Череп грифона
Шрифт:
Соклей похолодел.
«Великий Зевс! Неужели Птолемей проведал об изумрудах? Как он мог о них узнать? Но о чем еще он может желать с нами поговорить?»
Соклей не знал ответов на эти вопросы, но понял, что вскоре все так или иначе выяснится.
Фестилис изумленно распахнула глаза.
Пока Соклей надевал хитон, из другой комнаты донесся голос Менедема:
— Ты сказал, Птолемей хочет с нами поговорить?
Двоюродный брат Соклея говорил необычно подавленно.
«Ничто не может заставить тебя испугаться богов — кроме страха,
Менедем определенно боялся если не богов, то человека куда более могущественного, чем он сам.
— Правильно, — ответили Клейтелий и еще кто-то: вероятно, слуга Птолемея.
Соклей дотронулся до своего небольшого ножа. Что проку от этой штуки против одного из самых великих военачальников эллинского мира?
— Еще увидимся, — сказал Соклей Фестилис, пытаясь уверовать в свои слова.
Затем открыл дверь и шагнул во двор.
Человек, стоявший рядом с Клейтелием, смахивал на Эвксенида из Фазелиса: крепко сбитый, с хорошей выправкой, по-военному настороженный. Соклей подумал, что человек этот похож на воина, каковым он, без сомнения, и являлся.
— Радуйся, — сказал незнакомец. — Я — Алипет, сын Леона.
Соклей тоже назвался, а тут вышел и Менедем. Алипет снова представился и жестом указал на дверь дома Клейтелия.
— Пойдемте со мной, почтеннейшие.
— Не мог бы ты сказать, зачем Птолемей хочет нас видеть? — спросил Соклей, когда они вышли на улицу.
— Точно не знаю, хотя и догадываюсь, — ответил Алипет. — Но я могу ошибаться, и, в любом случае, человеку, занимающему мой пост, лучше помалкивать.
Тут Соклею пришла в голову одна мысль.
— Мы только что заключили сделку с Пиксодаром, торговцем шелком. Он, вероятно, принесет этим утром ткань на «Афродиту», чтобы взамен забрать краску и благовония. Не мог бы ты послать кого-нибудь в его дом и попросить Пиксодара подождать до тех пор, пока мы не вернемся и не проследим лично за обменом?
— Я об этом позабочусь, — пообещал Алипет.
Судя по его тону, Птолемей не собирался сделать с родосцами ничего ужасного. Это слегка успокоило Соклея, но лишь слегка.
«Он ведь не собирается нас казнить, правда? А то, может, лучше попытаться сбежать».
Кос просыпался. Женщины с кувшинами уже собрались у фонтана и обсуждали последние новости. Крестьянин из пригорода топал на рыночную площадь с большой корзиной лука. Каменотес обрабатывал с помощью молота и долота надгробие. Маленький голый мальчик — его член болтался на бегу — гонялся за мышью до тех пор, пока зверек не юркнул в трещину в камне и не исчез из виду. Ребенок ударился в слезы.
Как любое другое здание в городе, дом, который занял Птолемей, демонстрировал миру только голую побеленную стену. Но в отличие от любого другого виденного Соклеем жилища этот охраняли два гоплита в полном вооружении — шлемы с гребнем, бронзовые корселеты, наголенники, щиты, копья, мечи у бедра. Воины стояли перед входом, вытянувшись во фронт.
—
— Радуйтесь, — в один голос ответили часовые.
Потом один из них добавил что-то на непонятном языке, который, однако, очень напоминал по звучанию эллинский. И тогда Соклей сообразил, что перед ним македонцы. Не приходилось удивляться, что Птолемей использует в качестве телохранителей своих соотечественников. Для того, кто не привык к македонскому говору, он звучал как чужой язык, но Алипет понял воина без труда.
— Он говорит, чтобы вас немедленно провели в дом, — сказал он Соклею и Менедему.
Внутри дом оказался большим и просторным, с фонтаном и бронзовой статуей Артемиды, вооруженной луком, в саду. Алипет, пригнувшись, вошел в андрон. Соклей гадал — чей это дом и куда переехал хозяин, освободив место для Птолемея.
«На этот вопрос мы едва ли узнаем ответ», — подумал он.
Снова появился Алипет.
— Птолемей завтракает. Хлеба, оливок и вина с лихвой хватит и на вас. Входите.
— Спасибо, — сказал Менедем.
Соклей кивнул. Вот теперь он понял, что такое чувство истинного облегчения. Птолемей, по всеобщим отзывам, не был из числа тех тиранов, что преломляют хлеб с человеком, а в следующий миг велят отдать этого человека палачу.
— Пойдемте, пойдемте. — Алипет настойчиво вел их к андрону.
Менедем напустил на себя отважный вид и вошел. Соклей последовал за ним, на сей раз вполне довольный тем, что двоюродный брат взял на себя инициативу.
Птолемей, макавший кусок хлеба в чашу с оливковым маслом, поднял глаза.
— А, вы, должно быть, родосцы, — сказал он на аттическом эллинском с легким акцентом, напомнившим Соклею выговор телохранителей перед домом (в андроне с невозмутимым видом стояли еще два стражника). — Радуйтесь, оба. Садитесь, поешьте.
— Радуйся, господин, — ответил Менедем.
— Радуйся, — добавил Соклей.
Сев и потянувшись за хлебом, он уголком глаза рассматривал правителя Египта. Птолемею было под шестьдесят, но он был силен и энергичен для своих лет. Волосы его поседели, но ничуть не поредели; довольно длинные локоны прикрывали уши. Лицо его было притягательно-некрасивым, с крупным носом и выступающим подбородком, с большими мясистыми губами и темными настороженными глазами под кустистыми бровями.
С точки зрения Соклея он смахивал скорее на крестьянина, чем на генерала.
Раб налил родосцам вина.
— Оно не очень крепкое, боюсь, — извиняющимся тоном проговорил Птолемей. — Не люблю напиваться с утра пораньше.
Менедем имел репутацию гуляки и любил крепкое вино. Но когда Соклей пригубил вино, он понял, что Птолемей не разделяет вкусов его двоюродного брата: вино было разбавлено водой в соотношении один к трем или к четырем — и в самом деле слабая смесь. И все же то было хорошее вино, и Соклей так и сказал.