Чердак дядюшки Франсуа

Яхнина Евгения Иосифовна

В креслах и ложах, на скамейках и галерее, на балконе, на ступеньках стояло и сидело столько людей, что яблоку было негде упасть.

Вальдек, одетый, как диктовали мода и этикет — цветные панталоны, чёрный сюртук и накрахмаленный галстук, — тотчас отметил разницу в одежде публики, занимавшей ложи и ярусы с одной стороны и партер и раёк — с другой.

Вальдека особенно поразило, что партер и раёк пестрели разнообразием костюмов. Длинноволосые и бородатые молодые люди надели кто шерстяную вязаную куртку, кто испанский плащ, подражая повстанцам Греции [19] или итальянским карбонариям. [20] Вальдек сразу понял, что это друзья и сторонники Гюго.

19

В 1821-1829

гг. в Греции произошло национально-освободительное восстание за независимость греческого народа, в результате которого было свергнуто турецкое иго. «Свобода или смерть!» — таков был лозунг участников этого восстания.

20

Карбона?рии — члены тайного политического общества, возникшего в начале XIX века в Италии. Французские карбонарии участвовали в Июльской революции 1830 года.

А «приличные» молодые люди, разделявшие точку зрения «классиков», так же, как Вальдек, надели свой обычный вечерний костюм и заняли ложи и два первых яруса над ложами.

Женщин очень мало. Но вот в ложе появилась какая-то дама лет тридцати, в ярко-красном корсаже, в руке — букет красных гвоздик. «Кажется, ещё минута, — мелькнуло в голове у Воклера, — и она сорвётся со своего места и бросится вниз, в партер, на противников Гюго!»

Взгляды всех обращены на кресло номер четырнадцать во втором ряду, где сидит причина всего этого волнения — сам Виктор Гюго. Говорили, что он пришёл в театр за восемь часов до начала спектакля, чтобы лично удостовериться, как будут впускать в неосвещённый ещё зал его приверженцев — «романтиков».

На улице, вопреки обычной парижской погоде в этот сезон, чрезвычайно холодно. Холодно и в помещении театра, которое не отапливается. У публики, особенно у студентов, которых в зале большинство, носы покраснели, на эспаньолках, усах и баках — оттаявшие капли. Многие топают ногами, то ли от нетерпения, то ли оттого, что обуты легко. Они не предусмотрели того, что неожиданно ударит мороз. И только сам «мэтр» — Виктор Гюго — сидит, расположившись как у себя дома. Его не берёт никакой мороз. Он обложен грелками: грелка в ногах, грелка-муфта на коленях.

У Вальдека даже шевельнулось недоброе чувство против поэта. «Хорошо ему сидеть и ждать лавров, когда ему тепло. А каково бедным студентам и художникам, да особенно тем, в открытых, пёстрых жилетах?»

Весь спектакль Вальдек, не отрываясь, смотрел на сцену. Незаметно для самого себя он увлёкся смелыми словами, которые Эрнани бросал в публику, а вольные возгласы о тиранах, о свободе пронизывали его дрожью. «Вот что значит сила искусства!» — подумал он. Но тут же спохватился и стал с тревогой наблюдать за залом.

Тревога его ещё усилилась, когда из рядов «романтиков» поднялся стройный молодой человек в огненно-красном бархатном жилете (это был Ксавье, которого Вальдек не знал) и повторил вслух реплику Эрнани: «Долой тиранов!» Зал ответил ему одобрительным гулом и рукоплесканиями. Аплодисменты волнами вздымались то к Гюго, то к актёру, игравшему роль Эрнани, то к Ксавье.

В довершение всего сидевший рядом с Вальдеком студент стал неистово аплодировать Ксавье. В руке он держал квадратную картонную карточку ярко-красного цвета. Она мешала ему аплодировать, и он положил её на подлокотник кресла, разделявший его и Воклера. На картонке было напечатано крупными буквами: «ШПАГА, ПРОБУДИСЬ!»

Когда спектакль кончился, зрители шумной толпой бросились к креслу, где сидел Гюго, и вместе с актёрами устроили поэту бурную овацию.

Покидая театр, Вальдек предвкушал, какой успех будут иметь отчёты о спектакле, которые он пошлёт в газеты. А самое главное, как рассказы «очевидца» об Эрнани поднимут его шансы в глазах Жанны.

