Черчиль
Шрифт:
При всех этих обстоятельствах была определенная ирония в напряжении, легшем на парламент, в британском представлении о том, вокруг чего, собственно велась война. Было необходимо, с точки зрения пропаганды, обозначить различия в способе, которым управлял войной премьер-министр (в парламенте и через парламент) с властью диктаторов, которых не удерживали и не направляли представительные институты. Также и на практике, крайности в принятии решений делали все более неубедительными размышления о том, что в военное время Палата Общин обладает властью инициировать законотворчество или осуществлять тщательную проверку Военного кабинета. Тем не менее именно в Палату Общин, на закрытую или открытую сессию, должен был приходить Черчилль в моменты триумфа, бедствия или рутинной обыденности. Он должен был представлять себя перед лицом критики по поводу больших или ничтожных тем, иногда к его сильному раздражению. Он должен был отвечать на нее так, чтобы разуверять и воодушевлять, даже когда чувствовал, что критика была нечестной или бесполезной. Это было такое сдерживание власти, которое не должен был терпеть ни один лидер. Только в первые шесть месяцев 1942 года, сопровождавшихся падением Сингапура и Тобрука, была хотя бы перспектива того, что парламентская критика придаст некоторую рискованность положению Черчилля. Голосование по вотуму недоверия, которое последовало за датами 1–2 июля, дало правительству 475 голосов, а его критикам — 25 [68] .
68
Девид
Тот факт, что столь малое разногласие явилось высшей точкой парламентской оппозиции во время войны, был, конечно, изрядным свидетельством эффективности сплочения коалиции, сформированной Черчиллем в мае 1940 года. Во второй мировой войне она дошла почти до той же самой точки, которая была и в первой. Однако Черчилль формировал свою коалицию не так, как надлежит премьер-министру, неохотно расширяя партийную основу своего правительства. Его коалиция была коалицией с самого начала, и ее состав отражал испытываемую им необходимость не только создать правительство национального единства, путем многопартийного участия, но сделать это таким образом, который гарантировал бы его личную власть. В результате получилась странная смесь из «друзей Черчилля», людей, не зависящих от формальных межпартийных назначений. Вначале, в составе Военного кабинета из пяти человек, к Черчиллю присоединились Чемберлен и Галифакс, и Эттли с Гринвудом от лейбористов. Три министра родов войск — Александер — Адмиралтейство (лейборист), Иден — Военное министерство (консерватор) и Синклер — ВВС (либерал) оказались к месту. На лорда Ллойда на посту министра по делам колоний можно было положиться в задаче оглашать точки зрения в империи. Широта мнений в дальнейшем была отражена в назначении Бивербрука, Саймона и Кингсли Вуда, и, по совету Эттли, чтобы видели, что решающие назначения относительно дел своей страны отходят к социалистам — Бивена (министерство труда) и Моррисона (обеспечения). Естественно, с течением времени, в персональном составе происходили значительные изменения, но Черчилль никогда не позволял ситуации развиваться таким образом, чтобы кто бы то ни был смог занять позицию, опасную для него самого. Только в 1942 году, по данным Гэллапа, удовлетворенность правительством в обществе была менее 50 %, а по большей части — более 70 % — были, видимо, удовлетворены. Тем не менее, многозначительно, что личный рейтинг Черчилля был выше, чем у правительства, кроме самого конца войны. Это несоответствие позже выразилось в мнении, что если Черчилль когда-нибудь и будет заменен, то скорее на того, кто будет обладать сравнимой по величине харизмой. Иногда упоминалось имя Стаффорда Криппса, человека настолько же характерно аскетичного, насколько Черчилль был сибаритом, но это никогда не было серьезной возможностью. С негативной точки зрения, Черчилль остался у власти только потому, что вокруг не нашлось никого лучше, чтобы его заменить. С позитивной — его рекорд наводил на мысль, что он и останется, рекордом.
3 сентября 1939 года Черчилль провозгласил тост «за победу». В своей первой речи в качестве премьер-министра он не смог предложить ничего, кроме «крови, тяжкого труда, слез и пота» в погоне за этой целью. Ею должна была стать «победа, победа любой ценой, победа вопреки любому террору, победа, каким бы долгим и трудным ни был путь к ней». Он хорошо знал, что премьер-министром он стал только благодаря войне. Его опыт первой мировой показывал ему, что удача политика на войне была гораздо более непостоянна, чем обычно. Однако, были даны договоры в парламенте и модели партий. Тут и там их можно было кое-как подправить, но они устанавливали формальные параметры власти. Крайности войны были повелительны. Перемена была необходимой и неизбежной, но она была сделана управляемой и приемлемой, насколько это имело место в структуре определенной продолжительности.
