Чемоданчики
Шрифт:
– Зато я против.
Я присосался к кружке с кофе, чтобы скрыть улыбку.
После завтрака мы с Максимом двинулись в путь; школа находится в двадцати минутах ходьбы от дома, мы пошли пешком. И сейчас я мог созерцать проснувшийся город. Улицы заполнились людьми, на дорогах было плотное движение: люди спешили на работу. У города был свой чёткий график: я могу с лёгкостью предугадать, что к десяти часам он опустеет, в полдень снова наполнится людскими массами, и уже до вечера будет кишеть школьниками, студентами и бездельниками; но не сегодня. Сегодня первое сентября, и привычный распорядок города изменится. Я попробовал завести с Максимом разговор; к моему удивлению, это было не так сложно, как казалось: в детстве мы не сильно ладили (он не воспринимал меня всерьёз как старшего брата, а меня это раздражало), но видимо сейчас спустя два года разлуки он понял, что несмотря
На линейке я держался в тени, точнее в толпе. Максим учится в той же школе, что и я когда-то, и мне не хотелось встретиться с моими бывшими учителями: не потому, что я держал на них некую обиду или же мне было совестно перед ними, просто сегодня я не был готов к этой встрече. Также я обратил внимание, что, к счастью, Максим в тёплых отношениях с одноклассниками, и он не столкнётся с теми проблемами, с какими столкнулся я. После линейки он подошёл ко мне и предложил пойти домой, я же посоветовал ему погулять с одноклассниками, а уже вечером встретиться в парке на футбольных трибунах; он вернулся к ним с неохотой, но компания мальчишек и девчонок приняла его приветливо, и меня это порадовало. Я двинулся в центральный район: мне было интересно, как живёт город, и я с жадностью наблюдал за его улочками и людьми, которые на них живут. Как я и думал, город изменил свой график: родители ломанулись в книжные магазины закупаться учебниками, какие им не выдали в школах. Они стоят с тяжёлыми пакетами на остановках и жалуются друг другу, что государству плевать на их детей, что чиновники воруют и им нет никакого дела до людей. Они жалуются, что в тяжёлый момент жизни им никто не подаст руки, но сами никогда не протягивали руку ближнему своему. Какие-то две женщины на остановке разговаривали, и одна в чувствах бросила, что школа – это клоунада, и что дети их брошены на произвол судьбы. Милочка, наших детей бросили на произвол судьбы ещё в девяносто первом, просто тревогу вы забили только сейчас.
Я пришёл к улочкам Дзержинского района и в голове закрутилась метель воспоминаний. Я вспомнил, как гулял здесь после линейки.
Я не был близок с одноклассниками, в доверие мне смог войти только Фима (кстати, он сдержал обещание, позвонил и сказал, что вечером они с начальником ждут меня), но одиночкой я не был; я тусил с ребятами из другой школы, а от того на прогулки они часто приводили людей со школы, которых я никогда не видел, и тем самым круг моих знакомых постоянно расширялся. Тот день не стал исключением и на встречу в парк Ленина кенты мои привели левого пацанёнка. У памятника Ленина меня ждала группа из ребят, чьи костюмы говорили, что они учатся в престижной школе, а лица же рассказывали, что они оказались там случайно. Герман, шустрый паренёк со светлыми волосами, был футболистом и никогда не расставался со своими красными бутсами; в любое время в любом месте он мог найти мяч и возможность поиграть. Он был немцем и носил своеобразную фамилию Фраер. В одних кругах она приносила ему авторитет, в других же создавала серьёзные проблемы (попробуй доказать, что это настоящая фамилия, и ты не позволяешь себе многого, называя себя так). С ним часто таскался Тоха, Тохтарбай; хороший пацан, ничего не скажешь, но и самый обычный, потому о нём не только плохого, но и вообще ничего не скажешь. С ними же был и Рафаэль. Раф. Рафи. Рафу я готов был доверить свою жизнь. Невысокий черноволосый парень своими уличными повадками губил собственное природное обаяние. Он мог иметь большой успех и у девчонок, и у парней, если бы мог себя правильно подавать, но девчонки видели в нём уличного пацана, с которым и общаться
– Походу это моё призвание – подбирать лохов и делать из них людей. – с кривой улыбкой сказал Раф. Он даже не пытался говорить тише, и я боялся, что Лёва мог услышать. Но потом я посмотрел на его вечно-грустные собачьи глаза и понял, что ему похоже всё равно, как его называют.
