Черчиль
Шрифт:
Так или иначе, части оказывались лучше целого. Такой вердикт также мог бы быть вынесен относительно всего срока его пребывания в должности министра финансов. Это не совсем согласуется с общим убеждением, хотя предположить, что он был слишком плохим министром финансов, значило бы сузить до чисто экономической концепцию его функционирования. Когда в 1928–1929 гг. подошел к концу срок работы этого состава правительства, Черчилль, без сомнения, мог быть признан одной из его удач. Неизбежно начались размышления, на какое место назначить его в следующей администрации. Как предложил Амери Невиллу Чемберлену, это был удобный случай для того, чтобы сделать его министром иностранных дел. Чемберлен полагал, что от такой перспективы премьер-министр по ночам будет вскакивать в холодном поту. Тем не менее случай действительно был удобным, поскольку теперь это был единственный главный пост в правительстве, которого никогда не занимал Уинстон. Его несколько несвязные размышления относительно иностранных дел, будучи размышлениями министра финансов, по краям, какими они были, могли стать более округлыми и связными, если бы в силу служебной необходимости ему пришлось посвятить себя систематическим раздумьям на предмет иностранных дел. Другой мыслью было то, что он мог стать лордом-президентом со специальной ответственностью за координацию работы министерств. Под этими рассуждениями скрывалась озабоченность тем, чтобы стать преемником Болдуина, когда бы это ни случилось. Хотя в общем он полагал, что правил хорошо, существенное количество
Все эти размышления основывались на предположении, что следующее правительство сформируют тори. Хотя Черчилль и посмеивался над некоторыми намеками, которые теперь делал Ллойд Джордж относительно того, что ему придется бороться с безработицей, он без особых трудностей мог сам с ними столкнуться. Либералы неожиданно сильно заявили о себе, вызвав сомнение в том предположении, что политическая борьба была «антисоциалистской». Черчилль играл активную роль в кампании выборов, состоявшихся 30 мая, но не испытывал оптимизма относительно их исхода. Упор Болдуина на «безопасность прежде всего» был не для него. Он предпочитал атаку на опасности социализма. В итоге, хотя ему и удалось сохранить место в парламенте, несмотря на меньшинство в общем списке голосов, масштаб потерь консерваторов превзошел его ожидания. По мере того как поступали результаты, его восклицания по поводу окружающих Даунинг-стрит, 10, были просто непечатными. Могло быть, что в Кабинете он служил последний раз.
Декада безвластия,
1929–1939
Было отмечено, что период выдержанной парламентской оппозиции никогда не был характерной чертой политической жизни в черчиллевском понимании, те несколько лет, когда он не был у власти, он в нормальном состоянии скорее проводил за сменой политических партий, чем в попытках подорвать правительство. Было трудно поверить, что в возрасте 54 лет он станет демонстрировать новое влечение к «теневой» роли. Пришедшее к власти правительство лейбористов выглядело более устойчивым, чем его предшественники, и к предполагаемому времени следующих выборов Уинстону будет около шестидесяти. «Только одна цель все еще привлекает меня, — писал он своей жене 27 августа 1929 года, — и если бы она была закрыта, я оставил бы унылое поле для новых пастбищ» [51] . Должно предположить, что это относилось к лидерству в Консервативной партии, и в перспективе — к премьерству, с тех пор как он объявил в предыдущем высказывании, что если Невилл Чемберлен станет партийным лидером «или кем-нибудь еще в этом же духе», он напрочь отойдет от политики и поищет удачи на пользу своей семье. Чемберлен был на пять лет старше Черчилля. Даже в том случае, если предположить, что он станет преемником Болдуина, Черчилль, вероятно, будет слишком стар, чтобы сменить Чемберлена, — возможно, лет на десять. С другой стороны, относительная малочисленность среди нового поколения опытных талантливых людей может предоставить старикам дополнительное время пребывания у власти. У Черчилля был достаточный опыт превратностей политики, чтобы понимать хрупкость таких расчетов, но когда «оставалась лишь одна цель», он должен был реалистически воспринимать собственные шансы.
51
Джилберт, Цит. произведение. С. 344.
