Человек
Шрифт:
На свободной от ковра стене, в их с Володей маленькой комнате, висел плакат.
Мэрилин Монро протягивала вам бокал шампанского. А подпись на плакате гласила: «НЕ ПРОЕ..И ВЫХОДНЫЕ». Видимо Володя понимал наказ в прямую, то есть Мэрилин Монро для него не существовало, был лишь бокал и воззвание. А Клавдия по-своему. Если ей в выходные не удавалось «отдохнуть», то это была беда не только для мужа, но и для всей квартиры. Орала на всех благим матом, скандалила. Но я отвлёкся.
Клава расчёсывала свои волосы у зеркала и, глядя на своё отражение, говорила:
— Смотрю на себя, слёзы наворачиваются. За что? Почему? За какие грехи такие?
Она достала из шкафа альбом, села рядом и стала показывать фотографии. Показывала снимки первого мужа, о существовании которого я даже не подозревал.
— Смотри, — говорила Клава, — это мой первый муж, совсем ещё ребёнок.
На фотографии был напуганный малыш с жестяным барабаном. Он бил в него деревянными палочками и смотрел прямо в объектив. Клава комментировала:
— Согласись, какой не детский, уверенный взгляд. Какое чистое лицо. Просто свет от него исходит.
На другой фотографии, этот же малыш, наряженный в рубашонку, короткие штанишки и штиблеты, стоял у виноградного куста. На тыльной стороне ладони держал улитку с рожками, смеялся.
Детские фотографии смотреть тяжело, своё детство вспомнилось. И куда что уходит? Я перелистнул сразу с десяток страниц альбома и остановил свой взор на фотографии огромной, старинной кровати.
— Что это? — Спросил я.
— Это фотография нашей семейной кровати, на которую падают косые лучи утреннего света. Видишь, постель разворочена. Это наш секрет. В этот момент я пошла в душ, а Славик, муж мой, взял и сфотографировал поле боя нашей страсти. Всякий, кто ни посмотрит, обязательно спросит. А ответ знаем только мы. Теперь, конечно же, я одна. Когда — то над этим вопросом мы не сговариваясь смеялись. Объяснять? Как? Да, и зачем? Это была наша тайна. Находились такие гости, что обижались.
— Дураки, — сказал я первое, что пришло на ум, что бы поддержать разговор.
— Да. Я тоже так считаю. А знаешь, мы с мужем хотели обвенчаться. Нарядились, собрались и пошли к Храму. А оттуда, нам на встречу, выходят «молодожёны». Древний старик, старше Григория Григориевича, что к Флоре ходит, и молоденькая девчонка. И желание пропало. Теперь-то я понимаю, что это глупо. Что я не права. Как знать, может старик с девчонкой живёт душа в душу и просто моё собственное несовершенство не позволило мне принять этот брак. Но мы тогда, развернулись и больше о венчании я с мужем не заговаривала.
Просто поветрие какое-то было, все стали креститься, венчаться. Ну, как же, столько лет запрещали и вдруг стало можно. Со Славиком я и без венчания жила хорошо. Велосипедные прогулки делали, по десять километров наматывали. Вокруг нас какой-то необъяснимо чудесный мир был. Во двор заходишь, на качелях старушка древняя качается, в нарядном платочке зелёненьком. С праздником Святой Троицы поздравляет. Ей уже лет под сто. Её подруги на скамейке шепчутся, а она смеётся и качается бесстрашно. Высоко, под самую планку. Сейчас рассказываю и сама в это уже не верю, а ведь было всё именно так. И всё радовало. Во всём проглядывались, какие-то положительные знаки, сулившие в будущем радость и счастье.
Вот сейчас все вспоминают жизнь при коммунистах и говорят: «Жизнь была серого цвета. Серые дома, одежда, люди, небо. А из цветного — одни кумачи». А я, почему-то оглядываясь, в своих воспоминаниях вижу только радужные краски. Светло было всегда: днём и ночью. И спокойно. Птички беспечно
Во дворе, на первом этаже, жил ветеран войны, дядя Серёжа. Он меня глазами так пожирал, что мимо его окна я на своих восьмисантиметровых шпильках бегом бежала. А у мужа было пальто кожаное. Регланом, новенькое. Такого не было ни у кого. Оно ему от отца досталось, и очень ему шло. Он был в нём красив, как Бог. Мне все девчонки завидовали. Уж слишком хорошим он был. Слишком правильным. Во всём, даже в мелочах был принципиален. Не то, что пить, он тогда, даже, не курил. Помню, пошли к подруге в гости, а у неё во дворе местные мужики сидят с трёхлитровой банкой самогона и одним стаканом на всех. По очереди пьют, первомай отмечают. Славка не сдержался. Сказал: «Это не люди, а твари бесхребетные. Они для меня хуже собак». А когда только ещё женихался, он меня провожал. И, помню, как в первый раз прощаясь, поцеловал. Это было у подъезда. Он просунул руки мне подмышки. Поднял, как пёрышко. Я тогда не такая полная была. И поцеловал. Ух! Ноги земли не касались, я без ума была от счастья. Как вспоминаю, до сих пор голова кружится. У нас со Славкой был очень бурный роман.
Как только записались, очень хотели детей. Говорю без всякого преувеличения, в течении года, еженощно над этим работали. Через год пошли к врачу, он успокоил, сказал, что мы здоровы и посоветовал не слишком усердствовать.
Оказывается, если не отдыхать, не делать перерывов, то даже у здоровых родителей детей не будет. Стали с мужем спать отдельно. И тут я почувствовала, что произошло, что-то непоправимое. Стало зябко. Ощущение схожее с тем, когда, кто-то из близких у тебя на глазах утонул. Вот, только что он купался со всеми, шалил, смеялся. Все завидовали его силе, красоте, здоровью. Делили вместе с ним его весёлость. И вот он нырнул, и не всплывает. Все смотрят на то место, улыбаются, ждут, что он вот-вот вынырнет. И не просто вынырнет, а непременно с золотой рыбкой в руке, в качестве объяснения и извинения. Потому что нельзя так долго держать в напряжении любящих людей. И вот начинается. Кое-кто уже перестаёт улыбаться, предчувствуя недоброе. За ним перестают улыбаться и все остальные. Ветерок прошёлся по верхушкам деревьев, где-то вдали колесо у машины лопнуло. Кто-то из стоящих рядом пошутил, но никто не засмеялся. И становится зябко.
Вот и в нашей личной жизни со Славиком, что-то подобное произошло. Мы ещё улыбались друг другу по утрам, но мне уже стало ясно, что нырнувший не всплывёт и не будет золотой рыбки. Но я продолжала надеяться.
Чуда не случилось. Муж заговорил о карьере, о том, что с ребёнком следует повременить. А я, как раз забеременела, хотела обрадовать. И началось. То он говорит, сделай аборт, а я ни в какую. То я решусь уже было совсем, он кричит, домой не пущу. Если погубишь ребёнка, убью и тебя и себя. И я с ним, то соглашаюсь, то свою песню пою. Начались шатания, рыдания, одним словом нервотрёпка. Поругались в очередной раз, я пошла прогуляться. И как-то со всей отчётливостью поняла, что беременность моя, в любом случае ничем хорошим не закончится. И подоспел, помог случай. Попала в аварию. Был выкидыш, долго лечилась. Да. Так, вот.