Чердак дядюшки Франсуа

Яхнина Евгения Иосифовна

Теофиль глядел на неё с удивлением и восторгом.

— Кто это сочинил?! Ну, давайте ещё раз. Пожалуйста.

— А ты же обещал подпевать?

— Хорошо!

Люсиль начала снова, на этот раз уже более уверенная в мотиве, который только начал у неё складываться.

Теофиль очень точно вторил ей свистом.

Когда Люсиль кончила петь, Теофиль не удержался и совсем по-детски спросил:

— Как же вы так поёте? Откуда взялась музыка? А кто песню написал? Я хочу сказать, слова к музыке?

— Теофиль, песню я написала сама,

и слова, и музыку к ней. Только никому не надо это рассказывать… пока. Мне надо сесть и привести всё в порядок, чтобы получилась настоящая песня, пока это только набросок… Понимаешь? И молчок, чтобы никто не знал…

— Но я хочу её выучить…

— Дай мне закончить. Обещаю, что научу тебя её петь по всем правилам. Только я должна над нею ещё хорошенько подумать. А для этого нужно время… Но, скажи мне, она тебе и вправду понравилась?

— Очень! — горячо сказал Теофиль. И смущённо добавил: — А можно, я что-то вам скажу?

— Ну конечно, говори всё, что думаешь.

— Вы сказали… вы говорили, что написали песню про каню. А мы, — на слове «мы» Теофиль сделал ударение, — мы не любим, когда нас называют каню. Песня-то хорошая, а название не годится, — добавил он с уверенностью.

— Ты прав! Тысячу раз прав, Теофиль! Да ведь я обмолвилась. В уме я её называла «Песня о лионских ткачах». Годится?

Люсиль могла и не дожидаться ответа. Лицо Теофиля красноречиво говорило о том, что он готов слушать песню о ткачах без конца и подпевать, когда и где будет возможно.

Через три дня Жак объявил Люсиль, что послезавтра они должны возвратиться домой. Всё, что можно было сделать в Лионе, сделано. Отношения с Бистремо налажены, а когда назначат день суда, приедет ещё и адвокат из Парижа.

Ксавье все эти дни не заходил к Ивонне. «Что ж, и здесь, в Лионе, не удалось нам поговорить!» — думала с горечью Люсиль.

Теофиль часто насвистывал мотив, а потом стал подпевать и слова песни о ткачах, что давало Люсиль большое удовлетворение. Однако показать песню Ивонне или другим ткачам и ткачихам, о чём Теофиль просил неоднократно, Люсиль не соглашалась.

В то утро, которое стало для неё таким памятным, она отправилась с отцом и Ивонной к Бистремо.

Как только они ушли, Теофиль уселся в уголке и начал напевать так полюбившуюся ему песню. Сначала он напевал себе под нос, а потом Гектор и маленький Ив стали просить его спеть погромче. Теофиль охотно согласился и запел во весь голос.

— Что это ты поёшь, Теофиль?

Ни он, ни младшие братья не услышали, как хлопнула входная дверь, и очнулись они только тогда, когда увидели стоящего рядом с ними Ксавье.

— Что это ты поёшь, Теофиль? — повторил свой вопрос Ксавье.

Мальчик посмотрел на Ксавье. Парижанин не ткач, но от него не должно быть секретов. Он «свой», решил Теофиль. И потому ответил с гордостью и достоинством:

— Песню о ткачах. Её сочинила моя сестра.

— Какая сестра?

В голосе Ксавье слышалось неподдельное

удивление.

— Моя парижская сестра… Люсиль Менье. Она и слова сочинила сама, и мотив. Хотите, я вам спою ещё раз?

— Конечно! — воскликнул Ксавье. И так как мальчик запел не сразу, повторил настойчиво и возбуждённо: — Пой же! Пой!

С утра до ночи Твоя работа! С утра до ночи Твоя забота!

— Теофиль, ведь я же тебя просила!

Люсиль услышала громкий голос Теофиля, ещё подходя к дому. Она надеялась, что Теофиль один и потому так распелся, а вдруг с ним оказывается Ксавье.

Ксавье бросился к Люсиль, схватил обе её руки и скороговоркой выпалил:

— Люсиль! Я всё понял! Всё знаю и верю в тебя! — Обернувшись к мальчику, от удивления раскрывшему рот, он спросил: — Ты видал когда-нибудь глупого-преглупого человека?.. Нет?.. Так вот погляди на меня. Правда, сразу видно, какой я глупый?

— Да… нет… не сразу, — смущённо промямлил Теофиль.

— Я глупый, совсем глупый и не боюсь в этом признаться. — Ксавье так заразительно рассмеялся, что и Люсиль, не удержавшись, стала ему вторить.

А Теофиль во все глаза глядел на них обоих, не зная, что и подумать.

— Но я не только глупый, Теофиль, я ещё и самый счастливый человек на свете… хотя господин Куантро высказал наконец своё мнение. Я уволен. — Ксавье как будто обращался к Теофилю, но было очевидно, что, кроме Люсиль, он никого и ничего не видит. — Об этом-то я и пришёл рассказать. Я возвращаюсь в Париж вместе с вами… вместе с тобой, Люсиль!

Спохватившись, что они не одни, он снова обратился к Теофилю:

— Песня Люсиль хороша! Правда? Но она говорит о том, что было. А мы надеемся, что всё будет иначе. Люсиль написала о беспросветной жизни ткачей. А теперь напишет о восставших ткачах. О ткачах, добившихся победы. Ты, может быть, не знаешь, Теофиль, но песня «Марсельеза» прославила город Марсель. Её сочинил офицер Руже де Лиль. Я верю, что Лионезу — песню, посвящённую Лиону, — напишет твоя сестра Люсиль. Ей это по силам. Ты, Ив и Гектор, вы будете её петь и многие другие тоже. Её будут петь даже тогда, когда мы с Люсиль состаримся… Как ты думаешь, она напишет?

И Теофиль без раздумья ответил:

— Напишет!

Эпилог

Вечерело. Франсуа сложил свой инструмент. Катрин тихохонько подмела пол под верстаком, стараясь не мешать беседе отца с Жаком и Клераном. Она прислушивалась к тому, что они говорили, но не подавала и вида, что их разговор её интересует.

— Что поделаешь! — говорил спокойно Франсуа. — Не в том беда, что господин Куантро просто-напросто выгнал Ксавье, а в том, что прошло уже четыре месяца, а с работой у него ни туда ни сюда. Куда он ни обращается — всюду отказ.