В итоге Невилл Чемберлен сменил Болдуина, но в такое время и после таких преобразований, которые не планировались ведущими действующими лицами консерваторов в 1929 году. Для Черчилля не было места ни в национальном правительстве, сформированном Рамсеем Мак-Дональдом в 1931 году, ни в национальном правительстве, сформированном Болдуином в 1935, ни в национальном правительстве, сформированном Чемберленом в 1937. В каждом отдельном случае итог мог быть другим, если бы в годы, предшествующие этим событиям, Черчилль по-разному разыграл свои карты. В течение всех этих десяти лет он еще обладал некоторым родом власти, хотя она не вытекала из занимаемой должности. Он обладал престижем, происходившим из карьеры невероятного разнообразия и энергичности. Несмотря на недостатки, это был человек, «ожидавший за кулисами». Он обладал силой пера, редкой среди пэров. В своей стране и за ее пределами он до сих пор мог добиться внимания посредством своей журналистики, переносимой на самые разнообразные темы. Он был «именем» для сотен тысяч лю^ей, которые никогда не знали, был ли он неутомимым членом парламента, и не интересовались этим. Он до сих пор обладал силой речи, которая могла быть разрушительной, но которая не была настроена в тон более прозаической атмосфере в Британии, сплошь населенной радиослушателями. Его стиль выражения, каким бы средством он ни пользовался, вызывал восхищение даже тогда, когда его мнение восхищения не вызывало. Поэтому, с его точки зрения, существовала явная опасность того, что его модуляции утратили свою силу убеждения — интересные пережитки из более просторного времени. В самом деле, не был ли сам Черчилль и то, что он отстаивал, интересным музейным экспонатом, не имевшим более отношения к политике 30-х годов, но определенно хуже видимым из-за витрины?
Для самого Черчилля это десятилетие было одновременно восхитительным и угнетающим, так как он наполовину верил в то, что это была витрина. Грани его поведения предполагали, что он скорее любил быть «предметом антиквариата», который важно выставлял напоказ свои предрассудки, не обращая внимания на то, какое впечатление они производили. Весь мир шагал не в ногу, за исключением нашего Уинни. Окруженный пестрым роем приспешников, тешащих его самоуважение и пьющих его виски, он показывал миру два пальца (что еще не являлось жестом победы) и исчезал в своем кабинете, чтобы надиктовать еще больше книг о самом себе и своем знаменитом предке Джоне, герцоге Мальборо — до такой степени, что уже трудно было различить, кто был кем! В возрасте 50 лет он оставил поло, но продолжал заниматься стрельбой. В политическом отношении он рассеивал выстрелы таким образом, который все больше казался пустым и беспечным. Это были действия человека, лишившегося власти и не ожидавшего всерьез возвращения к ней вновь. С другой стороны, в разбросанном изобилии своих усилий он мог неожиданно поразить уязвимую цель и вернуться на вершину с триумфом.
В его возрасте политика была чем-то вроде этого. Современники находили все более трудным определить в зрелом Черчилле точку равновесия между глубоким убеждением, кричащими предрассудками, неистовым честолюбием, великодушной мудростью, озорной игривостью и своенравным упрямством. Возможно, сам Черчилль больше не был уверен в равновесии, если он когда-нибудь и был в нем уверен. Он забавлял, изумлял и злил примерно в равной степени. Начало казаться — его неудача в том, что он был слишком талантлив в слишком разных направлениях. Ему надоедало целеустремленное взращивание маленьких кусочков, которое, по-видимому, устраивало меньших людей. «Пока вы с ним, — писал историк Дж. М. Тревельян из Кембриджа, — нельзя сказать, что раса государственных деятелей, которые являются людьми писательского склада, исчезла с лица земли» [52] . Черчилль не исчез, но было несколько неуютно чувствовать себя вымирающей породой.
52
Там же.
Черчилль определенно с удовольствием приступил к укреплению своей репутации. В пределах двух недель после оставления службы он начал работать над биографией Первого герцога Мальборо. Был официально введен в должность помощник-исследователь, и установлен строгий распорядок производства [53] . Однако это был не единственный проект. В этом положении Черчилль «собирал» контакты с таким же усердием, с каким его высокочтимый монарх предавался коллекционированию почтовых марок. Кроме журнальных статей, в запасе у него было еще два существенных проекта: заключительный том «Мирового кризиса», который повествовал о Восточном фронте в первые годы войны, и том мемуаров, который должен был выйти в свет под названием «Ранние годы моей жизни». К этому времени его доход от литературной деятельности был в пределах 30 000 фунтов стерлингов в год и далеко превосходил таковой от инвестиций и парламентское жалование. Когда будет инвестирован вещественный объем этого дохода, это даст Черчиллю уверенность в финансовом плане, которой требовали его статус, занятия и стремления, но которой он никогда реально не обладал. Таким образом, литературная слава и финансовое благополучие удобно совмещались.
53
Дж. Х. Пламб. Черчилль, в кн.: Создавая историка: собранные очерки Дж. Х. Пламба. T. I. Лондон, 1988. С. 238–240.
