Черчилль. Верный пес Британской короны

Соколов Борис Вадимович

Раздел Европы

После провала Арденнского наступления немцев стало очевидно, что конец войны не за горами. Союзникам необходимо было наметить основные контуры раздела Европы и согласовать будущую оккупационную политику в Германии и Австрии. Для этого состоялась Ялтинская конференция — последняя, на которой "Большая тройка" была в прежнем составе.

Во время Ялтинской конференции, 6 феврали 1945 года, Черчилль заявил о готовности признать линию Керзона восточной границей Польши с оставлением Львова в советских руках. Но польский вопрос и на этот раз не был решен. Предложения об объединении лондонских и люблинских (а теперь варшавских) поляков Сталин отверг, ссылаясь на мнение ПКНО.

8 феврали 1945 года на приеме в Юсуповском дворце в Ялте Черчилль в славословии дядюшки Джо перешел последние пределы приличия и здравого

смысла: "Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветастым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно. Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру". В общем, британский премьер, казалось, просто готов был лопнуть от счастья, что живет в одну эпоху с таким великим и во всех отношениях достойным человеком, да еще может называть его своим другом.

Сталин ответил Черчиллю по принципу: кукушка хвалит петуха за то, что хватит он кукушку: "Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за самого мужественного из всех премьер-министров, сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние и возможные союзники покинут ее, сказал он, она будет продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен".

Однако черчиллевская лесть ничуть не сделала дядюшку Джо более уступчивым. Сталин в любовь к себе Черчилля никогда не верил, да и британский премьер на самом деле не питал теплых чувств к советскому генералиссимусу. Особенно теперь, когда до краха Германии оставались считанные месяцы и ум Черчилля был озабочен советской опасностью, надвигавшейся вместо германской. Сдержать её можно было только с помощью США, а уверенности, что американские войска останутся в Европе после войны и что Америка будет и дальше активно участвовать в делах Старого Света, все еще не было. Тем более что опыт американской политики после Первой мировой войны не внушал оптимизма.

Уже в Ялте Черчилль был против разделения Германии, хотя там был подписан документ, по которому Германия должна была быть разделена на несколько отдельных государств. Ему очень не понравилось, когда Советский Союз выразил желание держать под контролем все страны к востоку от Германии и со временем сделать их коммунистическими, Вот как выразился премьер-министр через шесть недель после Ялты: "Мне не очень нравится мысль о расчленении Германии до тех пор, пока не прояснятся мои сомнения относительно намерении России".

После Ялты Черчилль пришел к выводу, что, по его словам, "Советская Россия стала представлять смертельную опасность для свободного мира". В мемуарах он так описывал свое настроение в марте-апреле 1945 года: "Кульминация, по-видимому, безмерного успеха была для меня самым несчастливым временем. Я вращался среди веселящихся людей или сидел за столом, осыпаемый поздравлениями и благословениями всех участников великого альянса, испытывая сердечную боль и дурные предчувствия".

Тем временем на повестку дня стал вопрос: чья армия возьмет Берлин. Как отмечает Герберт Фейс, "несмотря на то, что никто не искал шанса дойти до Берлина раньше русских, этот шанс представился — не Монтгомери, а американцам и был упущен. 11 апреля войска Соединенных Штатов под командованием генерала Симпсона, входившие в состав группы армий генерала Брэдли, дошли до Эльбы близ Магдебурга и на следующий день — день смерти Рузвельта — форсировали ее. Они находились всего в пятидесяти милях от Берлина. "Тогда, — писал позже Брэдли, — мы бы, вероятно, могли сделать рывок на Берлин, если бы хотели добиться этого любой ценой. Жуков еще не форсировал Одер, а Берлин уже находился на полпути между нашими войсками. Однако восточное направление для наступления Жукова было неизмеримо более удобным, нежели

заболоченная дорога, низина, на которую мы вышли на западе".

Симпсон попросил у Брэдли разрешения идти на Берлин. Вряд ли это могло быть одобрено без кажущегося отступления от плана Эйзенхауэра, который он представил Сталину и с которым, вероятно, Красная армия согласовывала свои планы. Во всяком случае, вместо этого "главнокомандующий приказал ему [предположительно Брэдли, который передал приказ Симпсону] удержаться на Эльбе, повернув свои части на север в направлении Любека и на юг в направлении Национального укрепленного района".

Информировав 15 апреля Маршалла об этих решениях, Эйзенхауэр подчеркнул, что считает эти цели самыми важными; кроме того, он заметил, что бросить сейчас свои силы против Берлина "было бы глупо ввиду разницы в положении русских и наших сил… Да, мы захватили небольшой плацдарм за Эльбой, но нельзя забывать, что на этом берегу располагаются только наши передовые части, а основные силы находятся далеко позади". Некоторые источники, впрочем, в значительной степени приписывают эти решения трудностям снабжения передовых частей, а не другим военным идеям или физическим препятствиям. Наверное, это еще одно обстоятельство, повлиявшее на решение, но не думаю, чтобы оно было главным".

Фейс прав, когда считает, что решение остановить наступление на Берлин было политическим, а не военным. Эйзенхауэр и Трумэн не хотели раздражать Сталина.

В апреле 1945 года американские войска имели реальную возможность взять Берлин, причем без больших потерь. Еще до начала советского наступления на Берлин американская 9-я армия захватила и удержала плацдарм на Эльбе всего в 80 км от Берлина. Командующий 9-й армией генерал Симпсон собирался бросить танки на Берлин, но главнокомандующий союзными силами в Европе Эйзенхауэр запретил ему это делать, явно руководствуясь указанием только что вступившего на президентский пост Трумэна. Для оправдания этого решения была придумана версия, что наступление на Берлин стоило бы американцам 100 тыс. потерь. Но это совершенно фантастическая цифра. Противостоявшая 9-й американской армии 12-я германская армия Вальтера Венка насчитывала в тот момент не более 35 тыс. человек, подкрепленных 40 штурмовыми орудиями. Против них могли перейти в наступление около 200 тыс. американцев, подкрепленных несколькими сотнями танков, к тому же в условиях полного господства англо-американской авиации в воздухе. Выходит, каждый из "чудо-богатырей" Венка, включая обозников, должен был убить или ранить не менее трех неприятельских солдат и офицеров. На практике американцы, легко сломив сопротивление 12-й армии, могли бы выйти к окраинам Берлина тогда, когда советские войска еще не прорвали фронт на Одере. При этом перебросить что-то против американцев с Зееловских высот или из состава довольно слабого берлинского гарнизона немцы бы просто не смогли из-за отсутствия горючего и господства союзников в воздухе. Однако Трумэн понимал, что Сталин очень разозлится, если союзники у него перед носом захватят главный приз войны — Берлин. А новый американский президент был заинтересован в налаживани сотрудничества со Сталиным в послевоенном обустройстве Европы, да и советское участие в войне с Японией до появления американской атомной бомбы представлялось необходимым, чтобы ускорить ее окончание. Поэтому Эйзенхауэр, Рузвельт и Трумэн отвергли все предложения Черчилля попытаться овладеть Берлином.

5 мая 1945 года Черчилль писал Идену в Сан-Франциско: "Боюсь, но время наступлении русских по Германии к Эльбе произошло нечто ужасное. Предложенный отход армии Соединенных Штатов в оккупационные зоны, о котором русские и американцы договорились в Квебеке… означал бы расширение господства русских на 120 миль вперед на фронте протяженностью от 300 до 400 миль. Это событие, если оно произойдет, будет одним из самых печальных в истории". В качестве одной из контрмер, которые можно использовать для мирного урегулирования проблемы, он предложил следующее: "Во-первых, союзники не должны отходить со своих нынешних позиций к границам оккупационных зон:

а) пока не будет удовлетворительно решен польский вопрос;

б) пока не будет согласован характер временной оккупации Германии русскими; в) пока не будут обсуждены порядки, которые предполагается установить в русифицированных или находящихся под контролем русских странах долины Дуная, особенно в Австрии и Чехословакии и на Балканах. Во-вторых, возможно, русские захотят при общем урегулировании получить выходы из Черною и Балтийского морей. Все эти вопросы должны быть решены прежде, чем в Европе начнется сокращение войск Соединенных Штатов…"