Черчиль
Шрифт:
В любом случае, по окончании лета Уинстон снова был отправлен во Францию, где он увлекся ходом сражения. Он придерживался того взгляда, что работа обусловливала постоянную необходимость для него находиться в соприкосновении с условиями на местах. Эта его точка зрения на свои обязанности разделялась отнюдь не повсеместно. В Палате Общин не видели его месяцами. За каждый удачный случай использования танка Черчилль хватался как за оправдание своих собственных амбициозных планов войны машин в 1919 году. Возвратившись в Британию, он посетил основные центры производства военной продукции, снова с намерением подготовки большого наступления в 1919 году. Тем не менее, к октябрю стало очевидным, что война в действительности может подойти к концу и без успешной кампании, которой Черчилль посвятил всего себя. После заключительной поездки на фронт ему удалось вернуться в свой офис, расположенный в отеле «Метрополь» и выходящий окнами на Трафальгарскую площадь, в 11 утра 11 ноября 1918 года. «После 52 месяцев вынашивания мучительных тягот, — писал он позже в «Мировом кризисе», — и взваливания их на спины людей, в конце концов, внезапно и повсеместно, все тяготы сразу были сброшены».
На самом же деле ноша службы в военное время была одной из тех, которая более доставляла Черчиллю удовольствие, чем тяготила его. Хотя во время своего короткого пребывания в солдатах он упоминал о
В коалиции,
1919–1922
Положение Ллойд Джорджа в декабре 1918 года было парадоксальным. Руководство войной обеспечило ему огромный престиж, но, за исключением короткого срока, его политическая основа была слаба. Он оставался либералом, но, чтобы выжить, просил и получил поддержку консерваторов. Он полагал, что сможет укрепить эти отношения в коалиции до мирных. Возможности быстрого воссоединения либералов не было.
Действия Черчилля определялись стратегией премьер-министра. Он также решил, что имеет смысл поддержать коалицию. Победа была национальной. Она не принадлежала какой-либо партии или классу. Достичь мира правительство также могло при условии широкой межпартийной поддержки. Этот призыв был убедительным — и особенно подходящим для Черчилля. Как министр военного снабжения он приобрел некоторую способность чувствовать настроения промышленных рабочих. Было желание перемен, которое в конце концов могла перехватить лейбористская партия. После того как мир уже был достигнут, стало очевидным, что большинство ее лидеров будут бороться как независимая организация. Лейбористы могли достичь быстрого политического прогресса и изменить природу британской партийной политики. Если дело повернется так, что это случится, альтернативные возможности были следующими: постоянно формирующие коалицию партии могли формально слиться воедино; либералы могли воссоединиться; консерваторы могли пойти своим путем; могла зародиться новая центристская партия. В этих обстоятельствах не было ясно, где Черчилль найдет себе политический дом.
Тем не менее, никаких сиюминутных причин для волнения не было. Во Всеобщих выборах декабря 1918 года коалиция получила массовое одобрение. Членов парламента от либералов, поддерживавших Ллойд Джорджа, было почти впятеро больше, чем, тех, кто стоял к нему в оппозиции, но сторонники объединения коалиции были гораздо большей партией. В общем, доля избирателей, поддерживавших либералов, со времени последних выборов в 1910 году сократилась наполовину. Асквит в парламент не прошел. То же самое случилось со многими выдающимися лидерами лейбористов, хотя в целом партия добилась некоторого прогресса. Результат был тем более удивительным, по крайней мере, для некоторых наблюдателей, что выборы проводились на основании нового Закона о народном представительстве, который предоставил право голоса всем взрослым мужчинам без имущественного ценза и замужним женщинам после тридцати. Этот электорат сильно отличался от того, на котором основывалась партийная политика времен короля Эдуарда. «Единственный неопределенный элемент, — писал Черчилль жене из Данди во время его собственной кампании — это этот огромный, этот громадный электорат, состоящий из такого большого количества самых бедных людей страны» [40] . Случилось также, что среди избирателей Данди оказалось много почитателей Асквита. Тем не менее он был уверен, что будет возглавлять список в таком избирательном округе, который имел право отправить в парламент двух кандидатов, и так оно и случилось. Однако, наметились некоторые причины для беспокойства. Конечно, консервативный кандидат заявлен не был: что случилось бы, если и когда он был бы выдвинут на рассмотрение? Второе место в парламенте от Данди завоевал лейборист, но у старого оппонента, независимого сторонника «сухого» закона, был неплохой список избирателей. Несмотря на триумф, Данди больше не был безопасным для либерала округом.