Глава двенадцатая

Сделка

Прошло всего полтора месяца с того дня, как Люсиль впервые переступила порог дома г-на Пьера. Она делала такие успехи, что старый учитель решил

заговорить с её родителями о том, чтобы устроить Люсиль в театр. Но он встретил такое сопротивление с их стороны, что был вынужден отступить. Тут как раз одна из великосветских дам, г-жа де Мурье, обратилась к нему с просьбой подыскать среди его учениц музыкальную особу на должность компаньонки. [21] Г-жу де Мурье непреодолимо влекло к пению и игре на рояле. Ей нужна была компаньонка, которая помогала бы ей коротать время, аккомпанировала бы ей и услаждала бы её слух своим пением.

21

Так назывались девушки из небогатых семейств, которых нанимали в аристократические дома для того, чтобы они составляли компанию дамам. Случалось, что такие компаньонки не только «развлекали» дам у них дома, но и сопровождали их, когда те выезжали в театры и на балы.

Люсиль вполне отвечала этим требованиям, и г-н Пьер, не колеблясь, рекомендовал её. Жак и Бабетта не стали противиться. Предложение было выгодное. Положенного Люсиль жалованья вполне могло хватить на «карманные» расходы, на которые у Менье как раз всегда недоставало денег. Но хотя таким образом Люсиль попадала в среду аристократов, которых они оба так презирали, они решили, что место у г-жи де Мурье всё же меньшее из двух зол. Дома жизнь дочери скучна и однообразна. И Жак, и Бабетта понимали, что смирение дочери только внешнее и что хоть она больше не упоминает о сцене, она не перестаёт о ней думать.

А Люсиль пленила возможность, какой она не имела до сих пор: сопровождая г-жу де Мурье, видеть в театрах драмы, оперы, пантомимы, балеты. О них она до сих пор могла судить только с чужих слов. Ей казалось, что теперь она наконец приблизится к театру, он станет для неё как бы ощутимее, реальнее. Подумать только, начни она посещать г-жу де Мурье немного раньше, она могла бы вместе с ней побывать на «Эрнани». За одно это она готова была бы работать у своей хозяйки бесплатно хоть полгода!

А г-жа де Мурье была любительницей всякого рода театральных представлений. К тому же выезды в театр давали ей возможность лишний раз показать великолепные наряды, а она славилась умением выбирать свои туалеты и их носить. Все театральные новости и слухи обсуждались в антрактах со знакомыми г-жи де Мурье, среди которых было немало писателей, авторов модных пьес, художников и поэтов. В остальное время Люсиль играла с г-жой де Мурье в четыре руки, читала ей вслух новые английские романы и нисколько не тяготилась таким времяпрепровождением.

Она продолжала посещать и уроки г-на Пьера. Ей стало казаться, что в жизни её наступила какая-то благоприятная перемена. Правда, она теперь реже встречалась с Ксавье. Она хотела бы знать, страдает ли он от этого, но никаких шагов навстречу ему не делала.

Салон г-жи де Мурье посещали главным образом родовитые и титулованные дворяне. Изредка сюда допускались банкиры и коммерсанты. С ними держались любезно, а за глаза называли «выскочками».

Сегодня г-жа де Мурье впервые, с тех пор как Люсиль заняла при ней место компаньонки, устраивала большой бал. Оказавшись среди множества гостей, Люсиль с трудом улавливала, о чём говорят, над чем смеются незнакомые ей посетители салона.

— Подумать только! Жирафа у нас в Париже! И прибыла она прямёхонько из Африки! — восхищался сенсационной новостью один из приглашённых.

— Я могу рассказать все подробности о том, как к нам везли жирафу! — перекрыв на мгновение общий гул разговоров и смеха, раздался чей-то приятный баритон.

Люсиль вздрогнула, узнав голос Воклера. А ведь в том, что он оказался здесь, у г-жи де Мурье, не было ничего особенного. Где же ещё, как не в этом обществе, мог он подвизаться? Но она не встречала Вальдека с того памятного дня, когда он назначил ей свидание. К каким только хитростям не прибегла Люсиль, чтобы оно не состоялось! Рискуя навлечь гнев своего учителя, она пропустила один урок, а потом попросила перенести часы занятий на другой день недели. Больше она о Воклере не слышала, и ей казалось, что опасность встретиться с ним миновала.