Человек в проходном дворе
Шрифт:
— Не трудите зря ногу. Опирайтесь, — предложил Буш.
Мы прошли в соседнюю комнату.
Стол был сервирован с толком: разрезанные крутые яйца были украшены петрушкой, стояла в вазочке кабачковая икра, громоздилась тяжелая фарфоровая миска с двумя ручками — с салатом. Старый фарфор, отметил я. Была не забыта селедка, обсыпанная кружочками лука. Тут же сыр, колбаса. На блюде лежала какая-то рыбка, в ржавом горчичном соусе, по-моему, это была маринованная минога — деликатес
— Ого! — воскликнул я. — Вы устроили целый пир! Мне просто неудобно.
— Чем богаты, тем и рады. Садитесь. — Буш энергично потер руки. — Водочки?
— Не пью, — сказал я.
— То есть как?
— Совсем не пью.
— Ни вот столечко?
— Тренер запрещает. Если можно, мне томатного соку. Я им и чокаться буду.
— Жаль, — сказала Ищенко.
— За ваш геройский поступок сегодня, — сказал Буш.
— Который привел к такому чудесному знакомству! — подхватила Ищенко.
Я скромно промолчал, только привстал, чтобы чокнуться. Буш выпил. И Клавдия Ищенко выпила. Стопку она держала, оттопырив мизинец.
— Ха-арошо! — сказал Буш, отдуваясь. — Лучшее лекарство от всех волнений жизни.
— Да уж! — сказал я. — Лечит так лечит. Было бы только что лечить.
— Вы-то молодой. У вас все еще впереди.
— Так точно. А что именно впереди?
— Всякое, — сказал Буш. Помолчал и помотал в воздухе растопыренной пятерней. Потом туманно пояснил: — Жизнь, одним словом.
— Но жизнь прекрасна и удивительна, как говорят классики! — воскликнул я, внутренне поморщившись. — Читайте классиков!
Он вздохнул, опять разлил. И опять Ищенко выпила с ним. Довольно лихо это у нее получалось: даже у Генриха Осиповича недовольно дрогнули щечки.
— Sie nehmen eine Festung nach der anderen, как сказал бы немец, — любезно ввернул я. (Вы берете одну крепость за другой (нем.).)
Глупо, конечно, было надеяться, что Кентавр будет выпячивать свое знание немецкого языка, но на всякий случай я вставлял немецкие фразы, где мог. Кентавр отлично владел немецким. Я тоже. Это была одна из причин, почему выбор пал на меня, а не на Ларионова: он лучше знал английский, чем немецкий.
— А что это значит? — поинтересовался Буш. Я перевел.
— Вы немецкого совсем не сечете? — спросил я.
— Откуда же? Я институтов не кончал, в инженеры вышел самоучкой, — грустно сказал
Мне вдруг стало как-то неудобно. Я ставил ловушки этому пожилому человеку и притворялся, будто у меня страшно болит нога (на самом деле она только слегка саднила). А Буш мог быть совсем ни при чем. «Но я не имею права на это чувство неловкости», — подумал я. «Я буду очень рад, если убийца не он», — опять подумал я. Но ведь есть же какая-то вероятность? Есть. Поэтому я и сижу здесь. Почему Буш так странно вел себя на допросе?
— Мой покойный супруг болтал по-немецки как немец, — сказала Клавдия Ищенко. — К нам приезжала делегация из ФРГ, так он им все переводил.
— А где он изучал язык?
— Нигде. Просто он жил до войны здесь, в Прибалтике.
— Здесь — в этом городе? — спросил я.
— Да. И в других местах тоже.
— Мне очень нравится Прибалтика. Вы, наверное, часто сюда с ним приезжали?
— Он не любил сюда ездить, — как-то надменно сказала Клавдия Николаевна; она уже заметно опьянела. — Он был труслив, как заяц, скуп и скучен. Он всю жизнь чего-то боялся. Во всяком случае, ту часть жизни, которую прожил со мной.
— Вот странно! Чего ж он мог бояться?
— Не знаю. — Она вдруг как-то сразу стала старше и теперь выглядела на все свои сорок лет. — Он боялся и меня. Вообще хватит о нем! Я выскочила за него, когда мне было двадцать два, а ему — четыре десятка… Тогда он казался мне настоящим мужчиной.
Буш молчал, моргал и хмурился. Интересно: как отличалась характеристика Тараса Михайловича Ищенко, данная на допросе Бушем, от того, что говорила о нем сейчас Клавдия Николаевна!
— А вы немецкий хорошо знаете? Изучали? — не очень ловко перевел разговор Буш.
— И сейчас учу в институте, — объяснил я.
— По какой же специальности будете?
— Буду-то? Инженер-энергетик.
Как раз из этого института я ушел по комсомольской путевке на работу в наш отдел. Про отца я помнил всегда, но узнал подробности его гибели, когда учился на четвертом курсе. Пепел Клааса стучал в мое сердце? Нет. Просто я понял, что должен сделать свой взнос в борьбу с фашизмом, в которой участвовал мой отец.
— Сюда на отдых?
— Не совсем, — сказал я. — Хочу оформиться, пока каникулы, матросом в сельдяную экспедицию. Мне деньги нужны: на одну стипендию не проживешь, да и одеться прилично хочется… Сами понимаете. Девочку там в кино сводить… Но, говорят, трудно устроиться.
— Устроиться — что! Надо ждать, пока визу откроют.
— Во-во!
— Значит, деньги нужны? — раздумчиво сказал Буш.
— Да, — сказал я. — Прямо задыхаюсь.