Человек в проходном дворе
Шрифт:
— Не знаю. Он чудак какой-то. Когда мы выходили от Буша вместе с Ищенко, он спокойно сидел на скамеечке и дымил папиросой. Потом увидел нас, вдруг бросил папиросу, схватился за скулу и отвернулся. Мы отошли шагов на двадцать, я оглянулся: он пристально смотрит нам вслед и за щеку уже не держится.
— Пьяный? — предположил я.
— Скорее человек с расстроенной психикой.
— Ну, может, он уже сидит в сумасшедшем домике. Давно это было? — равнодушно спросил я.
Пухальский поднял
— Второго числа, — вспомнил он.
«Ищенко увидел Суркина второго, — подумал я. — Третьего числа он с кем-то встретился. Пятого убит. Цепочка? Может быть. Если только Буш не придумал зачем-то насчет третьего числа».
Тут вошел Войтин; он был чисто выбрит и казался намного моложе, чем утром. Он повесил полотенце на спинку кровати, расправил его. Потом налил в ладонь одеколону — по комнате разошелся щекочущий ноздри запах — и, зажмурившись, плеснул себе в лицо. Интересно, куда он собрался? Я-то думал, что к концу дня он будет пьян в лоск.
— На танцы? — спросил я.
— Ага. Гопак плясать буду.
«И еще интересно, — подумал я, — зачем ему утром был нужен автобус?»
— А по правде?
— По правде, по правде, где она, правда? — проворчал он. — Надоело в номере валяться и польки по радио слушать, вот что! Пойду в кабак, посижу с людьми. Приглашаю.
— Спасибо, у меня свидание с девушкой.
— Вы? — обратился Войтин к Пухальскому.
— Я же не пью, вы знаете. Да и грех в такой вечер под крышей сидеть: жара спала, сейчас гулять хорошо.
— Тучи! — сказал Войтин.
— Хорошо для здоровья: ионов в воздухе много.
Я вдруг представил себе Пухальского маленьким, с ранцем за спиной. Наверное, в школе его звали для краткости «Пух». Во всяком случае, это подошло бы ему. «Эй, Пух, пошли в расшибалочку играть?» — «Мне мама не разрешает».
— У вас табачку не найдется? — спросил я Войтина.
— Я уже спрашивал, — сообщил Пух.
— Кончились, — сказал Войтин.
— Может, у покойника в тумбочке завалялись? Я еще ящики не смотрел.
— Он не курил.
— Жалко! Но какое совпадение: сразу у троих курево кончилось! Надо идти покупать.
— Меня не ждите, я еще буду гладить брюки, — сказал Войтин.
— Мы вам купим,
— Сам куплю, когда буду спускаться.
— Пойдемте, Николай Гаврилович?
— Да-да, сейчас.
— Накиньте пиджачок, если потом гулять собираетесь: погода ненадежная, вот-вот хлынет дождь, — посоветовал я.
Он вдруг почему-то смешался. Или мне показалось?
— Я так пойду.
— Слушайте, правда, где ваш пиджак? — спросил Войтин. — Вы каждый вечер в нем ходили, а теперь я его не вижу.
— Забыл где-то.
— То есть как где-то?
— На пляже.
«Странно! — подумал
— А как здесь с погодой? — спросил я.
— Очень жарко! Может, за десять дней первый раз дождь намечается, — быстро ответил Пух. И, мне показалось, даже облегченно вздохнул оттого, что я сменил тему разговора. — Идемте?
— Счастливо провести вечер, — пожелал я Войтину
Он не ответил.
Мы прошли коридор и стали спускаться по лестнице. Пух шел первым. Одного из прутьев, державших ковровую дорожку, не было, и ковер поехал под ногами. Пух чуть не упал. Я успел ухватить его за руку выше локтя. Он был в плотной, слегка великоватой ему рубашке, и трудно было сказать, крепкого ли он сложения, а тут я ощутил под пальцами литую, тренированную мышцу, как у боксера-перворазрядника. Я никак этого не ожидал. Я вспомнил «рабочую» характеристику Кентавра: «В совершенстве знает немецкий язык, крепок физически, любит выпить…» Нет, этот не любит. И я сказал:
— Ого, у вас прямо чемпионские бицепсы!
— Я занимаюсь гантелями, — тихо ответил Пух (нет, все-таки Пухальский!). — У меня слабое от природы здоровье, я его укрепляю. Да к тому же оно расшатано неумеренностью.
— В каком смысле?
— В вашем возрасте я любил заглядывать на донышко, — самодовольно сказал Пухальский. — Я пил, простите, как лошадь!
Глава 8 КТО ЧТО КУРИТ
Табачный ларек около входа в гостиницу был еще открыт. Старушка в окошке — очки на носу, губы поджаты — считала на блюдце мелочь.
— Будьте добры, мне две пачечки «Трезора», — попросил Пухальский, наклонившись к окошку. — Самые благородные и безвредные сигареты!
— Мне «Джебл». Столько же.
— Тоже предпочитаете болгарские? А наш моряк курит исключительно «Беломор». Я не люблю папирос, они часто гаснут, и их надо сильно тянуть.
Я машинально посмотрел на витрину: «Беломорканал» был выставлен.
— Мать, «Беломор» редко бывает?
— А всегда… Почитай, месяц торгую без перебоя.
В тот промежуток времени, когда был убит Ищенко, Войтин выходил за папиросами. Он отсутствовал 20 минут, по показаниям дежурной. Чтобы не торопясь спуститься сюда и вернуться на третий этаж, нужно максимум три минуты. Может быть, он прогуливался? Нет, он твердо сказал: ходил за папиросами. Когда надо доказать алиби с точностью до нескольких минут, человек обычно подробно указывает, что он делал. Может быть, этот киоск был закрыт и Войтину пришлось идти до следующего?