Человек
Шрифт:
Сын сидел, раскрыв рот и растерянно моргал глазами.
— Я тебя ещё раз спрашиваю. Хочешь жить по человечески?
Илья Аронович кивнул.
— Вот. Слушай тогда меня, отца своего. Слушай и мотай на ус. Убивай. Воруй. Спи с жёнами, с дочками, с мамками, с папками. С самим ближним, наконец. И тогда станешь тем, к чьему мнению станут прислушиваться. Потому, что о тебе скажут: человек видел виды и знает что почём.
— Что значит, убивай? Брать нож и идти на улицу, резать?
— Зачем. Вот тебе, к примеру, понравилась моя жена, а силёнок на то, чтобы меня отодвинуть маловато.
У Кагалова младшего от всего услышанного даже хмель из головы выветрился. Когда все заснули, он лежал с открытыми глазами и обдумывал то, что говорил отец. В конце концов, разволновался до того, что не в состоянии был даже лежать, встал и пошёл курить на кухню.
Под утро, в коротенькой ночной рубашке, на кухню заявилась Анжела.
— У мужа в горле пересохло. Просит холодненькой водички. — Объяснила она своё появление. — А тебе, если не спится на новом месте, могу снотворное предложить.
— Я слишком уродлив? — Спросил, неожиданно для себя самого, Илья.
Анжела подошла к нему, поцеловала его в губы, и шёпотом сказала:
— Ты самый красивый из всех мужчин, которых я знала.
Утром, проснувшись в десять часов, Арон Моисеевич почувствовал себя очень плохо. Его тошнило, голова кружилась, руки и ноги онемели, не слушались.
— Плохо мне, сынок, вызови неотложку. — Сказал он Илье Ароновичу, стоящему у кровати в модном, дорогом костюме.
— Нет, батя, подыхай. Умей проигрывать. — Неожиданно циничным тоном ответил ему сын.
— Что? Что, ты сказал? Откуда у тебя этот костюм?
— Купил в том магазине, в который ты водил.
— На что ты мог его купить?
— На твои гроши.
— Я тебе денег не давал.
— Пришлось взять самому.
— Зачем, ты это сделал?
— Чтобы жену твою покорить. На кой чёрт я ей рваный, да нищий. Спасибо, подсказал. У меня глаза открылись.
— Ты же вор. Как, ты этого не понимаешь. Ты не взял, ты украл мои деньги.
— До вчерашнего разговора я сказал бы так. Мне отец тридцать лет недоплачивал, и я взял только то, что причитается. А после вчерашнего разговора я вот что скажу. Да, я вор. Деньги украл и буду этим гордиться.
— Ладно. Оставим. Где жена?
— Она со мной.
— Анжела тебе отдалась?
— Со всей страстью и искренностью.
— Врёшь.
В соседней комнате заплакала жена Арона Моисеевича.
— Зачем ты выдал меня, это подло. Он теперь меня вышвырнет на улицу. Знал бы, как тяжело в мороз на рынке стоять. — Причитала она, плача.
— Не вышвырнет. Его песенка спета. Я ему в стакан с водой утром яду налил. Долго не протянет.
— Какой же ты гад, сынулька. — Прошептал Арон Моисеевич и от бессилия закрыл глаза.
— Какой учитель, таков и ученик.
Услышав о том, что Илья отравил мужа,
Уже через неделю Арон Моисеевич был дома, побаливала печень, почки, но в целом состояние было удовлетворительное. Заплатив оговоренную сумму милицейским чиновникам, он без суда и следствия вызволил сына из-за решётки.
Провожать Илью Ароновича, на вокзал, пошёл один, без жены. Посадив сына в фирменный поезд с цветастыми табличками «Сибирь», он с перрона его напутствовал:
— Плохой из тебя ученик, Илюша. Если уж встал ты на эту дорожку, то нужно было ни перед чем не останавливаться. Надо было и жену травить. Ведь я же их, дешёвок, знаю. Думаешь, меня пожалела? Обо мне беспокоилась? За себя испугалась. Я нарочно составил завещание так, что бы ей ничего не досталось, если умру, случайно, раньше семидесяти. Не впрок тебе пошла моя наука.
Поезд тронулся, сын многозначительно подмигнул отцу и крикнул:
— Ещё вернусь!
Принципиальный разговор
Только с третьей попытки ключ Бориса Перепелкина попал в замочную скважину. В прихожей его встретила визжащая от счастья собачонка. Встав на колени и поцеловав ее слюнявую мордочку, Перепелкин сказал:
— Алиса, хорошая моя, успокойся. Дождалась, своего папочку.
— Меня даже в щечку не целуешь, а собаку в грязные зубы готов лобызать. — Проворчала жена, появившаяся в прихожей.
— Ишь, приревновала! — Возмутился Борис. — Ты же не встречаешь меня так, как она. Все ругаешься: «Пьяница, сволочь». А Алиске я в любом виде дорог. Вот за это ее и люблю.
— Была бы Алиса твоей женой, посмотрела бы…
— Я бы тоже хотел посмотреть, какой ты была б на ее месте. Но, увы, невозможно. Ругаться хочешь? Пожалуйста. Давай.
— Кушать будешь?
— Все свое, на сегодня, я уже выкушал. Иду спать.
— Как спать? Ты же обещал Андрюшке сделать выволочку. На сынулю, нашего ненаглядного, жалуются все учителя. Того и гляди из школы попрут. А ты второй месяц не можешь выделить каких-то жалких пятнадцать минут, чтобы с ним по-отцовски строго поговорить.
— Что значит «выволочку»? Выражай свои мысли яснее. Ты хочешь, чтобы я его выпорол? Не буду. Не стану бить кровиночку свою, своего наследника. Сама во всем виновата. Сама разбирайся. Это плоды твоего воспитания.
Перепелкин, заметно качаясь, прошел в свою комнату, с большим трудом снял с себя брюки и прямо в рубашке и пиджаке бухнулся на диван. В голове появилось приятное гудение. Это было похоже на работу двигателя самолета, готовившегося лететь в страну грез. Да, без всяких сомнений, это был тот самый, такой желанный в этот момент, самолет. И вот они уже выруливают на взлетную полосу, слышатся слова стюардессы, которая просит пристегнуть ремни и вдруг происходит что-то неладное, неправильное. Стюардесса, вместо того, чтобы, мило улыбаясь, пожелать приятного полета, противным голосом его жены говорит: