Человек в зеленой лодке
Шрифт:
– Тут написано: в конкретный период, – сомневались наши бабушки.
В общем, всем было понятно только одно: Венера в Любанькином гороскопе все время стояла прямо в зените. Так, что напекала своим бело-желтым светом Любкину макушку.
А вообще подружки-соседки Любаньке завидовали немного, я не сомневаюсь. Сами себе удивлялись, но завидовали. А как удержаться от этого чувства? Вот сидит Любанька спокойно на лавочке вместе с ними и вдруг звонит у нее телефон. Незнакомый номер. Любка хватает трубку:
– Славка? Это что – ты? Да, Славка, да! Через час? Хорошо. Хорошо! Буду!
И Любанька
– Все, – скажет кто-нибудь из женщин мечтательным голосом. – Побежала. К жениху.
Как тут не замечтаться? У самих-то у них когда такое последний раз было? Чтобы бежать с взволнованным сердцем на свиданку? Давно. Так давно, что сердце уже почти ничего и не помнит. А звонок с незнакомого номера? Кто им вообще звонит с незнакомых номеров? Мошенники только. Ну, еще медсестры протезистов. А ведь они с Любанькой ровесницы.
Даже те женщины, которые спокойно жили в своих крепких, долгих и прочных браках, нет-нет, да начинали сомневаться: так ли уж счастливы они с мужем? Могут ли вообще быть по-настоящему счастливы домашние тапочки – правый и левый?
Но, правда, нашим женщинам для хорошей эмоциональной встряски хватало и просто разговоров о Любанькиных похождениях. Много ли у бабушек приключений? Продать укроп с огорода на пятачке у магазина, сунуть мелочь в игровой автомат и выиграть двадцать пять рублей – самое волнующее событие из сферы греховных наслаждений. Но это пока существовали игровые автоматы. Потом никаких волнующих событий не стало.
Зато у Любаньки, у этой разбойницы с большой дороги любви, их было навалом. Долго обсуждали ее попытку выйти замуж за Мишку. Да-да. Мишка никуда не делся. Он даже дождался – не специально, понятно – смерти Любкиного мужа и уговорил долгожданную возлюбленную переехать к нему в Москву. Любанька согласилась. Переехала. Занималась хозяйством. Насолила банок с огурцами-помидорами, накрутила компотов. Вздохнула. Подумала. Собрала все банки, договорилась насчет машины и рванула назад, в Александровку. Пока Мишки дома не было. Он, конечно, потом бросился за ней вдогонку.
– Не могу я, – сердито сказала ему Любка. – У меня здесь дом, дети, внуки…
– Дети? Внуки? – Мишкиному удивлению не было предела: когда это Любка по ним скучала?
– Ну так, вообще, – уточнила Любанька. – Надоело!
Когда Алка с Любанькой ехали отдыхать в санаторий, женщины в Александровке радовались. Да-да, санатории тоже никуда не делись. Просто случались они реже. Ведь путевки пенсионеркам дают нечасто и денег на поездку скопить нужно. Но все-таки санатории не исчезли из Любанькиной жизни. И они обеспечивали потом наших бабушек длинной – недели на две! – остросюжетной сагой.
Рассказчиком была, как всегда, Алка. И она, как всегда, начинала с самого начала. Прибыв на лечение, подруги заходили в номер, ставили чемоданы, говорили: «Уф!» – и решали, что нужно выпить. Любка бежала за бутылкой. Магазин – прямо у входа в санаторий. С порога на порог. Пять секунд. Назад Любанька возвращалась не одна. «Приветствую!» – по-свойски, как будто вчера расстались, говорил Алке незнакомый мужик, мыл
Как всякий талантливый рассказчик, Алла подробно останавливалась на узловых моментах. А главный узловой момент санаторской жизни – дискотека. Вечером в выходные Алка с Любкой обязательно шли на танцы. Но Любаньке ведь нельзя танцевать, обязательно нехорошо все будет! А она любит. Наденет платье легкое, балеточки, прическу возведет в высокий начес, накрасится и приготовится: стоит с краю танцплощадки, дожидаясь чего-нибудь особенно заводного и особенно любимого, Шуфутинского или Трофима. И как только из колонок грянет:
Вот ведь как бывает в жизни подчас,
Наша встреча караулила нас.
Я заметил твой смеющийся взгляд
И влюбился, как пацан, в первый раз, –
она пойдет в танец, как в воду, широко разводя блаженствующие руки. Задорно двигая бедрами, Любанька прищелкивает пальцами и кокетливо притряхивает плечиком. Разлетается мелодия – разлетается и Любанька.
А ты стоишь на берегу в синем платье,
Пейзажа краше не могу пожелать я.
И, распахнув свои шальные объятья,
Ласкает нас морской прибой-бой-бой.
Любанькины балеточки порхают над асфальтом, взбивают в пышную пену сумерки, коленки мелькают под цветным подолом, локти взлетают вверх все чаще, все порывистей. Быстрее, легче. Песня взрывается припевом:
А впереди еще три дня и три ночи,
И шашлычок под коньячок – вкусно очень.
И я готов расцеловать город Сочи
За то, что свел меня с тобой.
Начес на Любанькиной голове не выдерживает натиска эмоций, и из него выпадают отдельные прядки, обрамляя ее лунное лицо таинственным ореолом.
Стоит ли говорить, что целый табун немолодых романтиков в белых тапочках выводил ногами замысловатые крендели вокруг этой царицы ночи. В тот раз скандал случился, когда пришло время «медляка». Из-за Любки поспорили двое из тех, что заприметили ее еще до танцев. Они интеллигентно ушли разбираться за ограду. Когда вернулись, Любанька уже медленно топталась по площадке в объятиях какого-то бородача, который явно решил, что сегодня судьба ему широко улыбнулась. «А рябина на снегу плачет белым инеем, как продрогшая моя поздняя любовь», – давил на больное Трофим. Бородач оказался мужиком крепким и агрессивным. Угостил тех двоих хорошими ударами в челюсть. По очереди. Сразу, как подошли. Неинтеллигентно – прямо на площадке. Была заварушка и визги. Потом все соперники вместе с Любкой и Алкой зажигали под «Кайфуем, сегодня мы с тобой кайфуем» и «Марджанджа». А после пили водку на скамейке. Пили до победного: теперь мужики, видимо, старались друг друга перепить. Дальше Алка не помнит.
«Что такое? Как не помнит? На самом интересном месте! С кем Любка-то ушла?» – волновались очень александровские женщины. Ведь только что они слушали, открыв рты. У старенькой бабы Светы, Светланы Афанасьевны, можно было даже рассмотреть элементы нижней вставной челюсти. Это неудивительно, ведь она вместе со всеми в это время находилась в самом центре сюжетного водоворота. В непосредственной близости от Покровских ворот. У нее захватывало дух и замирала душа. И так хотелось в санаторий, на танцплощадку, где музыка и кавалеры.