40
Джилберт. Уинстон С. Черчилль. Т. 4. 1917–1922. Лондон. 1975. С. 172.
Тот либерализм, который Черчилль предложил своим избирателям так же подходил к этому названию, как и любой другой, предложенный в 1918 году. Он все еще провозглашал себя «прогрессивным», и в самом деле, местная газета заявляла, что премьер-министр обретет в нем «самого сильного лейтенанта» этого крыла своей администрации. Черчилль обещал, например, то, чего не мог выполнить, в частности, национализацию железных дорог. Это был один из взрывов его энтузиазма на десять лет. Он становился негодующим, когда речь заходила о тех, кто извлек только выгоду из войны. Его риторика старалась приспособить к мирному положению тот язык, который использовался во время военных действий. Было бы глупостью отбросить опыт «современных усилий всех классов» и опуститься до ссор, классовой зависимости и «партийного пустословия», которые могли вызвать лишения. Он выражал презрение ко всем, кто во время войны был пораженцем и кто отстаивал мир посредством переговоров. Он также говорил о необходимости уверить «огромные массы тружеников» в «порядочном уровне жизни и труда». Его критика социализма оставалась резкой, но должны были быть «простые законы», регулирующие накопление богатств. Это было размораживанием тем еще тех дней, которые он провел в Министерстве торговли, свежая жизненность которым придавалось патриотической приправой. На более детальном уровне было неясно, что значит любая из них и будут ли они иметь какое-либо отношение к программе коалиционного правительства. В дни, предшествующие перемирию, когда Ллойд Джордж также оформлял свои планы на продление коалиции, Черчилль снова дал возможность премьер-министру ознакомиться со своими ценными взглядами на то, что он деградирует, будучи министром, не несущим ответственности за политику. С другой стороны, в окружении премьер-министра было хорошо известно, что Черчилль испытывает значительно' большую деградацию, не будучи министром вообще. Более того, Уинстон подвергался опасности погонять свою удачу слишком сильно, ибо казался заинтересованным тем, как будет образован новый Кабинет, прежде чем изъявил готовность
До некоторой степени, для всех тех министров, кто был вовлечен в управление военными действиями, победа стала концом сама по себе. Черчилль разделял общее мнение, что это закончилось тогда, когда это случилось. Конечно, «военные цели» время от времени обнародовались, и существовали секретные планы и бесчисленные дипломатические маневры на разных стадиях конфликта. Черчилль рано обнаружил, что война велась в защиту «Христианской цивилизации», и на публике не слишком уклонялся от этого основного взгляда. Формулировка особых задач в его обязанности никогда прямо не входила Однако в 1918 году, когда поползли слухи о мире посредством переговоров, он был готов к тому, чтобы пресечь такую попытку. Любое урегулирование отношений с Германией будет ошибкой до тех пор пока она не «повержена окончательно».
Двоюродный брат Черчилля, Айвор Гест, в переписке с ним отмечал, что любая аккумуляция германской военной мощи, которая в конце концов будет выставлена на переговорах по урегулированию, должна быть «более чем оттенена сплоченностью англоговорящих стран». Черчилль приветствовал такую солидарность и делал все что мог, чтобы ее продолжить. Четвертого июля 1918 года он говорил собранию Англосаксонского общества, что испытывает чувства, которые невозможно выразить словами, когда смотрит на «великолепие американской мужественности», делающей большие шаги вперед во Франции и Фландрии. Британской наградой за эти действия, заявлял он, стало «полное примирение» Британии и США [41] . Он предпочитал не распространяться о запоздалости американского вмешательства или о степени, в которой Администрация США все еще держалась поодаль от обязательств, взятых на себя союзниками. «Солидарность англоговорящих стран» была прекрасной фразой, но выработка предполагаемого «полного примирения» могла стать делом хлопотным.
