Череп епископа
Шрифт:
— Ага, — успокоился Баженов. — Это ты правильно сказал, Константин Алексеевич, это я по опыту лучше сам задешево куплю. Потом за все сквитаемся, когда мануфактуру пустишь. А пороховую мельницу Семен Прокофьевич тоже разрешит, не беспокойся.
— То не к спеху, — тоном знающего человека ответил Росин. — Пороховую мельницу зимой все равно запускать нельзя. Мякоть мерзнуть станет.
Опричник Семен Зализа и купец Илья Баженов выехали из Каушты с первыми солнечными лучами, не дожидаясь утренней трапезы и окончания молитвы. Провожали их руководитель клуба «Черный Шатун» Константин Росин, Игорь Картышев и инструментальщик
— Готов об заклад побиться, — усмехнулся Качин, — они там обсуждают, как наше стекло, бумагу и порох лучше всего поделить. А мы потом простыми нищими работягами останемся.
— Тут ты не прав, — покачал головой Росин. — Главная ценность ведь не в твоей печи, не в моей бумаге, не в серегиной идее скрывается. Главная ценность вот здесь! — Костя постучал себя по лбу. — В наших головах. И никуда они от нас не денутся. Выплатят и сделают все, что мы пожелаем.
— Угу, — с некоторым сомнением откликнулся Саша. — Скажут, что мы рабы крепостные, и все.
— Не скажут, — покачал головой Картышев. — Пока во время Великой Смуты западная демократия на Русь не пришла, про рабство здесь вообще не знали. А до Смуты еще пятьдесят лет. Мы, скорее всего, и не доживем. Странная зависимость, кстати, получается, Все известные демократии всегда на рабский труд опираются. Древняя Греция, Новгород, просвещенная Европа. А диктатура почему-то основывается на свободном труде. Например, московская монархия, со свободы крестьян начинавшая, спустя двести лет после Смуты ее опять добровольно восстановила. Не уживается как-то деспотизм с рабством в одном сосуде, как ни запихивай.
— А как же США? — повернулся к нему Качин. — Самая демократическая страна.
— Угу, — кивнул Игорь. — Которая начинала с торговли неграми, а сейчас считает изгоями сотни тысяч эмигрантов на своей земле, не платит им за труд почти ничего и угрожает выслать назад, если они не станут работать задарма…
— Нашли о чем спорить, — перебил обоих Росин.
— Нет еще вашей Америки и в помине. А мне, например, картошечки жареной хочется, аж под ложечкой сосет. Больше, чем выпить.
Между тем всадники, ведущие в поводу оседланных коней, подъезжая к лесу тоже вели свой неспешный разговор:
— Ты мне десяток саней выделишь, Семен Прокофьевич? — поинтересовался купец Баженов, мысленно прикидывая предстоящие расходы. — Потребно мне в Новагород сходить, товары купить для иноземцев твоих, да плотников толковых нанять.
— Думаешь, Илья Анисимович, выйдет толк из прожектов сих странных?
— Должно, Семен Прокофьевич. Пусть не из всех, но денежки всяко не пропадут. Ты бумагу, что Константин Алексеевич дрянной назвал, видел? Она, конечно плоха, желтая и рыхлая получается. Но поежели ее втрое дешевле самаркандской али англицкой продавать, казна купит всю. Приказным книгам цвет бумаги вовсе ни к чему. На одной бумаге мы с тобой, Семен Прокофьевич, капитал сделать можем. Каушта ведь на твоей земле стоит, тебе государем пожалованной. И пороховую мельницу пустить ты тоже можешь. Я не предлагаю государя обманывать! Пусть хороший порох делают. И Руси польза, и нам прибыток. Они могут хороший порох делать, я верю.
— А как же стекло, Илья Анисимович?
— Стекло у них хорошее, Семен Прокофьевич, спорить не стану. Но на бумагу и порох покупателей больше. И со знаком отличным для бумаги Константин Алексеевич хорошо придумал. Пусть все знают, что здешняя мануфактура самую дешевую и хорошую бумагу делает,
Тропинка вошла в лес, отряд из двух человек и четырех лошадей вытянулся в колонну, и разговор сам собою угас. Оба всадника даже в мыслях не могли себе представить, что уже через два десятка лет на Руси появятся библии, молитвенники и иные книги, в выходных данных которых будет стоять оттиск: «Отпечатано на монастырском дворе по указанию игумена». После середины шестнадцатого века Московское государство перестало испытывать голод и в бумаге, и в типографиях. Не думали они и о том, что спустя несколько столетий водяной знак «SZ», означающий «Семен Зализа», будет для историков неоспоримым аргументом в доказательство того, что основная масса бумаги завозилась на Русь из далекой Англии.
Как раз о мнении историков обитатели русских земель шестнадцатого века заботились менее всего.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЖЕЛЕЗО
Глава 1. ПОДКУРЬЕ
Незадолго после полуночи лоймы, с оглушительным хрустом ломая носами тонкий прибрежный лед, приткнулись к берегу. На небе ярко светили звезды, изливала свой желтый свет полная Луна. Ясная погода предвещала усиление мороза — но зато позволяла, не смотря на ночь, хорошо различать силуэты людей, деревья и кустарник на берегу, низкие борта соседних лодок.
Латники, поблескивая кирасами и высокими широкополыми шлемами, стали выбираться на сушу. Время от времени то с одной стороны, то с другой стороны доносилась негромкая ругань: на припорошенном снегом пространстве было трудно различить границу земли и спрятанной под тонкий лед воды. Воины то и дело проваливались в стылую озерную тину, пытались отряхнуться — но тонкие суконные чулки намокали практически мгновенно, и с этого момента уже не согревали ноги, а начинали высасывать из них тепло.
Дерптский епископ презрительно скривил губы: цивилизованные немецкие наемники прибыли на войну с русскими в деревянных туфлях, чулках, набитых ватой кальцонах и вамсах, из-под которых выпирали пышные складки рубашек. Разумеется, готовясь к высадке большинство из них напялили кованные кирасы — но железо плохо спасает и от холода, и от воды.
Епископские же воины предпочитали не очень красивые, но прочные и непромокаемые сапоги из свиной кожи, легкие, но теплые плюдерхозы, спускающиеся от пояса до сапог причудливыми складками, меховые жилетки под кирасы и длинные шерстяные плащи с капюшонами, в которые можно завернуться и улечься спать прямо в снег. Они могли проваливаться в воду до колен, и не обращать на подобный пустяк внимания, могли сутками стоять под проливным дождем — но стекающая по складкам вода все равно не смогла бы добраться до сухих ног.
Сам епископ предпочел кирасе и жилетке войлочный поддоспешник, поверх которого одел бархатную испанскую бриганту, а на бриганту — легкую кольчугу псковской работы.
Правда, одно преимущество у ландскнехтов имелось: почти половина из них несла на плечах крупнокалиберные мушкетоны.
— Быстрее, быстрее, — торопил воинов сын верховного магистра, идя вдоль берега и вглядываясь в лица людей.
Епископ понял, что рыцарь ищет именно его, и распахнул плащ, подставляя массивный золотой крест лунным лучам. Металл блеснул желтизной, привлекая к себе внимание, и кавалер Иван тут же повернул к нему, словно завороженный внезапно открывшимся сокровищем.