить? Евгений Васильевич был совершенно ошеломлен. Он так и проходил целую ночь по столовой. Появление Lea подняло в нем все то прошлое, которое, кажется, умерло и было похоронено навсегда. Lea служила живым памятником этого прошлаго... С ней ворвалось все, что оставалось там и было позабыто в эти длинные годы одиночества. Евгений Васильевич шагал по столовой, точно где-нибудь в дремучем лесу,-- так много воспоминаний разрасталось около него. Мысль о Капочке замирала в этих дебрях, как далекое эхо, как прощальный луч осенняго солнца. Нет, он сходит с ума... И Lea--сумасшедшая, и все остальные. Утром, когда Ага?ья подала самовар, заявился Гаврюшка с обиженной рожей. -- Что же это такое, Евгений Васильевич... Ежели, напримерно, по роже раз, и другой, и третий -- прямо в самую скулу. Это уж не порядок... -- Убирайся вон, дурак!.. -- Ну, поррядок... Этак и рыла не достанет, ежели каждая французская девка будет полировать по скулам. Больно прытка!.. Lea проснулась поздно и позвонила. Ага?ья бросилась в кабинет бегом, потому что знала, что нужно барыне: в это время собачонка ея пила утреннюю порцию молока. Евгений Васильевич мог только наблюдать все происходившее, как посторонний зритель. Lea одевалась долго, по крайней мере целых два часа, чтобы принять небрежно-утренний вид. Наконец она вышла в столовую -- недовольная, капризная, готовая поднять бурю из-за перваго пустяка. О, Евгений Васильевич слишком хорошо знал это милое настроение и молча пожал гостье руку. -- Вы мне не нравитесь...-- заявила Lea, выпив маленькую чашку кофэ.-- Да... У вас такой вид, точно вы потеряли носовой платок. Кстати, мне нужно поговорить с вами серьезно, потому что, видимо, я попала в фальшивое положение. Евгений Васильевич поклонился со сдержанной улыбкой. Lea сузила свои зеленые глаза и, шурша шелковой юбкой, быстро ушла в кабинет. Оттуда она вернулась с зеркалом. -- Вот...-- коротко сказала она, подавая зеркало.-- Посмотри на твой морда... Евгений Васильевич машинально взял зеркало и посмотрел,-- на него глядело незнакомое лицо. -- Вы забыли те письма, которыя мне писали целых три года,-- продолжала Lea с возраставшей экспрессией.-- Да, забыли... Вы умоляли меня приехать, спасти вас... Я пожертвовала всем, я могла десять раз умереть дорогой и все для того, чтобы получить ваше вчерашнее оскорбление. -- Никогда я вас не приглашал... Lea опять бросилась в кабинет и вернулась с пачкой писем. Порывшись, она подала последнее. Евгений Васильевич взял смятый листик почтовой бумаги и прочел написанное собственной рукой приглашение приехать на прииск, помеченное августом. Когда же это могло быть? -- Но дело не во мне: я слишком себя уважаю,-- продолжала Lea уже с дрожащими нотками в голосе.-- Да... Посмотри еще раз в зеркало на твой морда. Оно тебе скажет все... Тебе ли соблазнять невинное молодое существо? Неопытная девушка тебе поверила, она в тебе полюбила призрак собственнаго воображения, как всякая невинная девушка. О, я сама была невинной девушкой и знаю, что такое полюбить такого человека, как ты... Lea -- невинная девушка! Плечи Евгения Васильевича поднялись вопросительно, а на лице мелькнула саркастическая улыбка. Но это так, одно движение... -- Я поеду к этой несчастной девушке и обясню ей все...-- продолжала Lea уже с энергией решившагося на все человека.-- Да, все... Я обязана открыть ей глаза. Я покажу ей твои письма... Все, все... И, когда она узнает, что ты жаулик и... и вор... Что происходило дальше, сами действующия лица не могли бы передать,-- это верно, по крайней мере, относительно Lea. В столовой поднялся ужасный крик, брань, оскорбления... Гаврюшка, подсматривавший из кухни в хверь, видел только, как барин схватил стул и замахнулся на француженку. Дальше послышался отчаянный визг, не потому, что он ударит ее, а потому, что Lea схватила скатерть и стащила со стола все. Посыпалась чайная посуда, полетел кубарем самовар, а Lea продолжала кричать. Гаврюшка был в восторге: вот это настоящая барыня. Жаль только, что ругается не по-нашему -- ничего не разберешь. Дальнейшия события следовали в таком порядке. Гаврюшка и Ага?ья уверяли, что господа помирились, т.-е говорили о чем-то совершенно спокойно. Барин даже поцеловал руку у барыни. А потом он ушел к себе в кабинет, заперся на ключ и что-то долго шуршал бумагами. Барыня несколько раз подходила к двери и о чем-то его спрашивала. Кончилось тем, что барин вышел из кабинета и потребовал сейчас же лошадей. -- Так ты поедешь сейчас же в город и обяснишься с этой девушкой?-- повторила Lea.-- А я буду тебя ждать, Котик... Ты меня очень оскорблял. -- Больше не буду... -- Скажи: прости меня, Lea... Я гадкий Котик, Lea. -- Я гадкий, Lea. Она выскочила провожать его на крыльцо, и он при всех поцеловал ее прямо в губы... Отехав верст пять от прииска, Лугинин остановил лошадей, вышел из кошевой и, на глазах у кучера, застрелился...