Череп императора
Шрифт:
— А я и не кочевряжусь, — еще раз обиделся я. — Просто я еще не готов огласить разгадку. Вдруг я ошибусь? Даже великие детективы способны ошибаться… Сегодня у нас что? Четверг? Ага, значит, все произойдет послезавтра… Послезавтра в дац… дазцчш… В общем, в этом чертовом буддийском монастыре будет выходной, и я смогу проверить свою гипотезу. Тут-то мы и посмотрим — прав я или не прав. За это и выпьем. Давай?
«Давай», — согласилась Анжелика, и мы выпили. Причем похоже, что выпили наконец-то на брудершафт, потому что сразу после этого мы поцеловались. И поцелуй этот был долгим, очень долгим. Я чувствовал, как часто она дышит, и она сказала:
А потом была темнота. И только музыка еще долго что-то шептала в этой замечательной темноте.
15
Первым ощущением наступавшего утра, как обычно, была сухость во рту. Я уже привык просыпаться от этого ощущения и удивляться не стал, хотелось воды. Холодной и вкусной, желательно ведро.
Вслед за жаждой я почувствовал тяжесть на груди. Не в фигуральном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. На груди явно что-то лежало и мешало мне сменить позу. Собственно, от этого неудобства я и проснулся. Наверное, целую минуту я лежал не шевелясь, а затем, окончательно придя в себя, открыл глаза.
На груди лежала девичья голова. Белокурая. Ага. Подробности вчерашнего вечера начали потихоньку просачиваться в день сегодняшний. Здравствуй, Анжелика, здравствуй, дорогая! Никак не рассчитывал встретить тебя в столь неожиданном месте, как собственная постель. «Come on, honey» [2]— говоришь? Ну-ну.
Я попытался повернуться на бок. Белокурая голова была тяжелой, как гиря. Потихоньку возвращалось ощущение собственного тела. Все как обычно. Тяжесть в башке, затекла правая рука, ноет под ложечкой… Очень скоро до меня дошло, что под одеялом, прямо у меня на… э-э-э… — ну, в общем, вы поняли — лежит Анжеликина рука. Минувшая ночь носилась в голове этакой галдящей стаей. Некоторые воспоминания заставили довольно ощутимо покраснеть. Вот это я дал…
Я осторожно, но решительно стал выбираться из-под Анжелики. «Тише ты, лось, — просипела она, не просыпаясь. — Не даст поспать бедной женщине…» «Спи, спи, женщина», — погладил я ее по спине и на цыпочках пошел на кухню. Лицо у спящей Анжелики было розовое и безмятежное. Как у ребенка.
Стол напоминал поле боя, причем наши, по всему видать, понесли сокрушительное поражение. Гаубицами глядели в небеса пустые бутылки, подбитым дзотом раскорячилась пепельница, тарелки с остатками еды напоминали минные поля… Что же это за гадость мы вчера здесь ели? Ах да…
Поискав глазами чистый стакан, я в конце концов плюнул и напился прямо из-под крана. Вода была теплой и противной. На периферии сознания чуть брезжила мысль о том, что в холодильнике со вчерашнего вечера могла — ой могла! — заваляться запотевшая баночка «Спрайта». Огромным усилием воли я заставил себя не заглядывать в холодильник. Если она там и оставалась, то пусть достанется Анжелике. Вот такой вот я джентльмен.
Вопреки всякой логике голова не болела, была ясной и свежей. Что бы эти два слова в данной ситуации ни обозначали. Написать, что ли, чего-нибудь? Этакое выдающееся. Чтобы женщины утирали слезки, а мужчины играли желваками и переполнялись чувствами. Или нет,
Одежда — вплоть до трусов — осталась в гостиной, брошенная рядом с диваном, на котором спала Анжелика. Будить ее, спящую красавицу, не хотелось. В прихожей я снял с вешалки джинсовую куртку, болтавшуюся там с самого лета, ежась от холода, натянул ее прямо на голое тело и прошлепал в ванную.
По ходу умывания я еще пару раз приложился к холодной воде, так что когда вернулся на кухню, чувствовал себя уже вполне нормальным человеком. Плюхнулся на диван и с сомнением глянул на лежащую на столе растрепанную пачку «Лаки Страйк». Первая сигарета с утра, да еще после серьезной вечеринки — дело нешуточное. Прямо скажем — чреватое. Впрочем, на этот раз чувствовал я себя значительно лучше, чем обычно в таких ситуациях, и сигарету все-таки закурил.
— Привет зубрам отечественной журналистики, — раздалось из дверей в кухню.
Она стояла, опираясь о дверной косяк. Насколько я мог видеть — абсолютно голая под простыней, в которую была закутана. Что, впрочем, практически ничего не скрывало. Была Анжелика только-только проснувшейся и слегка опухшей. Но от этого ничуть не менее красивой. По щекам трогательно размазана тушь — совсем немного, белобрысая грива спутана, губы распухли от поцелуев. От моих поцелуев.
— Привет, красотка. Иди, поцелую.
— Ха! Еще чего! Нашел тоже время заигрывать…
— Назови дату, когда тебе удобно.
— Август следующего года, — фыркнула Анжелика. — Ты бы лучше брюки надел, ловелас. И поставь чайник. Надеюсь, кофе в этом твоем притоне имеется? Имей в виду, я пью черный, без сахара.
— Без сахара же невкусно, — начал было я, но Анжелика уже развернулась, сверкнув аппетитной ягодицей, и исчезла в ванной. Я поставил чайник и пошел надевать брюки.
В комнате пахло ею. Не ее духами, не дезодорантом и не лаком для волос. Просто ею. Прислушавшись к тому, как Анжелика плещется под душем, я, немного смущаясь себя самого, ткнулся носом в подушку и глубоко втянул в себя воздух. Всегда, столько, сколько я живу в этой квартире, пахло здесь лишь сигаретами, пролитым мимо стакана алкоголем, тоской и плохо приготовленной пищей. И уже сто лет здесь не пахло женщиной. Тем более такойженщиной. А теперь вот пахло, и отчего-то этот факт несказанно меня радовал.
Я не торопясь оторвался от подушки, натянул брюки, закурил новую сигарету и вышел на балкон.
Странное дело — дождя, к которому я за несколько последних недель успел даже привыкнуть, почти не было. Так, слегка моросило, не более того. Даже небо не нависало уже над самой головой, грозя оцарапать макушку, а, как и положено приличному небу, равномерно серело в вышине. Осень словно выдохлась, и на какое-то мгновение у меня даже возникло чувство, что сейчас и не осень вовсе, а самое начало весны. Скажем, апрель.
Апрель… Я пустил колечко и попытался вспомнить — а чем это я занимался в апреле сего года? Вспоминалось с трудом. Пить-то я, понятное дело, пил, но вот где? С кем? Перед глазами возникали какие-то странные лица, стены полуподвальных помещений… Ни с того ни с сего вспомнился вдруг мужик, угрожавший пырнуть меня ножом прямо в редакции, если я тут же, при нем, не отдам распоряжения публиковать его, мужика, ответ на мой собственный материал — совершенно, между прочим, правдивый… Нет, ни хрена не помню. Весна, называется. Время цветения и надежд. Словно и не было ничего.