41
Там же. С. 122.
Война, по крайней мере временно, сделала Черчилля европейцем. Его посещения Франции и участие в боевых действиях вызвали глубокие личные переживания и любовь к этой стране. Он находил Клемансо человеком, сравнительно безразличным к фронтовым опасностям. У Черчилля были некоторые идеи относительно Франции, хотя и выражал он их на скверном французском. Тем не менее он ясно видел, что германский вопрос оставался центральным для будущего Европы. Он не делал различия между правительством и народом Германии, когда речь заходила о причине войны: «Все они были в этом замешаны». Как следствие, он полагал, что Эльзас-Лотарингия должна быть возвращена Франции. Тем не менее, несмотря на то, что Германия должна понести наказание, благоразумным будет некоторое великодушие. Такая забота преимущественно вытекала не из горячего желания примирения, но скорее из боязни внутренних потрясений и возможной революции в Германии, которая доставит бациллы большевизма к самому сердцу Европы. Позволить, чтобы политика основывалась на понятных эмоциях настоящего, без учета будущей расстановки сил в Европе, было бы глупостью.
Именно большевизмом был больше всего озабочен Черчилль. В последующие месяцы его речи об угрозе, которую он с собой нес; варьировали по количеству метафор, но никогда не были менее чем красочными. У него было видение тирании зла, продвигающейся от Японии к самому сердцу Европы. Он думал, что именно большевики срывали его митинги а Данди. Большевистская тирания была худшей тиранией в истории. Сила его убежденности привела к тому, что среди тех, кто считал себя уравновешенным, появилось мнение, что он был одержим навязчивой идеей на этот счет. Собственная проницательность Черчилля во многом была обязана секретным разведывательным материалам, которые попали к нему, после того как британским криптографам удалось расшифровать русские военные коды. Тем не менее в более общем случае это было вопросом интуиции. Он приветствовал либеральное конституционное развитие в России и был испуган тем типом режима, который собирались там установить. Он не стоял на позиции, определяющей, какой должна быть политика Британии, но его служебное положение, естественно, до некоторой степени вовлекало его в дискуссию. В России с 1917 года уже находились британские войска (и войска, присланные некоторыми другими нациями), с приводящей в замешательство задачей предотвратить попадание производственных мощностей в руки Германии и по возможности заново восстановить Восточный фронт. Если они там и останутся, они могут быть вовлечены в гражданскую войну в России в значительно большей степени, чем в настоящем случае. Но, возможно, они должны быть не только в нее вовлечены, но и усилены и дополнены, имея в виду разгром большевизма?
По крайней мере, в начале 1919 года Черчилль так и думал, хотя его собственные расследования выявили среди части солдат нежелание сражаться в России. Он пришел к выводу, что только русские армии могут уничтожить большевизм, но они нуждались в поддержке и одобрении, чтобы добиться успеха. Однако у Ллойд Джорджа было два возражения, которые он считал решающими. Он не верил, что русские генералы, которым могла быть оказана помощь, были либеральными. Во-вторых, он ссылался на исторические прецеденты, четко указывающие, что иностранная интервенция окажет воздействие, прямо противоположное желаемому. Он также боялся расходов. Принятие решений по этому комплексному вопросу затруднялось тем, что премьер-министр и министр иностранных дел часто отсутствовали, уезжая на проводившуюся в Париже мирную конференцию. Черчилль громил политику выжидания и с испугом наблюдал за неуклонным ростом власти большевиков. Он обвинял коллег, в том числе и премьер-министра, в предательстве тех русских, которые все еще пытались сопротивляться их полной победе. Ему удалось добиться некоторой дополнительной помощи Деникину, но в конце октября последние британские войска были выведены из Архангельска и Мурманска. Казалось, Черчилль и в самом деле имел достаточные основания верить в возможную победу Деникина. Тем не менее в последующие месяцы правительство все более отдалялось от внутренних событий в России. Черчилль испытывал испуг и отвращение к тому, что он считал бесхребетностью коллег в этом отношении.