Чему не бывать, тому не бывать

Хольт Анне

— Он давно совершеннолетний, — ответил Ингвар на многочисленные вопросы матери. — Спросите у него самого, в чем дело.

— Но... вы должны сказать... он... это он?..

— Тронд не убивал Вибекке. Можете мне поверить. Он не очень хорошо себя чувствует. Позаботьтесь о нем.

Ингвар продолжал стоять на парковке еще долго после того, как задние фонари на машине Борда Арнесена исчезли вдали. Он вышел без пальто, похолодало, пошел снег. Он молча стоял, не отвечая даже кивками тем, кто выходил из здания и, попрощавшись с ним, усаживался в машину, чтобы ехать домой, к своим семьям, к своим собственным странностям.

В такие

моменты он вспоминал о том, как юношеский пыл, с которым он поначалу относился к работе, постепенно исчезал и со временем превратился в приглушенное и возникающее все реже чувство удовлетворения. Он продолжал считать свое дело очень важным. Работа по-прежнему ставила перед ним ежедневные задачи. Он получал проценты со своего большого опыта и понимал, насколько он ценен. Его интуиция с годами работала все лучше. Ингвар Стюбё был из породы старых добрых борцов за правду и справедливость и знал, что никогда не смог бы работать нигде, кроме полиции. И все-таки, когда он теперь раскрывал дело, то не чувствовал больше никакого триумфа, никакой ошеломляющей радости, как бывало в молодые годы.

С возрастом становилось все сложнее мириться с тем, что любое расследование неизбежно сопровождают разочарования и разрушение чужих жизней. Он раскрывал тайны, делал всеобщим достоянием скрытые страницы человеческих судеб, тщательно спрятанные в забытых шкафах.

Следующим летом Ингвару Стюбё исполнится пятьдесят. Двадцать восемь из них он работал полицейским и знал, что Тронд Арнесен не виновен в убийстве своей невесты. За эти годы Ингвар встречал много Трондов Арнесенов, с их слабостями и ложью, обычных людей, которым не посчастливилось, потому что все потаенные уголки их жизни внезапно осветил свет безжалостной правды.

Тронд Арнесен врал, когда ему угрожали, и был уклончив, когда надеялся, что это ему поможет. Он был таким же, как большинство людей.

Снег пошел сильнее, мороз усиливался.

Ингвар думал о том, как хорошо стоять без шапки и пальто под снегом сырой зимой.

Как хорошо замерзать.

Кари Мундаль, бывшая первая леди партии, помедлила немного, любуясь фасадом, прежде чем подняться по каменным ступенькам. Она гордилась штабом партии. В противоположность своему мужу, который считал, что станет ненужным и нелепым старичком, если не будет держаться на расстоянии, фру Мундаль заходила сюда несколько раз в неделю. Как правило, она приходила без какой-нибудь конкретной цели, часто только для того, чтобы оставить пакеты после походов по магазинам в центре Осло. И каждый раз останавливалась на несколько секунд и любовалась отреставрированным фасадом. Она радовалась всем деталям: карнизам вдоль каждого этажа, фигурам святых в нишах над окнами. Особенно ей нравился Иоанн Креститель, который стоял у самой двери и косился в ее сторону; в руках у святого был ягненок — как живой. Кари отдышалась, повернула дверную ручку и вошла внутрь.

— Это я! — прощебетала она. — Я вернулась!

Женщина в приемной, высокая, полная, в очках, которые ей не шли, приветливо улыбнулась. Она приподнялась со стула, глянула вниз и одобрительно кивнула.

— Красивые, — сказала она. — Не жалко ходить в них в такую погоду?

Кари Мундаль посмотрела на свои новые сапоги, кокетливо выставила ногу вперед, повертела носком туда-сюда и прищелкнула языком.

— Жалко, конечно, — ответила она. — Но они мне так нравятся... Милая, как же поздно ты задерживаешься. Тебе пора

домой.

— Сегодня вечером так много встреч, — ответила женщина. — Я подумала, будет лучше, если я еще немного здесь побуду. Люди носятся взад-вперед, дверь за собой никто не закрывает. Когда я на посту, все-таки спокойнее.

— Ты фантастически преданный работник, — улыбнулась ей в ответ Кари Мундаль. — Но меня ждать не нужно. Я могу засидеться допоздна. Если что, я буду в Желтой комнате. — Она заговорщически наклонилась над стойкой и прошептала: — Но я бы предпочла, чтобы мне не мешали.

Кари засеменила по полу со спиральным узором; в обеих руках у нее были пакеты. Она, как всегда, взглянула на золотую табличку с партийным девизом и тепло улыбнулась, проходя к лифту.

— Ты нашла все, что я просила? — Кари вдруг остановилась и повернулась в сторону приемной.

— Да, — с готовностью ответила трудолюбивая дама за стойкой. — Все должно быть там. Квитанции и все остальное. Хёге из бухгалтерии еще здесь, так что можете к ней заглянуть. Я ничего не говорила остальным.

— Огромное спасибо, — поблагодарила Кари Мундаль. — Ты просто сокровище.

На широкой лестничной площадке второго этажа, которая выходила в фойе, где горели люстры, покрывая холл мягким желтым светом, уже несколько минут стоял Рудольф Фьорд. Теперь он осторожно отступил к стене и огромной пальме у дверей своего кабинета. Тот ужас, который ему удалось подавить, тот страх, который он похоронил в день, когда получил от партии безоговорочный кредит доверия, возник опять, и он знал, что так будет, хотя и молился о том, чтобы никогда больше его не чувствовать.

— Я рассчитываю на то, что это останется между нами, — услышал он возглас Кари Мундаль, прежде чем щелчок и почти неслышное гудение дали понять, что лифт поднимается наверх.

Вдова Вегарда Крога открыла дверь и нерешительно улыбнулась. Ингвар Стюбё предварительно звонил ей днем и отметил про себя: очень приятный голос. Он представлял себе смуглую женщину, высокую, стройную, может быть, с большим ртом и медленными движениями. Она оказалась маленькой и белокожей. Густые волосы заплетены в две скучные косички. Одета в рубашку, будто совершившую путешествие в машине времени из семидесятых, коричневую с оранжевыми полосками.

— Спасибо, что разрешили мне зайти, — сказал Ингвар, отдавая ей пальто.

Она провела его в гостиную и указала на светлый диван, весь в пятнах. Ингвар подвинул подушку, убрал с дивана книжку, сел и обвел взглядом гостиную. Полки были в беспорядке забиты книгами. Корзина для газет была переполнена, он разглядел два экземпляра «Информасьон» и разорванный номер «Ле монд дипломатик». На грязном стеклянном столике, стоявшем между диваном и двумя непарными креслами, лежала стопка журналов с незнакомыми названиями, на ней стоял немытый бокал с засохшими остатками красного вина.

— Извините за беспорядок, — сказала Эльсбет Давидсен. — В последнее время у меня не было сил убираться.

Ее голос ей не шел. Он был глубокий, с хрипотцой, и простенькие косы казались вовсе смешными. Она не пользовалась косметикой, и у нее были самые голубые глаза, которые Ингвар когда-либо видел. Он понимающе улыбнулся.

— По-моему, у вас уютно, — сказал он не кривя душой. — Кто это? — Он кивнул на литографию над диваном.

— Ингер Ситтер, — пробормотала она. — Хотите чего-нибудь? У меня, правда, все кончилось, но... Кофе? Чай?