Череп грифона
Шрифт:
— В храме есть всевозможные подношения от людей, исцеленных этим богом.
— И я знаю, о каком именно подношении ты думаешь, — ответил Соклей.
— Да неужели? — Менедем говорил таким невинным голосом, что Соклей уверился в своей правоте.
— Знаю наверняка. О встающей из моря Афродите работы Апелла.
Двоюродный брат Соклея бесстыдно ухмыльнулся.
— Картина с изображением красивой девушки… красивой богини, к тому же обнаженной, — куда интересней, чем все эти статуэтки колен и ног людей, благодаря богу
— Однако картина заставляет гадать, а от чего же исцелился Алелл, — сказал Соклей. — От триппера, может быть?
— Зубоскал, — ответил Менедем. — Портрет Антигона его работы тоже есть в Асклепии.
— Верно, — согласился Соклей. — Вот если бы весь эллинский мир можно было вылечить не только от Одноглазого Старика, но и от всех генералов.
Менедем засмеялся и хлопнул в ладоши.
— А вот это мудрое замечание, мой дорогой. Боюсь, слишком мудрое, чтобы надеяться, что такое случится.
Соклей кивнул в знак согласия, он и сам подумал, что на подобную удачу рассчитывать нечего. И он любил историю за то, чему она его научила, а именно: полисам не нужны соперничающие генералы, чтобы оправдать междоусобные свары. Нынче, однако, войны приняли куда более грандиозный размах. Фукидид, считавший, что Пелопоннесская война была самой грандиозной войной из всех, которые когда-либо вели эллины, изумился бы и пришел в ужас, узнав, что творили преемники Александра.
Несколько пятиярусников Птолемея патрулировали воды за пределами гавани города Коса — он назывался так же, как и остров, на котором он лежал. Соклея бы удивило, если бы у Птолемея не оказалось в море судов, готовых в любой момент вступить в сражение.
Город был обращен на северо-восток, туда, где всего в сотне стадий лежал на материке Галикарнас. Там Антигон наверняка держал свой флот, и, без сомнения, его суда тоже патрулировали воды близ тамошней гавани. Ни один из генералов не стал бы рисковать, позволяя другому застигнуть его врасплох.
Одна из патрульных галер заметила «Афродиту» и устремилась к ней, словно бегущая по воде водомерка. Ряды длинных весел поднимались и опускались с безупречной слаженностью, которая свидетельствовала о хорошо вымуштрованной команде.
Пятиярусник был с полной палубой, его порты для весел были обшиты брусьями, защищавшими гребцов от стрел, на носу судна виднелась катапульта, рядом с которой стояли воины, готовые послать дротики дальше, чем мог бы выстрелить любой лучник. Туда-сюда расхаживали моряки в доспехах, в шлемах с развевающимися под ветром плюмажами.
— Ни за какие деньги я не стал бы носить корселет на борту судна, — сказал Менедем. — Один неверный шаг, и — плюх! — ты идешь на дно.
— У пловца иногда есть шанс спастись, — ответил Соклей.
Прежде чем двоюродный брат успел ему ответить, офицер на борту галеры приставил руки ко рту и проорал:
— Вы, там! Лечь в дрейф!
Диоклей
— Стой! — выкрикнул келевст, и гребцы сложили весла.
«Афродита» постепенно остановилась, покачиваясь на легкой зыби. Желудок Соклея попытался запротестовать, но Соклей не обратил внимания на его протесты.
И вот пятиярусник приблизился, поднявшись из моря деревянным утесом. Его борт был вдвое выше борта «Афродиты», палуба возвышалась над водой на шесть или семь локтей.
Офицер уставился вниз, на палубу торговой галеры. Так же поступили и его моряки, которые были вооружены кто луками, кто дротиками, а кто и метательными копьями.
— Кто вы такие и откуда? — вопросил офицер.
— «Афродита», с Родоса, — ответил Соклей.
Это не произвело ожидаемого впечатления.
— Все вонючие шпионы и пираты говорят, что они родосцы, — заявил офицер. — Кому принадлежит судно?
— Моим отцу и дяде, — объяснил Соклей. — Их зовут Лисистрат и Филодем.
Судя по акценту офицера, тот не был родосцем. Он повернулся и тихо заговорил с моряками. Один из них кивнул.
«Спрашивает, не слышал ли кто-нибудь из них о наших отцах», — догадался Соклей.
Офицер, должно быть, остался доволен полученным ответом, потому что следующий его вопрос прозвучал уже не так враждебно:
— Что везете?
— Пурпурную краску. Папирус. Чернила. Прекрасные родосские благовония, — ответил Соклей.
— Бальзам из Энгеди. Пару львиных шкур. Шкуру тигра из далекой Индии, — добавил Менедем.
Он ни словом не упомянул о тринадцати изумрудах, которые хранил в кошельке на своем поясе. Соклей удивился бы, если бы Менедем о них упомянул. Поскольку драгоценные камни были привезены контрабандой из Египта, здешние слуги правителя Египта скорее всего реквизировали бы их.
Соклей и сам ничего не сказал о черепе грифона, но по иной причине — он просто не мог вообразить, чтобы морского офицера заботили старые кости или чтобы тот усмотрел в черепе какую-либо ценность.
— Тигровая шкура? — переспросил офицер. — Покажи мне ее, и я дам тебе разрешение войти в гавань.
— Как скажешь, несравненнейший, — ответил Менедем.
Соклей не стал бы использовать столь саркастичное обращение по отношению к парню на борту военной галеры, способной раздавить «Афродиту» так же легко, как человек давит мышь, но его двоюродный брат всегда любил рисковать.
Менедем помахал тойкарху.
— Покажи шкуру, Соклей.
— Конечно, — ответил тот.
Менедем был уверен, что его двоюродный брат точно знает, где лежит шкура, и не ошибся. Соклей вытащил огромный мешок из промасленной кожи, который защищал тигровую шкуру от морской воды, и развязал сыромятные ремни. Пахнуло прогорклым запахом не очень хорошо обработанной кожи и, как полагал Соклей, самого тигра.