Чему не бывать, тому не бывать
Шрифт:
— Не о тех же самых, конечно.
— Это я понял, — сказал он голосом врача, пытающегося успокоить больного.
— Но сходство просматривается четко. — Она решила договорить до конца — чего бы это ей ни стоило.
— Солнышко, отдай мне кружку, пожалуйста. Он улыбался, как будто считал, что она не в своем уме и ее надо задержать в действительности обычными повседневными действиями. Она поднялась и встала перед ним, крепко обхватив себя руками.
— Я ходила вчера к Лине, — напомнила она. — Наш компьютер...
— Знаю, — перебил он. — Я обещал с этим разобраться. И уже сговорился с приятелем. Он все сделает. Это просто.
Она
— Я предприняла что-то вроде sentimental journey, [10] так можно сказать. Ну, не считая того, что ничего сентиментального в нем не было.
Он наклонился вперед, на лбу появились три глубокие морщины.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне все время казалось, что во всех этих делах есть что-то знакомое. В убийствах Фионы Хелле, Вибекке Хайнербак и Вегарда Крога. Мне просто не удавалось вспомнить, что именно. Меня мучила какая-то мысль. Воспоминание о том, чем я занималась в Вашингтоне. Или Куантико. Это было так давно. И я была права: стоило начать искать, как я вспомнила. Увидела фотографию и вспомнила... Ладно, неважно. — Она заправила волосы за уши и взяла чашку обеими руками, повернувшись спиной к Ингвару.
10
Сентиментальное путешествие (англ.).
— Солнышко мое любимое, — сказал он, вставая.
— Сядь.
— Хорошо, — робко согласился он.
— Я увидела фотографию Академии, — продолжила она так тихо, что он с трудом разбирал слова. — И я вспомнила занятия, долгие, трудные, утомительные дни... — Она подошла к окну, как будто ей легче и безопаснее было разговаривать со своим отражением в стекле. — Это был курс лекций по психологии поведения с точки зрения бихевиоризма. Уоррен развлекал нас лекцией, которую он называл Proportional retribution — «Эквивалентное возмездие».
На мгновение Ингвару показалось, что он заметил намек на улыбку.
— Развлекал нас, — повторила она. — Именно это он и делал. Мы смеялись. Все смеялись, когда Уоррен хотел, чтобы все смеялись. Это было в июне. Перед самыми каникулами. Было жарко, ужасно жарко и душно. В аудитории сломался кондиционер, мы все потели. Но не Уоррен. Он всегда казался свежим, всегда... cool. [11] Во всех значениях этого слова.
Она медленно повернулась. Опустила пустую чашку, которая повисла у нее на указательном пальце.
11
Прохладный; спокойный; крутой (англ.).
— Я трачу так много сил на то, чтобы забывать, — сказала она, не глядя на Ингвара, — что, наверное, не так уж удивительно, что мне было очень сложно это вспомнить. Хотя...
В глазах у нее стояли слезы. Она откинула голову назад, чтобы не дать им пролиться. Ингвар сделал движение встать: ему хотелось обнять ее, пожалеть.
— Перестань, — резко сказала она, потом вдруг улыбнулась сквозь слезы и украдкой провела по глазам. — Лекция была о мстителях, руководствующихся принципом «Око за око, зуб за зуб», о преступниках со склонностью к зеркальным наказаниям. О символике. Уоррен очень это любил. Он любил все, что было жестоким. Однозначным.
— Сядь, Ингер Йоханне. — Ингвар похлопал по дивану рядом с собой.
— Нет. Я должна рассказать тебе об этом сейчас, пока у меня есть силы. Вернее, — опять эта беглая, легкая улыбка, — пока у меня нет сил молчать.
— Я, если честно, совершенно не понимаю, о чем ты говоришь, Ингер Йоханне.
— Он рассказывал о пяти делах, — продолжала она, как будто не слыша его. — Первое было такое. Обвиняемый, некий садовод, имел роскошный сад, в который вложил много сил и средств. Не знаю, чем он зарабатывал, но, видимо, был довольно богат, потому что сад был украшением целой округи. Его сосед возбудил против него дело: они поссорились из-за межи. Сосед считал, что забор отхватил несколько лишних метров его земли. Разбирательство было долгим, в конце концов суд вынес решение в пользу соседа. Я не помню деталей, но дело в том, что... — она тяжело вздохнула, прежде чем продолжить: — ...соседа нашли мертвым сразу после вынесения окончательного решения. Язык был отрезан и лежал в красиво свернутом бумажном пакете, сделанном из обложки «Хаус & Гарден», журнала о...
— О доме и саде, — разочарованно сказал Ингвар. — Послушай, может, ты все-таки сядешь? Я тебя очень прошу. Ты мерзнешь. Иди сюда.
— Ты меня не слушаешь?
— Слушаю, но...
— Язык был отрезан! И красиво упакован! Самый прозрачный символ...
— Я уверен, — перебил он, — что по всему миру можно найти дела, в которых фигурировали бы трупы, оскверненные подобным образом, Ингер Йоханне, и которые не имеют ни малейшего отношения к убийству Фионы Хелле. Ты же сама говоришь: это было давно, и ты не очень хорошо помнишь.
— Самое ужасное как раз то, что я помню, — резко сказала она. — Теперь я все вспомнила. Ты не хочешь попробовать понять, Ингвар! Понять, как трудно заставить себя вспоминать то, что ты так отчаянно пытался забыть. Какую ужасную боль это причиняет.
— Сложно понять что-то, чего я так и не узнал, — сказал Ингвар и тут же поправился: — Прости. Я вижу, что тебе тяжело.
— Я никогда, никогда не смогу рассказать, что случилось! — почти выкрикнула она. — Сейчас я пытаюсь объяснить тебе, почему так долго не вспоминала об этой истории...
Он поднялся. Взял ее за запястья и заметил, как она похудела. Часы на браслете, которые не налезали на нее в последние месяцы беременности, теперь почти падали с руки. Она безвольно дала ему обнять себя. Он погладил ее по спине, ощущая под рукой ребра и позвонки.
— Ты должна хоть иногда есть, — сказал он, зарывшись лицом в ее потерявшие блеск, растрепанные волосы. — Ты должна есть и спать, Ингер Йоханне.
— А ты должен меня выслушать, — плакала она. — Мне так трудно, но я же понимаю, как важно, чтобы ты об этом узнал! — Она отшатнулась от него и уперлась руками ему его грудь. — Ты не можешь перестать спрашивать меня о моем прошлом? Ты не можешь забыть об этом и просто слушать меня?
— Это сложно. Когда-то ведь ты должна рассказать...
— Никогда. Понятно? Никогда. Ты обещал...
— У нас была свадьба назначена на следующий день, Ингер Йоханне. Я боялся, что ты ее отменишь, если я не соглашусь на твои требования. Но теперь все изменилось.
— Ничего не изменилось.
— Да изменилось! Мы женаты. У нас есть дети. Ты мучаешься, Ингер Йоханне, страдаешь из-за чего-то, что ты не хочешь даже приоткрыть для меня. И я не согласен...
— Тебе придется согласиться.