Чердак дядюшки Франсуа
Шрифт:
— Погоди! Останься ещё немного! Нужно решить вопрос о нашем выступлении на «Эрнани»! — В голосе Ксавье слышалась настойчивость.
— Это вы как раз решайте без меня! Ты же знаешь, что для меня это вопрос не главный.
— Ты очень деликатен, Огюст, — сказал, смеясь, Жером, — и не говоришь прямо, но мы-то знаем, что ты не одобряешь романтиков и считаешь, что бои должны происходить не в области театра.
Бланки только рассмеялся в ответ и, кивнув головой товарищам, направился к выходу.
— Что ещё за «Эрнани» такой, растолкуйте мне! — спросил с любопытством Франсуа, как только за Бланки закрылась дверь.
— Послезавтра,
17
Гюго?, Викто?р (1802-1885) — знаменитый французский поэт, романист и драматург, один из создателей романтической школы во Франции.
— Кто это — мы? — продолжал допытываться Франсуа.
— Мы — это «Молодая Франция». Все те, кто так или иначе разделяют взгляды романтиков. А если тебе и это непонятно, могу разъяснить: романтики встали на защиту свободы искусства. В политике воюют друг с другом роялисты и либералы, в искусстве — романтики и классики. Пока бои происходят не на баррикадах, а в театре, но придёт время… — И Ксавье многозначительно замолк.
— А что скажет господин Гюго?
— Гюго?! Да он не только одобряет, он ещё и поможет нам организовать всё так, как мы задумали. Ведь это он купил билеты для студентов, писателей, поэтов, художников, музыкантов и типографских рабочих. Разве у нас достало бы средств для того, чтобы явиться всем в театр!
Присутствовавшим было хорошо известно о непримиримой вражде представителей классического направления в искусстве, поддерживаемого королём и двором, и представителей искусства романтического. В отличие от классиков, романтики типа Гюго воспевали чувства непосредственные, не связанные никакими строгими законами драматической формы. Пьесы Гюго, стоявшего во главе романтического течения, давали актёрам простор для непосредственного выражения своих чувств: гнева, восторга, возмущения. Не было лучшей трибуны, чем сцена, откуда до зрителей могли доноситься слова, направленные против тиранов и их власти, призывающие к свободе и равенству. И актёры таким образом становились — иногда даже поневоле — выразителями чувств и самих зрителей.
Притаившись за занавеской и затаив дыхание, Катрин слушала слова брата. Щёки её разрумянились, глаза блестели. «Вот бы посмотреть самой, хоть в щёлочку, на этот необыкновенный спектакль! Да куда там! Разве меня пустят в театр! И взрослым-то театр не по карману!» — так думала Катрин.
А Ксавье продолжал:
— Мы договорились с директором театра и с театральными капельдинерами, что заполним своими людьми все последние ряды, все ступеньки, все пустые уголки зала. Таким образом, спектакль будет принадлежать нам, «романтикам»,
Когда все стали прощаться, Катрин, как всегда стремительно, ворвалась в комнату и бросилась к Жаку:
— Мосье Жак, где сейчас Мишель?
— Он спит, да и тебе, малютка, давно пора спать!
— Вот ещё! — фыркнула Катрин и, сдержав себя, попросила уже другим тоном: — Скажите Мишелю, что он мне нужен…
— Не худо бы добавить: «пожалуйста», — ласково пожурил её Жак. Он всегда огорчался, что Катрин растёт без женского присмотра, и поэтому у неё резкие манеры и язык.
Катрин сконфуженно опустила голову.
— А Мишелю я скажу, что он тебе нужен, только, не взыщи, не сегодня, а завтра утром, перед его уходом в лицей…
В день премьеры «Эрнани», перед спектаклем, на чердаке дядюшки Франсуа волновалась молодёжь. В театр студенты — друзья Ксавье — шли гурьбой. Все они принимали горячее участие в сборах на спектакль.
Расходы на яркий жилет, который пришлось взять напрокат, дядюшка Франсуа счёл нужным принять на себя. «Ведь ничем иным участвовать в этом важном деле я не могу», — категорически заявил он.
— Ты расскажешь мне обо всём так подробно, чтобы я как будто своими глазами увидела и зал, и публику, и спектакль, — шепнула Катрин на прощание Ксавье.
Ксавье обнял сестру, поцеловал в обе щеки и тоже шёпотом пообещал:
— Расскажу, не забуду ни одной подробности!
Но как ни волновал его предстоящий спектакль-демонстрация, в его ушах стояли горькие слова, брошенные Люсиль, которая случайно оказалась на чердаке в день сборов в театр.
— Я и не знала, — сказала она, — что ты придаёшь такое значение театру! Если в театре только «интриги, подкуп, протекция», можно ли от него ждать, что он зажжёт сердца любовью к свободе?
Ксавье онемел и не нашёлся, что сказать. А Люсиль, уже прощаясь, добавила:
— Вот если бы ты пригласил меня в театр, вопреки всем существующим правилам, наперекор воле отца, матери и всех благомыслящих людей, — это, пожалуй, была бы тоже неплохая демонстрация.
Она очаровательно улыбнулась и убежала, не дожидаясь ответа совершенно огорошенного Ксавье.
Вальдек де Воклер тоже присутствовал на спектакле.
О готовящейся демонстрации, задуманной студентами, он узнал заранее в редакции, где был своим человеком.
Но как он ни ожидал увидеть необычайное зрелище, зрительный зал его поразил. Никогда до того, ни на спектаклях самых модных гастролёров, ни на тех, которые посещал король и его свита, в зале не бывало столько народа. В рядах студентов там и сям мелькали цветные, яркие жилеты. Но среди всех Вальдек сразу отметил стройную фигуру известного писателя Теофиля Готье. Ещё совсем молодой и наиболее рьяный из романтиков, цветом своего жилета он захотел бросить вызов «филистерам» [18] и их «унылой академической серости».
18
Фили?стер — ограниченный человек с мещанским, ханжеским кругозором, обыватель.