Человек с вантузом
Шрифт:
Сиднев отпустил Ярослава и с улыбочкой поднял руки.
Ярослав скатился со стола и, кашляя, пытался восстановить дыхание.
Тут призрачная Ольга почему-то решила, что настало время высказаться.
— Вот умничка. А теперь застрели его нахрен.
Ответ Инги был нехарактерен для нее как для терапевта и человека, но тоже искренен:
— Закройте рот.
Призрак закрыл рот. Зато рот приоткрылся у Сиднева.
— Ольга, ты? Сколько зим, сколько лет! А я удивлялся, куда ты пропала!
— Удивлялся он! — Призрак занес над
— Тебя даже могила не исправила, — сарказм Сиднева сочился кислотой. — Хотя… судя по твоему состоянию, могилы у тебя нет.
— И не будет, пока ты собственной не обзаведёшься!
Ольга смотрела то на одного, то на другую. Кажется, призрак дал ей неполные сведения. Верные, но неполные. Или она сама что-то упустила…
— Так всё-таки не он вас убил?
Ярослав наконец прокашлялся и теперь просто тяжело дышал.
— Что значит не он? — возмутилась Ольга. — Как раз и он!
Тут Сиднев почему-то решил оправдаться.
— Нет, Инга Александровна, я Ольгу не убивал. Наоборот, поддавшись сантиментам, я подарил ей бессмертие.
— Да в жопу такое бессмертие! — в голосе Ольги дрожали слезы. — Одни ночные смены! Солнца не видишь годами, кровищу воровать приходится — и для себя, и для гада этого! А как я в зеркале выгляжу — так вообще забыла.
— За всё приходится платить.
— Я такой товар и даром бы не взяла — так ты, сволочь, насильно всучил!
— Что-то я не припомню, чтобы ты особенно сопротивлялась.
Ольга все-таки бросилась на Сиднева с кулаками — ярость пересилила здравый смысл, напоминавший, что бесплотные усилия будут и бесплодными. Когда кулаки Ольги проходили сквозь него, Сиднев лишь улыбался. Инга решила, что с нее хватит.
— Прекратите этот дурдом!
Сиднев сложил руки на груди. Ольга отступила от него со слезами. Это были призрачные слезы, одна видимость — но блестели они как настоящие.
— Ну зачем же прекращать, — сказал Сиднев. — Тема «Кто убил Ольгу?» меня живо интересует. Я, как-никак, её мастер.
— Мастер-фломастер! — огрызнулся призрак.
Сиднев повернулся к Ярославу, сидящему на столе.
— Что скажете, юноша? Это же вы преследовали меня несколько месяцев, человек с вантузом. Скажите Инге, кто на самом деле убил вашу мать.
— Не надо, — всхлипнула Ольга. — Я сама.
И вновь коснулась Ингиного лица холодной бесплотной рукой.
И снова это было как воспоминание — ночь, маленькая кухня в «хрущёвке». Ольга надела лучшее, что у нее было и сделала прическу, и сейчас она обнимала и гладила по голове зареванного долговязого подростка, в котором безошибочно угадывался нынешний Ярослав, такой же костистый и жилистый. В Ингу вошла память о бессонных ночах над учебниками и горластым засранцем, о торопливых сборах утром в детский садик, об одежде, из которой это чучелко начинало выпирать, кажется, сразу по выходе
И было в этих ласках больше безысходной усталости и тоски, нежели материнской любви.
И была в них неистовая борьба с собой, потому что прижималось к ней теплое молодое тело, в котором пульсировала горячая чистая кровь. Можно же и не убивать, растянуть удовольствие. Пить потихоньку.
Она ненавидела себя до тошноты и сделала бы все сама, но знала, что не сможет, пороху не хватит.
— Всё нормально, Ярик, — приговаривала она. — Успокойся, не переживай. У тебя всё получится.
— Мама, я не могу! Давай завтра.
Она скрипнула зубами. Ну что за размазня, ей-богу! Почему он не понимает, как ей дается каждый день, а?
— У нас уже целый месяц «давай завтра». Сил никаких нет.
Открыв холодильник, она достала пакетик, забракованный на станции переливания крови. Поморщилась.
— Опять желтушник какой-то грёбаный попался… Ярик, ну неужели тебе маму не жалко? Я так больше не могу: мало того, что отбракованную дрянь сосать приходится, так ещё и вот-вот сорвусь!
— Я поступлю в другой город, я в армию пойду… мама, только не умирай!
Ольга бросила пустой пакет в мусорку. Обычно она экономила, отпивала на треть, не больше — стырить кровь не так просто, а приходилось же таскать и для Каменева, вот же паскуде как фамилия подошла, камень и есть…
Ингина память подсказала: Сиднев. Конечно, он же вынужден менять личности, он же не стареет…
— А я на ком-нибудь другом сорвусь? — снова вторглась в разум Ольгина память. — Спасибочки большое. Давай, Ярик, возьми себя в руки. Ты мужик или нет?
Она легла на стол, взяла руку сына, сжимающую кол, и приставила к своей груди. У Ярослава в глазах стояли слёзы. Он шмыгнул носом, вытер сопли тыльной стороной кулака, чуть не въехав себе колом в глаз, ну что за кулёма! — дрожащей рукой поднял молоток и, зажмурившись, врезал по колу.
Промахнулся, попал себе по руке и матери по груди. Ольга взвилась.
— Руки-крюки! Ты можешь хоть что-нибудь сделать как следует?! Или всё самой?!
Ярослав с яростным криком подхватил упавший кол и с силой всадил его Ольге в грудь.
Была секунда без боли. Ольга смотрела на торчащий из ее груди кол и не верила своим глазам.
Потом была секунда боли — ужасной, заглушающей и затмевающей все. Ольга смотрела на сына и ненавидела его в эту секунду.
А потом кол со стуком упал на пол, а её тело осыпалось прахом на стол, она же продолжала стоять и потрясенно смотреть то на призрачный кол, торчащий из теперь уже призрачного тела, то на Ярослава.
Разочарование и горе было невозможно описать словами, и Инга даже не пыталась.