Черепаха Тарази
Шрифт:
– Ладно, - начал выходить из положения Фаррух, - на сегодня хватит. .Если ты сразу расскажешь все, чему тебя учили, завтра никто не захочет прийти сюда. Мы разоримся...
– Пусть говорит!
– закричали из толпы.
– Говори, черепаха!
Эти два-три голоса потянули за собой гул толпы, которая требовала, умоляла, угрожала:
– Ну, еще несколько слов, черепашенька, черепуленька, черепашище... Но черепаху уже увели в юрту, и Майра переждала, пока утихнут крики, и прыгнула вниз, чтобы пройти по кругу с чашкой. И каждый добросовестно бросал в чашку монету, слыша от Майры: "На
Видя, что Майра приближается к ним с чашкой по кругу, Тарази и Армон повернулись и ушли с площади. Кумыш же сразу пробрался к Майре, чтобы смотреть, кто сколько бросает, и подсчитывать.
Кумыш был пайщиком этой компании. Еще задолго до первого представления он узнал, что где-то за городом Гольдфингер готовит цирк, самым доходным номером которого будет номер с говорящей черепахой.
Упрямый горец все же нашел Гольдфингера, чтобы потребовать у владельца черепахи долги. И слово в слово, как рассказывал он когда-то Тарази, Кумыш повторил Гольдфингеру историю того, как пропал у них в деревне торговец, который задолжал ему кругленькую сумму.
– Вы что, не верите?
– кричал Кумыш и бил себя в грудь.
– Посмотрите, на что похож ее панцирь? На чашу весов. А повадки? Трусливые, подлые, так и хочет спрятать морду от стыда!
– Да что ты мелешь?
– толкнул его в шею ГолЬдфингер, боясь, как бы незнакомец не помешал его предприятию.
Вместе с Фаррухом прогнали они назойливого Кумыша до самых городских ворот, но под вечер Кумыш снова выглянул из-за юрты шутов.
– Смотрите!
– закричал он, размахивая какой-то бумагой.
– Я все подробно написал судье. Лучше решим все мирно.
– И на всякий случай приготовился к бегству.
– Ну, что с ним делать?
– взмолился Гольдфингер, толкая в бок спящего Денгиз-хана.
– Он может все испортить...
– Пусть черепаха сама ему объяснит, - умно решил Денгиз-хан, не видя из-за перегородки, что черепаха, слышавшая весь этот разговор, зловеще улыбнулась.
– Объясни ему, что ты никакой не торговец!
– пнул ее по панцирю Гольдфингер, думая, что сейчас все благополучно решится.
Кумыш опустился на колени перед черепахой и умоляюще протянул к ней руки:
– Ну, скажи, земляк, не соври, ты ведь Али-Тошбаккол? А я Кумыш, ей-богу, помнишь? Мы по пятницам с тобой чай пили, сидя на валуне возле твоей лавки, и меня скорпион ужалил... Признайся, тебе ведь все равно не платить. Я бы простил долги, но ведь шуты зарабатывают на тебе, земляк... А мне тебя до смерти жаль...
– Да, я Али-Тошбаккол, - криво усмехнулась черепаха.
– Ну, слышите?!
– вскочил Кумыш, быстро справившись с изумлением.
– Я ведь сразу догадался, что он - Али-Тошбаккол. Так что давайте мирно... Без судьи...
С минуту Гольдфингер с ненавистью смотрел на черепаху, не ожидая от нее такой выходки. Но затем махнул рукой, быстро подсчитав в уме: долг, который надо вернуть, лишь сотая часть того, что они зарабатывают на говорящей черепахе. А хорошее наказание ей за Кумыша - унижение перед толпой
X
И снова лошадь увозила своего хозяина, ступая по песку, покрытому утренней росой. Рядом с ней семенил черный мул с пустой клеткой и остальным бесхитростным скарбом нашего путешественника.
Армон и Абитай глядели вслед Тарази, стоя, не шелохнувшись, возле того самого привратника, который столь торжественно встречал когда-то гостя. Впрочем, и сейчас привратник выглядел не менее торжественно - как и Абитай, держа свою саблю прижав к уху.
Армон трудно переживал расставание, хотя и верил, что снова встретит здесь когда-нибудь Тарази, чтобы провести с ним долгие дни в доме на холме.
Тарази уже перестал оборачиваться и махать им, ехал и грустно поглядывал на желтые пески - они обещали зной и нелегкую дорогу.
Странно, но тот черный бархан, который провожал Тарази и черепаху к городу, снова стоял, отряхиваясь, словно прождал здесь, не шелохнувшись, возвращения путешественника. И едва Тарази приблизился к нему, как бархан сбросил с себя порывом ветра верхушку, приветствуя такого же, как и сам, одинокого странника.
Тарази проехал мимо знакомого бархана, который, повернувшись, заслонил собой город...
Погруженный в дрему, не заметил он, как с бархана побежали к нему Денгиз-хан и Гольдфингер.
– Мой дорогой друг!
– кричал Денгиз-хан, чуть не падая от усердия.
Тарази вздрогнул и остановил лошадь. И пока они бежали к нему, путешественник успел разглядеть цирковую повозку, из которой, прищурившись, смотрела на него черепаха.
Майра сидела, обняв ее за шею, безразличная ко всему, зато Фарруху досталось самое тяжелое занятие - он был впряжен в повозку вместо лошади.
– Дорогой друг!
– подбежал и бросился на колени у самых ног лошади Денгиз-хан.
– Помогите, умоляю вас...
– Курфюрст...
– осуждающе глянул на Денгиз-хана Гольдфингер, чувствуя, что такое почтительное обращение уже давно не украшает оборванца, а звучит издевательски над самим этим немецким титулом, и посему добавил, правда чуть тише: - Денгиз... damlich [Придурковатый (нем.)]. Но потом подумал и тоже упал на колени, ибо то, что они просили, с лихвой перекрывало любое унижение...
– Она перестала разговаривать, - забормотал Денгиз-хан.
– И мы разорились! Умоляю, верните ей голос. Хотя бы на время...
– и толкнул Голь-дфингера в бок, чтобы и тот молвил словечко.
– Мы возьмем вас в компаньоны, - угрюмо молвил Гольдфингер.
И оба они застыли, ожидая ответа Тарази. Но Тарази упрямо молчал. Нечто похожее на злорадство мелькнуло на его лице, и оно снова сделалось замкнутым.
– Хотите, я буду лизать соль из-под ваших следов?!
– прокричал Денгиз-хан и несколько раз ударился лбом о песок.
– Мы обнищали. Продали лошадь...
Тарази еще раз глянул в сторону повозки и не без грусти подумал:
"Все, как обычно, вернулось на свои места... Слуга Фаррух возит своего господина, а Майра ласкает его, как любовника". Хотя и знал он, прежде чем полностью избавиться от всего человеческого в себе, черепаха еще доставит им много хлопот.