Необходимость «мобилизации для тотальной войны» была хорошо понята. Она требовала способности к тому, чтобы за пределами служебного кабинета или палаты, в которой происходили совещания, наладить связь с теми домами и сердцами, которые могли предпочесть более тихую жизнь. Она требовала стиля. Даже те в политическом мире, кто имел свои оговорки относительно Черчилля в мае 1940 года, признавали, что стиль у Черчилля есть. Мощь государства на войне полностью зависела от его сплоченности и чувства целеустремленности. Черчилль очень живо ощутил это сам, вступая в должность во время падения Франции. Он метался через Ла-Манш, стараясь укрепить волю к сражениям, но вместо этого становился свидетелем разрушения морального состояния. В какой степени падение Франции являлось военной неудачей и в какой степени оно было духовным разложением, всегда будет спорным вопросом. Для Черчилля урок был ясен. Власть политиков и генералов испарялась, если не было воли к борьбе. В 30-х годах он потерпел огромную неудачу, пытаясь возродить энтузиазм в отношении империи, который казался пришедшим в упадок среди британской элиты, равно как и народа. Однако теперь, когда опасность была столь неотвратима и столь близка, будет ли действительно возможно укрепить мускулатуру и собрать кровь воедино?
Собственное мнение Черчилля впоследствии, в «Их лучшем часе», делало ударение на национальном единстве, которое не нужно было создавать, а нужно было просто подкрепить в обстоятельствах стресса. В этом отношении премьер-министр был счастливым наследователем того, что он считал промедлением и малодушием Болдуина и Чемберлена. В 1938 году война могла стать отчетливо разделяющей в своей собственной стране — независимо от того, удачной она будет или нет. Она также выявит разделение империя/Содружество. К тому времени как Чемберлен объявил войну, мнение, что он подошел к пределу уступок и примирения, было всеобщим. Война была оправдана. Единственное противостояние было со стороны коммунистов вслед за Советско-Германским пактом. Имелись группы пацифистов и совестливых протестующих, но не в том масштабе, который представлялся во времена хмельных дней Союза мирного залога.
Следовательно, по большому счету, было достигнуто единодушие. Язык риторики Черчилля мог строиться на том предположении, что желание «победы» было почти всеобщим. Оратору не было нужды убеждаться или спорить. Десятки лет его опыта как публичного оратора использовались для своего эффективного применения. Полвека спустя слова, напечатанные на бумаге, все еще сохранили способность побуждать к действиям, хотя они и казались принадлежащими другой эпохе. Человек и время были под стать друг другу. Черчилля был достаточно стар для того, чтобы произносить речь в старой традиции, но не слишком стар для того, чтобы приспособиться к требованиям микрофона и трансляции. Его долго мучило, что Би-би-си отказала ему в эфирном времени, чтобы изложить свои взгляды на Индийский вопрос. Теперь он наверстывал время. Нет сомнения, что далеко не все его речи выслушивались в благоговейной тишине и не все они вызвали немедленный подъем духа, но имеются обширные и разнообразные свидетельства воодушевления, которое они вызывали. Тот факт, что используемый Черчиллем английский не вполне соотносился с манерой, в которой кто-либо говорил в действительности, во внимание не принимался [69] . Предположить, что «единственно большим» вкладом Черчилля
69
Пирс Брендон, Уинстон Черчилль. Лондон, 1984. С.114. См. также предисловие Девида Каннадайна к его изданию «Речей Черчилля». Хармондсуорт, 1990.
70
См.: Ян Маклейн. Министерство морального духа: Моральный дух внутреннего фронта и Министерство информации во второй мировой войне. Лондон. 1979. С. 99.
И все же одних слов было недостаточно. Со стороны премьер-министра ожидалось выражение чувства неослабевающего обязательства, но обязательства, которое должно было быть бодрым и оптимистичным. Надо было появляться то тут, то там, а не погружаться в забвение. Создание такого образа не мешало тому, что было на самом деле. По природе Черчилля был упругим и неослабевающим человеком. Помогла и врожденная страсть хорошо выглядеть. В прошлом эта его склонность вызывала разве что сдерживаемое веселье окружающих. Теперь она явилась миру в полной мере. Сегодня он мог быть зеркалом мрачного портняжного вдохновения, назавтра — демонстрировать почти игривую затрапезность своего одеяния. Он мог по очереди появиться в гражданской одежде, форме военного и моряка. Его можно было видеть на борту бесчисленных кораблей, в пустыне, на углах улиц. У него было множество шляп и кепок на все случаи жизни. Он не всегда имел возможность менять сорочка трижды в день, но ему бы этого хотелось. Общий эффект был внушителен. Это был не один человек в одной роли, а множество людей в разных ролях — и все они таинственным образом звались Уинстоном Черчиллем. И каждый знал или думал, что он всегда курил сигару. Он обладал безошибочной способностью пройти по тлеющим доскам среди навивающихся пожарных шлангов со своей неизменной тросточкой. Он в самом деле приведет нацию к победе. Он стал «добрым старым Уинни», никогда не становясь человеком народа. Человек, который ожидал от слуги, что тот выдавит ему зубную пасту на щетку, продолжал жить в полном наведении «обычной жизни», но что это значило?
