Человек заговорил. Происхождение языка

Тен Виктор

Последовательный интерес к языковой деятельности, изучение которой до генеративистов носило казусный характер, – языку детей, слэнгам, пиджин-языкам, – позволил хомскианцам доказать, что никакая человеческая речь не является асинтаксической, в отличие от звукопроизводства животных. Это ещё один аргумент в пользу противоположности человеческого языка и звукопроизводства животных, ещё одно доказательство глупости авторов, которые начинают исследование происхождения языка с того, что некая горилла сумела повторить слово cap. (Та же С.Бурлак).

При изучении чужого языка взрослыми самые большие проблемы возникают почему-то с синтаксисом. У детей таких проблем нет.

Возьмем семью, переехавшую из одной страны в другую. Взрослые старательно учат слова и грамматику, и теоретически знают их гораздо лучше детей, но не говорят на чужом языке. Дети быстро начинают говорить, почти ничего не изучая. Взрослые знают иностранных слов больше, но продуцировать на их основе новые, синтаксически заданные, не могут, а без этого живая речь невозможна. Зная слова и правила, взрослые не могут строить предложения, т.е. попросту свободно говорить.

Генеративисты объясняют данный феномен врожденной способностью детей до 12 лет к восприятию любого из бытующих на Земле синтаксических конструктов. Работает некая архивированная пустая матрица, разворачивающаяся в синтаксическое древо любой формы. Что касается звуков речи и значений, то они – полностью произвольны и усваиваются в процессе общения и обучения.

Н.Хомский и его сторонники употребляют выражение "универсальная грамматика", как синоним "врожденная". Мол, у каждого ребенка в голове уже на момент рождения заложены синтаксические алгоритмы, в которые потом просто вставляются запоминаемые значения. "Универсальность" понимается, как пред-данность, наличествующая у всех человеческих детей. Т.о., проблема происхождения языка просто отсекается, хотя генеративисты такой недостаток своей парадигмы не признают.

Когда мы говорим о языке в разрезе глоттогенеза, мы употребляем выражение происхождение языка, когда мы говорим о речи, мы употребляем выражение порождение речи, а это явления разные. По сути дела, генеративизм является концепцией порождения речи в мозге в онтогенезе, а не происхождения языка в филогенезе. Его "первородный грех" заключается в том, что он этой разницы не видит, затушевывает ее претензией на всеохватность. От животных генеративисты идти не хотят, скорее готовы признать разовую мутацию, по сути дела, отрицая эволюцию в сфере языка.

После Хомского оставалось сделать один шаг до абсурда: объявить, что язык – это инстинкт. И он сделан.

Совершенно адекватно генеративизм объясняет одно языковое явление – речь шизофреников. Только шизофреники, порождающие совершенно правильные предложения длиной во многие километры, но абсолютно лишенные смысла, произносят предложения ради предложений. Нормальные люди говорят, чтобы выразить какие-то значения.

Если бы все люди без исключения являлись шизофрениками, грамматика Хомского имела бы право именоваться универсальной. Но если на Земле живет хоть один человек, шизофреником не являющийся, – а я еще допускаю такую возможность, – об универсальности грамматики Хомского не может быть и речи.

Восстание семантистов

"Антисемантическая ориентация Блумфилда и Хомского, подобно черной тени, нависает над лингвистикой", – пишет Анна Вежбицкая. (Вежбицкая, 1999, С.9).

Мне нравится эта полька, окончившая Московский университет, пышущая из Австралии праведным гневом.

"Язык – это инструмент для передачи значения, – уверяет она, – Структура

этого предмета отражает его функцию, и только в свете этой функции он может быть понят надлежащим образом. Исследовать язык, не обращаясь к значению, это все равно, что изучать дорожные знаки с точки зрения их физических характеристик (каков их вес, каким типом краски покрашены и т.п.) или же изучать структуру глаза, не говоря ни слова о зрении. Как ни странно, многие лингвисты исследуют язык именно таким образом. Наука о языке, в которой значению в лучшем случае отводится абсолютно маргинальное место, есть аномалия и аберрация и, разумеется, не все современные лингвисты подходят к языку с этих позиций. Тем не менее, в университетских программах, принятых сегодня многими лингвистическими факультетами в разных странах мира, "формальный подход" занимает гораздо более центральное положение по сравнению с семантикой (исследованием значений), а сама семантика третируется как маргинальная область". (Там же, С.3).

Н.Хомский смог построить стройную систему порождающей грамматики, отбросив значения как фактор, который должен учитываться изначально. Когда чудо языка объясняется врожденной синтаксической матрицей, то значения оказываются вторичны. Они произвольны и друг на друга не похожи, в отличие от синтаксиса (например, в одном германском языке друг человека называется "Hund", в другом "dog"). Они усваиваются потом и не образуют, в отличие от синтаксиса, универсальную структуру. Если значения и образуют структуры, то это короткие структуры, в рамках одного или нескольких языков. Теория языка на основе значений развиваться не может. Данное положение генеративизма яростно оспаривается сторонниками семантического направления.

В опровержение этой позиции А.Вежбицкая приводит мнения бесспорных авторитетов: Декарта с его "очевидным знанием" и Лейбница.

"Есть много вещей, которые мы делаем более темными, желая их определить, – писал Декарт, – ибо вследствие чрезвычайной простоты и ясности нам невозможно постигать их лучше, чем самих по себе. Больше того, к числу величайших ошибок, какие можно допустить в науках, следует причислить, быть может, ошибки тех, кто хочет определять то, что должно только просто знать…" (Там же, С.14).

"Если нет ничего такого, что было бы понятно само по себе, то вообще ничего никогда не может быть понято, – писал Лейбниц. – Поскольку то, что может быть понято через что-то другое, может быть понято только в той мере, в какой может быть понято это другое, и так далее; соответственно, мы можем сказать, что поняли нечто, только тогда, когда мы разбили это на части так, что каждая из частей понятна сама по себе". (Там же, С.14).

Хомский не хочет видеть зияющую пропасть между естественным языком и его загадочным истоком, который начинает выглядеть ирреально: что за врожденные матрицы? Откуда они взялись в человеке?

Большинство людей интересует именно это, а не формальный анализ грамотного синтаксиса безграмотного человека, в каковых экзерцициях хомскианцы преуспели не меньше, чем философы-феноменологи, способные на сотнях страниц доказывать с казуистическим блеском, что "стул есть стул", а "почтовая открытка есть почтовая открытка".

В этом смысле генеративистская грамматика является квази-лингвистикой, стремящейся уйти и увести всех (претендуя на "универсальность") от главного вопроса. Она имеет для человечества не сущностное, а орудийное значение. И в этом качестве, надо признать, она работает прекрасно. С синтаксисом Хомский управился замечательно, как практический лингвист узкой направленности: синтаксолог.