Черемош (сборник)
Шрифт:
Мужик был одет не по сезону, можно сказать, даже наоборот – не очень одет. В кальсонах, нательной рубахе и носках, припорошенных снегом. Снег был в волосах, на макушке, на ресницах. Его трясло…
– Сашка!..
Тикан втащил Долинского на кухню.
Накинул на него свою куртку, пальто. Зажег газовые конфорки для тепла. Лицо у Сашки белое, взгляд без цели: видать, кончилось соображение.
Тикан – бегом к Стефке.
– Где у нас спирт?
– На что тебе? Кто пришел?
– Там Сашка Долинский.
– А-а, с бодуна. Дать на похмелку?
Тикан наклонился, зло прошипел:
– Помирает
Маленькая кухня быстро нагрелась. Сашка сидел на табурете в одних кальсонах, дробно клацал зубами, дергался в ознобе, будто под током. Тикан драил ему спину и грудь, Стефка растирала ноги.
– Стеф, может, ему спирт не на мозоли, а глотнуть?
– Нет, задохнется. Сейчас чай с малиной.
Долинского упаковали в шерстяной платок, вязаные носки, укрыли двумя одеялами и Стефкиной шубой. Даже голову повязали махровым полотенцем.
Утром Тикан заглянул под ворох тряпья, убедиться, что Сашка дышит, – и скрепя сердце, недоспавши, поехал на работу.
В полдень Сашка заворочался. Кашель был курильщика, не простудный, но Стефка заставила его выпить горячего молока с содой и медом. И он снова ушел в сон лежалой колодой.
А Тикана целый день донимала загадка: что с Долинским стряслось? Всякое бывало у шалопая, но чтоб зимой… в одних кальсонах по улицам… От кого он улепетывал?..
Однако делиться с корешами новиной Тикан не стал. Незачем попусту разрисовывать, и без того яркий портрет.
Конечно, каждая биография окрашена под зебру. Но почему-то у Сашки белого цвета – самая малость. Он и в мирное время – психованный, а когда случаются неурядицы, хлопцы в гараже знают: вернее будет обойти стороной.
А в этом году полоса у Сашки действительно незавидная. После второго развода остались при нем, на разживу – электробритва, кожаная кепка и плащ. Хорошо, что осенью развелись, иначе и плаща не имел бы.
Зато – свобода! – девать некуда! Шумно праздновал с дружками в честь холостяцкого раздолья. Гужевался до последнего гроша. Пока завгар не пригрозил отправить в бессрочный отпуск.
Долинский намек понял, притих. Какое-то время у приятелей ночевал. Наконец нагреб нужную сумму и пришвартовался, снял теплый угол. Хозяйка, вдовушка, была довольна, квартирант оказался порядочней, чем выглядел: заплатил на полгода вперед.
У нее трехкомнатный кооператив, ванная облицована голубым кафелем, в гостиной – чешская люстра с хрустальными висюльками, такой шик-блеск Долинский только в фильмах видел. И сама хозяйка, между прочим, женщина в соку, есть на что посмотреть. Все бы шло дальше, как четыре туза в руке, но у хозяйки проявился пунктик по причине смешного случая с прежним мужем. Он, муж, до сорока семи лет не выпивал ничего крепче сельтерской с вишневым сиропом. Но однажды, на служебном банкете, то ли напоили, то ли самому понравилось, так набрался, что не успел отрезветь. После похорон вдова поклялась: в ее доме духа спиртного не будет.
Долинский считал, мол, баба на понт берет, хорохорится, чтоб приручить. Так сказать, оттаптывает границы. Потом, понятно, мадам смягчится, как у него бывало с другими…
Вскоре они стали
В первую брачную ночь Сашка старался, потел, проявил свои возможности в превосходном виде. Но… не удивил. Дело не в том, что Полина старше – года не помеха, – но видимо, покойный муж тоже был не хлюпик в этом занятии.
Назавтра после работы Долинский решил отметить новые отношения. Принес фасонисто семьсот пятьдесят грамм с красным стручком на донышке. Ужинали на кухне. Полина откупорила бутылку и четко, без слов, перевернула ее над краном.
Сашка забыл дышать. Смотрел, как бурлит-захлебы вается горловина раковины, урчит, глотает желтоватую жидкость. И водка торопится не в желудок, не по жилочкам! – в канализацию. А главное, рука при этом не дрожит. Он понял: характер здесь бетонный, не согнуть.
Водка ушла, Долинский остался.
Мог бы устроить тарахтень, но придержал нервы. Терять классную хавиру [31] из-за бутылки, когда вот-вот зима – надо быть последним идиотом. С кондачка такой вопрос не решают, а хлопнуть дверью всегда успеет, опыт имеется…
31
Квартиру.
В квартире был налаженный порядок: не уборка-аврал к приходу гостей, а повседневная, удивительная чистота. Одежда не валялась на стульях, возле ванны – всегда свежие полотенца. В гостиной сервант протерт фланелью – зеркала не надо. На паркете ни соринки, будто Полина ходит и выклевывает их.
С получки Долинский слегка прибарахлился – для тепла и приличия. В шкафу висели мужнины вещи, но Полине хватило ума не предлагать. Долинский ценил это понимание – не загоняют в угол одолжением, не давят на кадык. Было приятно: наконец-то никто не назовет его дворовым кобелем, а видят нормального человека, со всеми потрохами, как он есть, по Дарвину.
Полина относилась к сожителю сдержанно и одновременно – он почувствовал сразу – уважительно. Долинский пытался разобраться. Он искренне не понимал, с какой стати уважать малознакомого бродягу, без багажа, в плаще и кепке. Возможно, натура у нее несовременная, устроена особо. Еще не распознав, заранее каждую личность считает достойной почтения. А может, так повелось у нее с прежним мужем и сейчас перешло на Сашку. При любой прикидке, такое обращение ему нравилось, придавало жизни необычный вкус.
И хотя многое в доме Полины было в диковину, но он чуял нутром – здесь надежно, так сказать, в шпунт. У Сашки с малолетства шумная анкета, вспоминать нечего, один грохот.
А тут – покой. Жаль, кореша не могут порадоваться его удаче. Какой смысл приглашать на веселье всухомятку…
К хорошему привыкаешь легко. А как привыкнуть к плохому? К примеру, к празднику без стакана? Или – к воскресенью без компашки? Чувствуешь себя отсохлой веткой. Вроде не инвалид, но уже, похоже, сдали в утиль. Даже деревья пить просят. А Долинский еще не мебель. У него тоже бывают приливы, отливы. Плохо или хорошо – на каких весах мерять? Это не дело ума – это как душа решит…