Черепаха Тарази
Шрифт:
– Нет, - невольно пробормотала она, - это не он...
Бессаз подошел и молча смотрел ей в лицо, как бы давая возможность Хатун оценить его достоинства, и веселость на его лице сменилась недоумением.
– Вы что?
– спросил он досадливо.
– Ожидали увидеть другого? Поинтереснее?
– Нет, нет, почему?
– Хатун шагнула назад, как будто Бессаз собирался при людях сделать с нею нечто недозволенное, и смотрела на его руки, на то единственное, к чему она уже привыкла, и даже показалось ей, что Бессаз удалился от нее, стал чужим, и ей было странно и непонятно, как она брала раньше его руки и гладила их.
Бессаз засмущался, но не от странного поведения Хатун, а от взгляда Тарази, и решил увести свою растерянную невесту.
– Мы побродим с Хатун по городу, - сказал Бессаз и, не услышав возражения Тарази, пошел к спуску с холма.
Хатун же стояла в нерешительности, и глаза ее от страха искали кого-то в саду. И едва Абитай, наблюдавший эту картину, показался за оградой, Хатун робко поспешила за Бессазом.
А когда они скрылись за валунами, Абитай крадучись прошел мимо тес-тудологов, сделав им заговорщический знак: мол, от меня не сбежит...
Тарази и Армон переглянулись, не в силах сдержать улыбку, - так комично получилось у стража, который теперь был еще и тайным соглядатаем. Посмотрев ему вслед, наши тестудологи молча повернули было обратно, к опустевшему теперь дому, впервые за много дней оставались они здесь одни можно спокойно побродить по саду, погулять вокруг дома, позабыв хотя бы ненадолго о делах, заботах, Бессазе...
Но едва они сделали несколько шагов к дому, как услышали крики и брань Абитая, и, оглянувшись, не сразу разобрали, кого он преследует, обнажив саблю. Мелькнуло даже у Тарази - не Бессаза ли, решившего сбежать, но, приглядевшись, увидел, как карабкается на холм бритоголовый, босоногий, путающийся в длинном своем рубище маленький худой человечек с узелком в руке. Он чуть было не упал, споткнувшись о камень, и в сердцах запустил в Абитая большую луковицу, но тот ловко увернулся, грозно помахав в ответ саблей, решительно настроенный не пускать к дому постороннего.
– Это же Асадулла... тот самый аскет!
– воскликнул Армон.
– Помните, я рассказывал, он двое суток прождал вашего приезда за городом? Все равно, говорит, встречусь с Тарази-ханом - и пусть не ждет от меня снисхождения в споре...
– Что ж... пустите, - сказал Тарази, почувствовав вдруг, что не хватает ему кого-нибудь постороннего, нового лица, с которым он мог бы просто потолковать, даже поспорить - и забыться, не думать о черепахе и Бессазе, иначе с ума можно сойти...
– Пропусти, Абитай!
– крикнул стражу Армон в тот самый момент, когда страж уже нагнал аскета и чуть не схватил его за подол.
Абитай остановился, сконфуженный, и, смахнув пот со лба, бросился догонять Бессаза, ответив на ходу:
– Слушаю и повинуюсь!
Аскет же от неожиданности подпрыгнул на левой ноге и, порывшись в своем узелке, запустил вслед Абитаю еще одну луковицу, пробормотав:
– Давно бы так... послушание и повиновение украшает слугу...
– И, успокоившись, сделавшись вдруг важным, медленными шажками пошел к навесу, под которым ждали его Тарази и Армон.
Тарази внимательно всматривался в Асадуллу, но не потому, что хотел заранее предугадать по его виду или походке, какой он спорщик, сильный ли, способный ли посрамить его перед Армоном, - это его мало интересовало. Просто ему действительно было интересно и радостно
Правда, в первое время на холм поднималось еще одно лицо, которому разрешалось не только подходить к дому, но заходить вовнутрь, - невеста Армона, - но она всегда смущенно ждала молодого тестудолога возле валуна. Как и отец Армона, она, должно быть, не одобряла занятия жениха, и Тарази это понял по ее укоризненному взгляду, брошенному как-то в его сторону. Теперь же, когда не было горячки и волнений с черепахой, девушка не появлялась здесь, Армон сам часто уходил с вечера в город, и Тарази заранее напоминал ему об этом шутливым тоном:
– Молодой человек, нам уже тесно мыслить вдвоем под одной крышей. Будьте добры, переночуйте сегодня в городе...
И так всегда - Тарази убегал от людей, чтобы пожить в одиночестве, но, живя без человеческого общения, тосковал, раздражался и с любопытством всматривался в первого попавшегося на дороге, будто не верил, что снова встретил человека. С таким же любопытством смотрел он сейчас и на забавного аскета Асадуллу.
– Хвала любознательному и неутомимому!
– с этими словами, несколько комично поклонившись, предстал перед ним Асадулла.
– Прошу вас в дом, - пригласил его Тарази, но аскет замахал руками, запротестовал и подпрыгнул на правой ноге.
– Нет, нет! Позвольте, Тарази-хан, сразу приступить... я хочу попросить, чтобы вы уделили час или другой несчастному, голова которого забита куцыми мыслишками... А поскольку возможен спор, то истинный мусульманин никогда не позволит себе вести его ни за стенами, ни внутри города - поэтому я прождал вас столько за крепостью, Армон-хан свидетель моего усердия, - ни тем более внутри маленького дома. Спор должен вестись в пустыне, друг против друга на барханах. Или хотя бы - Асадулла придирчиво посмотрел вокруг, - прямо здесь, на открытом воздухе. Чтобы солнце касалось своими лучами макушки головы... Вы согласны?
– Согласен, - торопливо ответил Тарази, ибо все, что он сейчас услышал, показалось забавным, живым, комичным.
– И я - с усердием и благодарностью!
– воскликнул Асадулла и сел там же, где стоял, - на ровной площадке - каменистой и твердой, - и стал развязывать узелок.
Тарази и Армон, переглянувшись, тоже пристроились на теплых камнях полукругом, молча наблюдая, как аскет вынимал из узелка черную редьку, потом большую белую луковицу, небольшую тыкву и красную свеклу, несколько орехов и кусочек каменной соли - и разложил все это на то место, где дул ветерок, но есть, естественно, не стал и хозяевам не предложил, - видно, просто боялся, что все это сгниет, пока они будут беседовать,
– Армон-хан вам, должно быть, назвал мое имя... Асадулла... Я последователь святого Ясави... Я мог бы переспорить вас обоих, но истинный мусульманин всегда спорит один на один. Поэтому я прошу Армон-хана молча внимать... тем более, эту беседу я почему-то самонадеянно назвал спором. Просто несколько вопросов к человеку, чьи сочинения во множестве ходят по рукам, переписанные тайно... хотя бывает, что и продают их на базаре открыто... Особенно - трактат "На приеме у господа...".
Все, что он говорил, польстило Тарази, и он не нашел ничего лучшего, как сказать: