Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики

Ле Гуин Урсула Кребер

«Теперь я понимаю, — подумал Роулинг, — почему Мюллер решил уйти от людей. Я на его месте сделал бы то же самое, а, может, и похуже. Из-за дела с гидранами Мюллер получил душевную травму, и это в эпоху, когда ущербность, достойная жалости, относится к пережиткам прошлого. Попросту, считается преступлением против эстетики отсутствие конечности, глаза или носа. Эти недостатки легко исправить и хотя бы из чувства ответственности перед близкими подвергнуться переделке, пройти всякие хлопотные процедуры. Щеголять перед людьми своим увечьем — явление, безусловно, антисоциальное.

Но ни один специалист

по пластическим операциям не возьмется устранить недостаток Мюллера. Такому калеке остается одно: удалиться от общества. Более слабый, возможно, выбрал бы смерть. Мюллер выбрал изгнание».

Роулинг еще весь дрожал после своего непосредственного контакта с Мюллером. Ведь целую минуту он воспринимал рассеянное, обволакивающее излучение невольных проявлений личности. Эти волны, хлещущие из глубин человеческой души, вызывали чувства угрозы и депрессии.

То, чем гид раны одарили Мюллера, не было даром телепатии. Он не мог «читать» мысли и мысли передавать. Из него самопроизвольно просачивалась личность: поток самой дикой жалости, река тоски и отчаяния, всевозможнейшая душевная нечисть. И он не мог это удержать. В ту быстро прошедшую, но долгую, как вечность, минуту Роулинг был всем этим захлестнут, а до этого и после его окутывала туманная, беспредметная жалость.

Но он переживал это по-своему. Печаль Мюллера стала печалью его личной, но облеклась в осознание тех кар, которые изобрел Космос для своих обитателей. И Роулинг почувствовал диссонансы всех созданий: обманутые надежды, отвергнутую любовь, резкие слова, нерастраченное сочувствие, голод, алчность и жажду, нож зависти, кислоту разочарований, ядовитое жало времени, гибель маленьких насекомых зимой, слезы божьих созданий. Познал он тогда старение, немочь, ярость, беспомощность, одиночество, опустошенность, пренебрежение собою и обман. И услыхал немой вопль космического гнева.

«Неужели мы все таковы? — задал себе Роулинг вопрос. — И все передаем то же, что и Мюллер, — и я, и Боудмен, и мама, и та девушка, которую я любил когда-то? И все, бродящие по свету, посылают такие сигналы, которые мы не принимаем из-за различной частоты волн. Это же настоящее счастье, что не принимаем. Чересчур больно было бы постоянно слышать эту жуткую песнь».

Боудмен произнес:

— Очнись, Нэд. Перестань размышлять и следи, чтобы тебя что-нибудь не угробило. Ты уже в секторе Ц.

— Чарльз, а как ты чувствовал себя рядом с Мюллером после того, как он вернулся от гидранов?

— Расскажу тебе позже.

— Чувствовал себя так, словно понял, что такое человеческое существо?

— Расскажу тебе позже… обещал же.

— Позволь мне говорить о том, о чем я желаю, Чарльз. Путь здесь безопасен. Я сегодня заглянул в человеческую душу… Потрясающе… Но… послушай, Чарльз, невозможно, чтобы Мюллер по-настоящему был таким. Ведь это добрый человек. Он излучает мерзость, но это лишь фон. Это что-то, что не следует слушать… всего лиши искаженные сигналы, точно так, если направишь усилитель к звездам и слушаешь голоса призраков… Тогда с самой прекрасной звезды доносится ужасный вопль, но это лишь реакция усилителя? это не имеет ничего общего с природой самой звезды… это… это… это…

— Нэд!

— Извини, Чарльз.

— Возвращайся в лагерь.

Мы все отлично знаем, что Дик Мюллер — прекрасный человек. Именно поэтому он нам понадобился. Ты тоже нам необходим, поэтому замолчи и смотри, куда идешь. Медленнее. Спокойнее, спокойнее. Налево какой-то зверь. Ускорь шаги, Нэд. Но спокойно. Это единственный способ, сынок. Спокойнее.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

I

Когда они встретились на следующий день, то оба чувствовали себя свободнее. Роулинг после отдыха под проволочной снотворной сетью в лагере, выспавшийся и посвежевший, нашел Мюллера возле высокого пилона на краю большой центральной площади.

— Как ты думаешь, что это такое? — начал Мюллер, едва Роулинг приблизился. — Такой же стоит на каждом из восьми углов. Я наблюдаю за ними несколько лет. Они вращаются. Взгляни.

Он указал на одну из граней пилона. Приближаясь, Роулинг с расстояния десяти метров начал ощущать излучение Мюллера. Однако преодолел себя и подошел ближе. Накануне он был не так близко за исключением той ужасной минуты, когда Мюллер схватил его и привлек к себе.

— Видишь это? — спросил Мюллер, похлопывая по пилону.

— Какой-то знак.

— Я выпаривал его почти шесть месяцев. Использовал кристаллы хрусталя вон с той стены. Каждый день посвящал этому час или два, прежде чем на металле остался явственный след. Потом наблюдал. В течение одного здешнего года знак совершает полный оборот. Значит, эти столбы вращаются. Незаметно, но вращаются. Разновидность календаря.

— А они… а ты… а ты когда-нибудь…

— Ты что-то заговариваешься, парень.

— Извини. — Роулинг отступил на пару шагов, стараясь не подать виду, что ему вредит близость Мюллера. Раскраснелся, взъерошился. На расстоянии пяти метров почувствовал облегчение, но и там, чтобы выдержать, должен был себе повторять, что переносит излучение легче.

— О чем ты хотел спросить?

— Ты наблюдал только за этим пилоном?

— Делал отметки и на других. Наверняка, вращаются все. Но я не нашел механизма. Под этим городом расположен некий фантастический мозг. Старый, миллионы лет ему, а он все работает. Быть может, это — жидкий металл, в котором циркулируют зачатки сознания. Этот мозг вращает пилоны, заведует доставкой воды, чистит улицы.

— И расставляет ловушки.

— И расставляет ловушки, — подтвердил Мюллер, — но с этим я не разбирался. Когда я проводил раскопки, здесь и там под мостовой, то натыкался только на грунт. Быть может, вы, сукины дети, археологи, найдете мозг этого города. А? Есть какие-нибудь следы?

— Вроде бы нет, — ответил Роулинг.

— Ты говоришь и вроде бы сомневаешься.

— Потому что я не знаю. Я не принимал участия в работах внутри лабиринта. — Роулинг невольно улыбнулся неуверенно и тут же пожалел об этом, так как услышал по контрольной линии замечание Боудмена, что неуверенная улыбка заранее предполагает какую-нибудь ложь, и каждую минуту Мюллер может его уличить. — Я работал преимущественно вне лабиринта, — пояснил Мюллеру. — Возле входа. А позднее, когда мы вошли, меня направили прямо сюда. Поэтому я не знаю о других открытиях. Если что-нибудь открыли вообще.