– А кого ты ещё подбирал? – с подозрением спросил я.
– Тебя. – сказал он и сразу же загоготал.
Я прописал ему в плечо. Он сел на корты и указал на себя руками.
– Ну как костюмчик?
– Ты прям ёбанный гангстер. – сказал я.
– Есественно бля! – букву «т» он проглотил.
– Пойдёмте уже хавать. – вмешался Герман, не дав Рафу ещё возможности уделить внимания собственной персоне.»
Мы спорили о том, какое заведение выбрать и сошлись на «Счастливой креветке», заведении, торгующем фаст-фудом. Оно пряталось на четвёртом этаже маленького здания, зажатого огромными торговыми центрами, и из его панорамных окон открывался прекрасный вид на пересеченье пешеходных дорожек центральной улицы и заведений с яркими неоновыми вывесками. И пусть сейчас днём они не горели, но вид оставался потрясным.
Мы заказали еду и сели за столик у окна. Раф указал руками на пейзаж.
– Вы только посмотрите, какой прекрасный вид! – а затем указал на меня. – Какой прекрасный Витт!
Мы посмеялись.
– Ну рассказывай что-нибудь, Дав. – пристал он ко мне.
– Я тебе радио что ли постоянно пиздеть? Почему я должен вечно что-то говорить, если молчание – золото?
– Ебать! – Раф изобразил экстаз на лице. – Это войдёт в мой золотой фонд цитат.
– Лев, расскажи о себе. – попросил я.
– Ты гляди, – зацепился Раф. – Лев! Король зверей бля.
– Что рассказать? – спросил Лёва.
– Ну чем живёшь?
– Да нечего ему о себе рассказать. – снова вставился Раф.
– Да завались блять! – крикнул я.
Герман с Тохой захихикали.
– Лёвчик, расскажи, как в прошлом году уебал старшиков. – подсказал ему Герман.
– Точно! – крикнул Раф и щёлкнул пальцами.
– Да похуй мне, кого он уебал. – объяснялся я.
– Нет, ты послушай! – настаивал Раф. – Лев. – сказал он, как бы дав рассказчику слово.
Лёва молчал. И всё же я не терял надежды, что он раскроется мне. Мне хотелось быть человеком, внушающим доверие.
– мне нечего о себе рассказать. – промычал он.
Я поник; он видел во мне Германа с Рафом, которые по непонятным для меня причинам приняли его в свою компашку, но не переставали подшучивать над ним, временами очень обидно. И всё-таки Раф не позволил остаться истории не расказанной.
– Короче, в мае играли в футбик, – начал он. – А у нас физ-ра была совместно с одиннадцатым классом, они уже выпустились. Дава, суки были редкостные. Ну и был там один, который цеплялся ко всем, и доебался до нашего Лёвчика. И представь, как я ахуел, когда Лёва вмазал ему в рожу. А-ха-ха! И подбегает к ним ещё один бугай, и этот зверь хуярится с двумя старшеками. Да, он, конечно, получил пизды, но бля, главное не сила тела, хотя и это тоже!, а сила духа. Так что, он не Лев. – подытожил Раф. – Он – тигр!
– Тигр! – грозно повторил Герман.
– Никогда бы не подумал, что он может дать кому-то отпор. – признался Раф. – А, по факту, мужиком оказался.
Нас окликнули со стойки, еда была готова. Раф пошёл за едой, а Герман с Тохой вышли покурить, мы с Лёвой остались вдвоём. Я внимательно изучал его.
– Ты считаешь себя неудачником? – спросил я.
Я не хотел его обидеть, мне просто интересна человеческая природа. На этот раз он не отвёл от меня взгляда; наверное, его удивило, каким мягким и добродушным тоном я это сказал. И он ответил:
– Да, считаю.
Я был уверен, что он осознает свою неполноценность, но я никак не ожидал, что человек способен в этом признаться.
– Те неприятные вещи, которые тебе говорят, – продолжал я. – Ты воспринимаешь их всерьёз?
Он ответил утвердительно.
– Они правы. – говорит он. – И меня это печалит.
Если многие люди, подвергавшиеся травле, задаются вопросом «Что я им сделал?», то Лёва спрашивал себя «Что со мной не так?». Мне не было жаль его и от этого становилось неприятно; если я не чувствую к нему жалости, выходит, я такой же, как те, кто с ним так обходится?