Черемош (сборник)
Шрифт:
– Так ведь телефонограмма была…
– Какая еще телефонограмма?
– Я сам видел: прислать лед. И подпись – Ковенко.
– Моя фамилия Ледковенко. Чуешь: Ледковенко. И батько мой носил такую фамилию. И дед. Проснись, Петро!
Тикан взвыл сквозь зубы. Бил кулаком свою ладонь.
– У-у-у, с-с-сука! Шалава-а…
– Ты кого сучишь?!
– Секретарша в совхозе… дура, напутала… Вашу фамилию, – Тикан руками показал, как рубят. – Понимаете, на части… Лед и Ковенко… Там все олухи, не думают… кофточку носит… и меня втянули, мать их…
Председатель в раздумье отошел от машины подальше. Тикан за ним, как на привязи, поскольку
Тем часом под пыжиковой шапкой сигали всякие предположения и выводы не в пользу председателя. Ему понятно: такого в жизни не бывает. Но оно есть. И бежать от этого надо любым макаром. Не лед это, а гром посреди тихой зимы.
Председатель с ходу раскусил, какие злыдни ждут его от подлого грузовика. Про дуру-секретаршу, про шофера-подлеца и думать забудут. Зато его имя станут полоскать на каждом углу: «А, этот, что в Карпаты зимой лед привез, артист хренов!» В районе, на совещании весь зал реготать будет. Разбираться не станут, враз припечатают: «Ледковенко – слабак, такого в руководстве держать стыдно». У них рука легкая на пакости. Стреножат в два счета. Добро, если еще оставят зав складом…
– Слухай, друже, сюда, – председатель откашлялся, провел по усам. – Ты, братка, влип по самые ухи. Натямкаешься [27] с таким товаром. Совхозу надо заплатить? Надо. За лишний пробег тоже плати. Бухгалтерия тебе насчитает – полгода зарплаты не видать. И биография твоя капитально поворачивается раком…
27
Натямкаться – обрести опыт.
Тикан не лох. Не сразу, но догадался о скрытом намерении: запугивает, гад. Значит, тоже замазан. Есть на нем вина, коль за свою шкуру дрожит. А беда на двоих – вполовину легче.
Но с виду Тикан – весь внимание, каждое слово начальства с губ читает:
– Ото, сынку, сделаем так: давай сюда бумаги за паркет. Путевку сам подпишу. А ты разверни свою фуру и шмируй [28] вольно до вашего АТКа. С совхозом я улажу, не тужи. По дороге найди глухой уголок, разгрузи… это самое. В укромном закутке, не на глазах, чтоб ни-ни… только между нами. Ясно?
28
Езжай.
– Как дважды два! – без улыбки откозырял Тикан.
Здраво полагал – веселиться пока рано.
Председатель настаивал:
– Все понял? Ты скажи, не стесняйся…
– Как дважды два! – заклинило у Тикана.
Посматривая из-под бровей на шофера, председатель, молча, вспомнил любимое присловье: этот парень не дурак, он – отец всем дуракам.
9
Дорога домой не долгая, три пальца на карте. Но теперь Тикан боялся загадывать дальше поворота. Неизвестно, какую подлянку подсунет случай. Взять, к примеру, секретаршу. Со стороны, бабенка – загляденье, каждая часть на месте. Потом оказывается – под завивкой у ней пустое помещение.
А председатель, наоборот – толковый хитрюга, наша кость. Другой бы – не моргнул,
Тикан понимал – он задешево выбрался из гнусного факта. Не мог знать, что везет фуфло. Такой прокол ему наука: проверяй, не верь никому. И если разобраться, без дерготни, то ничего серьезного не стряслось. По нервам чиркануло, не больше. Движется он в должном направлении, все путем, живи – радуйся…
Но не было спокоя мыслям.
Совхоз на юге и Ледковенко в пыжике – два серьезных момента. А что двое знают – секрета не будет, всплывет наружу. Сегодня пыжик – орел, а завтра – пичуга, рядовой, терять нечего. Сболтнет для общего веселья, и – крышка. Пойдет секрет гулять по дворам. Слухи шныряют быстро.
В гараже у хлопцев от смеха штаны промокнут. Но то не беда. Раздавишь с ними пару литров – затихнут.
Стефка – вот главный калибр. Штуркать [29] будет до последнего часа. Ей слаще меда над мужиком поизмываться. Узнает про эту историю, всей родне раструбит: слыхали, мой отчебучил… лед привез, горы покрыть. Его бы на полюс послать за мандаринами…
29
Штуркать – шпынять, колоть.
Родня Тикана вздыхает, спорить не смеют. Стефка – девица городская, образованная, лишь два класса не дотянула до десятилетки. И если Петро ни гугу, куда родне соваться?..
Соседки ей толкуют:
– Стефа, не неркай! [30] Твой Петро в семью гребет. Цени. Таких уже нет. Один остался. И дюжий, как шкаф.
А она:
– Точно – шкаф. Дубовый.
Но зацепки и наезды Тикану, по правде говоря, до нижней втулки. Слова, что имел, уже сказал. Новых не выдумать. Да и нет потребы. Стефка ему пожизненный приговор. Нечего крылами трепыхать. Тикан не из тех, кто от жены уходит, из тех, кого уносят.
30
Неркать – докучать, жалобиться.
Сашка Долинский, дружок неразменный, шепнул однажды:
– Стефке надо бы работать на флотилии «Слава».
– Поварихой что ли?
– Нет, гарпуном. Ядом ее сердца можно убить кита.
Сашка
Стефка в темноте тормошила Тикана:
– К нам звонят. Слышь, Петрунь, звонят!
Тикан включил ночник, одним глазом уперся в будильник. Было около трех.
– То не к нам, – и снова ткнулся в подушку.
Но звонок заверещал опять. Пришлось топать, иначе Стефка не отстанет.
Тикан прильнул к глазку: перед дверью маячило некое чмо, всё в белом, как смерть. Совсем непонятный фрукт в три ночи.
– Что надо? – проворчал Тикан.
Чмо в белом хрипело, пыталось что-то изобразить, махало рукой, будто с трибуны.
Тикан не искал скандала, по-доброму предложил:
– Линяй отсюда, пока кости целы. Завтра придешь, ладно?
Но этот тип стал нахально бить головой в дверь.
Коридор просматривался хорошо – вроде никого больше нет. Чтоб не калечить пальцы, Тикан прихватил молоток на всякий непредвиденный оборот и открыл замок.