Содержание с формой не расходилось. Имеются многочисленные свидетельства того, какое гальванизирующее действие производило его появление в Уайтхолле. Нам представляется зрелище респектабельных государственных служащих, бегом несущихся по коридорам. Обычные рабочие часы и выходные прекратили свое существование. Над своими официальными памятными записками он работал изо всех сил, и бок о бок с ними были его закадычные друзья, такие как майор Мортон и профессор Линдеман. Случайные посетители, такие как молодой ученый Р. Д. Джонс, писали, что они выходили с «чувством, будто бы подзарядились энергией от контакта с источником живой силы». Такие воспоминания не могут быть сброшены со счетов, хотя здравый смысл говорит, что в сложной работе Уайтхолла военного времени, конечно, был предел дополнительным обязанностям, которые мог выполнить премьер-министр. Вопреки впечатлениям, иногда подкрепляемым его мемуарами и знаменитыми красными наклейками «Сделать сегодня», премьер-министр не обладал возможностью напрямую обеспечивать немедленное воплощение всех своих желаний. Его штабные офицеры делали все что могли, и Черчилль использовал накопленный опыт ’’путей и способов», выстроенных им за время своей жизни, чтобы добиться хорошего эффекта. Но даже в этом случае небольшой скептицизм не повредит истине. В Уайтхолле и на разнообразных театрах конфликтов было огромное множество людей, которые не «работали с Черчиллем», но которые, тем не менее, эффективно заставляли дела идти своим чередом. Они не вели дневников и навряд ли даже видели премьер-министра [71] . А для тех немногих, кто видел, его время и методы работы оказывались не столько стимулирующими, сколько изматывающими. Коллективная сила группы была в опасности, подрываемая этой динамо-машиной в центре. Так сказать, оставались живые впечатления, что эта рабочая лошадка никому не уступит. Человек, которому было около семидесяти, выдерживал 90-часовую рабочую неделю в течение пяти лет и успешно дал отпор сердечным приступам и обострениям пневмонии (каждая из этих напастей могла свести в могилу более молодого и мнимо более крепкого человека). Его работоспособность напрямую зависела от физического состояния, и в этом отношении он всегда казался способным выдерживать все нагрузки, которые безвозмездно принимал на себя как неизбежные и обязательные [72] .
71
См. Джон Уилер-Беннет. Сделать сегодня: работа с Черчиллем. Лондон, 1978; Джон Колвил. Сторонники Черчилля. Лондон, 1981, и Бахрома власти. Дневники Даунинг-стрит, 1939–1955. Лондон, 1985; Реймонд А. Каллахан Черчилль: отступление от империи. Танбридж Уэллс, 1984, утверждает, что Черчилль не мог контролировать свое правительство, несмотря на общее руководство делами.
72
Чарлз Уилсон, лорд Моран.Уинстон Черчилль: борьба за выживание 1940–1965. Лондон, 1966.
Этот полезный труд врача Черчилля является противоречивым, потому что, как замечает он сам, он не вел дневника «в обычном понимании этого слова».
Черчилль был премьер-министром, совмещавшим личный опыт битв в Европе, Африке и Азии и двух сроков пребывания на посту военно-морского министра со знаниями человека, всю жизнь интересовавшегося военной историей. С одной стороны, это было уникальной опорой, чтобы в критические моменты наиболее эффективно употребить власть. С другой, сам этот опыт порождал взрывоопасные размышления о соотношении конституционных рамок и практических запросов военного управления и контроля. И это могло свести всю выгоду к нулю, если при таком положении не найти оптимальный предел власти премьер-министра.
О проблеме стратегического планирования и сотрудничестве между радами войск Черчилль знал лучше кого бы то ни было на переднем крае британской политики. Он, хоть и со стороны, наблюдал предпринимаемые перед войной попытки координации обороны, а в последние месяцы своего правления Чемберлен просил его председательствовать на совещаниях начальников штабов. Став премьером Черчилль назвал себя и министром обороны. Такого поста во время первой мировой не существовало, и его полномочия не были четко определены. Министерства обороны не было, но Черчилль полагался на то, что он называл своей «управленческой машиной» в лице генерала Гастингса Исмея, своего «начштаба», и на небольшой секретариат. Это самоназначение имело целью централизовать и интегрировать политику и стратегию, что могло гарантировать от как-нибудь фиаско, подобного Дарданеллам. Исмей продолжал вкратце вводить Черчилля в курс работы Комитета начальников штабов (который был сформирован в 1924 году), хотя премьер-министр всегда сам присутствовал на его заседаниях. Над начальниками штабов стоял Комитет обороны (действий), в котором заседали заместитель премьер-министра (Эттли), три министра родов войск (в присутствии начальников), а позже — министр иностранных дел и другие министры, если случай того требовал. Исмей характеризовал этот порядок, остававшийся неизменным в течение всей войны — хотя Комитет обороны в полном составе собирался нечасто — как систему, позволявшую премьеру осуществлять личное, прямое, повсеместное и постоянное руководство одновременно и выработкой политики, и военными операциями в целом.