Череп императора
Шрифт:
— Вот как? — безо всякого выражения сказал майор.
Мы опять помолчали. Оба без слов понимали, чего именно мы здесь ждем.
— Бумаги завтра часам к двум занесете ко мне на Литейный. Пропуск я выпишу. Там же дадите показания насчет всего, что у вас с ними было. И с профессором, и с этим… Молчановым…
Майор, не отрываясь, смотрел на лужи и поигрывал желваками.
— Просил же, — наконец процедил он, — сообщайте мне обо всех новостях. Телефон дал. А вы? Ну как с вами разговаривать еще, а? Почему все выясняется только сейчас?
Дверь открылась, и к нам под навес выскочила давешняя медсестра Людочка.
— Все. Молчанов умер. В сознание больше не приходил.
«Ну, теперь начнется! Уж теперь все начнется по-настоящему!» — пронеслось у меня в голове.
14
Такси я поймал быстро, почти сразу. И только уже в машине вспомнил — дома у меня, наверное, до сих пор сидит блондинка Анжелика. Что с ней делать, я понятия не имел. Зря все-таки с утра я поддался своему приступу великодушия. Теперь вот расхлебывать. Терпеть не могу пускать в дом кого попало.
— За трамвайной остановкой налево, — сказал я таксисту. — И во двор, пожалуйста. Сколько с меня?
Недотепа-водитель умудрился остановиться прямо посреди громадной, на полдвора, лужи, так что, вылезая из машины, я все-таки промочил ноги. Дождь, обрадовавшись появлению новой жертвы, тут же швырнул мне за шиворот дюжину отборных холодных капель. Все это вместе отнюдь не подняло настроения. В общем, в квартиру я вошел не в лучшем расположении духа. Далеко не в лучшем.
Анжелика сидела на диване в большой комнате. Выспавшаяся, совершенно трезвая и почему-то нарядившаяся в мою лучшую рубашку. На полу валялся последний номер «Интербизнеса», раскрытый на моем репортаже из ладожской тюрьмы.
— Привет, — буркнул я и пошел переодеваться.
Ситуация была глупой. Глупой до беспросветности. Оно, конечно, приятно прийти с работы и обнаружить дома уютно потрескивающий камин, теплый ужин на столе и длинноногую блондинку в собственной постели. Одна беда — что-то не верю я в последнее время в подобные идиллические картинки. Живу я, может быть, неправильно, неустроенно живу, по-дурацки. Но по большому счету я сам выбрал такую жизнь. И даже успел к ней привыкнуть.
В любом случае переодеваться, запершись в кабинете, да еще и ломая при этом голову, а что бы такое мне надеть, как бы принарядиться, как бы, блин, понравиться дорогой гостье, никакого удовольствия мне не доставляло.
Выйдя из кабинета, я обнаружил Анжелику стоящей в дверях кухни.
— Мой руки, журналюга. Будем ужинать.
— Ага. Сейчас помою. И шею тоже. Можно я буду называть тебя «мама»?
— Ой, не хамил бы ты мне, парень. Я, между прочим, потратила целый вечер на то, чтобы угостить тебя хорошим мясом.
— Увы, я не парень. Я усталый, потрепанный жизнью хам. Негостеприимный и со склонностью к вегетарианству.
Впрочем, стоило мне пройти на кухню, как раздражение тут же испарилось. Не то чтобы оно исчезло совсем. Оно, скажем так, отступило, перестало ощущаться и забилось куда-то в подсознание. И было отчего.
Кухня моя блестела чистотой. Наверное, впервые за последние года три. Недельные завалы посуды в раковине исчезли, а на столе красовалась целая дюжина разнокалиберных тарелочек, мисочек и кастрюлек, а также с десяток вилок и ножей. Пахло мясом. Вкусным, горячим — таким,
— Хм… Тут перед моим приходом снимали кино? — из последних сил попытался поерничать я.
Анжелика не реагировала. Она молча курила и смотрела на меня своими огромными желтыми глазами. Потрясающе красивая женщина.
Секунду помолчав, я сдался.
— Вина не хватает, — сказал я и пошел в гостиную проверить, что там у меня сохранилось в баре из старых запасов. Как и следовало ожидать, вина не оказалось. Не люблю я вино. Не люблю и ничего в нем не понимаю. Я человек северный, винам и коньякам предпочитаю пиво и водку. Ну разве что изредка джин.
В баре стояли несколько разномастных и по большей части открытых бутылок водки, громадная, как цистерна, бутылка «Мартини Бьянко», купленная Лешей Осокиным в пулковском «Дьюти-фри», и гордость коллекции — роскошный «Джонни Уокер Черный Лейбл». В коробке и с бляшечкой на боку. Получен был «Джонни» пару недель назад в качестве взятки от мерзкого типа, категорически не желавшего видеть свою фамилию на страницах городской печати. Виски я принял с чувством собственного достоинства, а весь имеющийся на типа компромат безвозмездно передал коллегам из конкурирующих изданий. Пусть и они импортным алкоголем угостятся. Не все им, сердечным, у меня на пиво стрелять.
Впрочем, распечатать коробку духу у меня до сих пор так и не хватило — все ждал какого-то особого случая. Вот, похоже, и дождался. «Пошли, приятель», — сказал я «Джонни», взял коробку и вернулся на кухню.
— Ты виски пьешь? — спросил я Анжелику.
— Еще как пью.
При виде роскошной коробки глаза у Анжелики неподдельно загорелись, и я понял — да, действительно пьет, и еще как. Она вытащила из холодильника решетку со льдом и профессионально раскидала кубики по стаканам. Откуда что взялось? До сих пор я был полностью уверен, что ни льда, ни тем более решетки под лед в моем доме не водится.
— За знакомство, — сострила Анжелика и хлопнула стакан практически до дна. Так, что только лед звякнул. «Похмелье замучило, — решил я. — Бедняжка».
Я выпил молча и принялся за мясо. Оно оказалось нежным, сочным, тушенным с сыром и какими-то травками.
— Свинина? — поинтересовался я.
— Говядина. Ты что, мусульманин?
— Буддист. Тантрического, знаешь ли, направления, — сказал я и взглянул на Анжелику. На мои слова она никак не прореагировала. Начинать неприятный разговор сейчас не хотелось, и я тут же добавил: — Под такое мясо лучше, конечно, пить не виски, а вино. Но его у меня нет. Ты уж извини.
— Ничего, — сказала Анжелика, вгрызаясь в сочный ломоть, — виски тоже неплохо.
Все было как в лучших домах. Мы доели мясо, выпили еще пару стаканчиков «Уокера» (Анжелика называла его «Ванюша Ходок»), и я потихонечку оттаял. Минут через пятнадцать я уже рассказывал Анжелике последний анекдот из жизни Кости Рогожкина, на весь Лениздат известного бедолаги и несчастливца. Анжелика звонко хохотала, закидывала голову и поблескивала роскошными зубами. Представить, что каких-то девять часов тому назад она была до невменяемости пьяна, было сложно.