Он оставался неумолимо привязан к распорядку производства. Новую настоятельность этому придавал тот факт, что ожидаемый доход от вкладов летом 1929 года серьезно пострадал от последствий Великого краха в США в предыдущем октябре. Заранее разбитые на части, или перепечатанные, в одной газете или в другой, эти книги держали Черчилля на верхней полосе заголовков. «Ранние годы моей жизни» (1930) покрывали годы от его рождения до смерти королевы Виктории в 1901 году. «Вы интересный малый», — сказал премьер-министр, Рамсей МакДональд, когда благодарил Уинстона за то, что он прислал ему экземпляр [54] . Многие читатели согласились. Обнаружившийся молодой человек был сентиментальным и драчливым, но, как ни странно, бесхитростным и почти беззащитным. Политик, который столь многое раскрывал о себе, либо отказывался от гонки за властью, либо сознательно зазывал публику, от которой все еще могла зависеть поддержка, увидеть в этом саморазоблачении полное, хоть и не без недостатков, человеческое существо. Невилл Чемберлен бы не посвятил публику в свои секреты до такой степени. Другие два тома, «Размышления и приключения» (1932) и «Великие современники» (1937), были менее саморазоблачительны, но последний, сборник мириад его статей, обеспечивал проблески его предположений и забот того времени. Это были не академические трактаты, но ловкие вклады для широкой аудитории за плату. По-видимому, он писал на темы, которые знал отлично и о которых мало что знал, с одинаковой легкостью.
54
Джилберт. Цит. произведение. С. 365.
Из этих книг и окружающей их разнообразной переписки, статей и комментариев всплывали две темы: потеря власти и неприветливость будущего. Было ясно, что размышления о начале его жизни приведут его к тому, чтобы сравнить ее с началом тридцатых. Как он писал в своем знаменитом введении, он понимал, что создал картину исчезнувшей эпохи. Он был дитя викторианской эры, когда позиция Британии в торговле и на морях «не имела себе равных». Величие империи и обязанность хранить его были аксиоматичны. «Доминирующие силы» в своей стране были уверены в себе и своих доктринах. Главенство на море [55] обеспечивало им безопасность и уверенность, что они могут учить мир искусству управления и экономической науке. Они оставались «спокойными, будучи убежденными во власти». Этого больше не было. Остров действительно превратился в «гнилое государство». Частью вопроса теперь было распознать эти «доминирующие силы». Где действительно находится власть? Похороны его двоюродного брата, Девятого герцога Мальборо, в 1934 году, вызвали мучительные и смятенные размышления. Три или четыре сотни семей, предполагал он, обеспечивали Британии ее политическое лидерство в течение многих веков, бывших свидетелями ее возникновения как великой державы. Теперь они были почти полностью бессильны, и вместе с политикой привилегий ушла и политика интеллекта. Как указывал Коулинг, это было простым повторением обиды «первоклассных мозгов» на «расу пигмеев», пришедших на службу после 1922 года [56] . Однако, во многом потому, что сам он принадлежал к одной из этих семей, он не отметил прибытия вида демократии, но интересовался, какую пользу принесла видимая замена древней политической аристократии на миллионеров, самих сколотивших состояние, боксеров и кинозвезд. Массовое общество обладало образованием, которое одновременно было и всеобщим, и поверхностным (оно читало его статьи!).
55
Уинстон С. Черчилль. Ранние годы моей жизни. Лондон, 1941. С. 9–10.
56
Процитировано и рассматривается у Коулинга. «Религия и общественная доктрина». С. 308.
Как в таких условиях могла проявляться политическая власть? Он не мог точно подогнать себя к тому факту, что «министр более не был фигурой таинственной и внушающей благоговение, страх». Ожидалось, что теперь он будет надевать брюки-гольф и станет ждать своей очереди на поле, как любой человек. Может ли вырасти лидерство из «обыкновенных парней», которым пришлось делать какой-то особый вид крупномасштабной работы? Он предполагал, что обладание властью требует от человека «возвышаться над общей массой», как это делал он сам. Но было ли это так необходимо? А если срывание маски с тайны власти выявит, что в конце концов никакой тайны нет? Черчилль не мог действительно поверить в это. В самом деле, оглядываясь на почти повсеместную картину того неопределенного и мягкого либерализма, в который он сам верил когда-то ближе к началу века, он видел не появление «обыкновенных парней», способных управлять сложными современными государствами, но скорее «бурную реакцию, направленную против парламентских и выборных процедур» и «установление диктатуры, открытой или завуалированной, практически в каждой стране». Он в самом деле мог видеть, почему в Италии всплыл Муссолини — «величайший законотворец среди живущих» — но фашизм был не более подходящим средством решения британских трудностей, чем коммунизм. Было и желательно, и возможно сохранить парламентскую систему правления «с любыми изменениями, которые могут понадобиться». Одно из сделанных им предположений, возможно, вытекало из его собственного опыта в Казначействе, было непрактичным и заключалось в том, чтобы передать все вопросы экономики в руки специализированного Экономического совета, который мог бы определять политику вне зависимости от выборных соображений, обезличивающих правильную формулировку политики в парламенте. Ему также нравилось видеть в своем лице образец необыкновенной британской способности таким образом управлять политическими изменениями, что яркие звезды, светившие под одним распределением, могли продолжать делать то же самое в совершенно других политических обстоятельствах. Единственная трудность с таким размышлением состояла в том, что в этом особом положении дел он сиял не слишком ярко когда, как он все больше и больше верил, выживание государства было поставлено на карту.