Черепаший вальс
Шрифт:
— Как подумаешь, каково приходится бедному мальчишке, мороз по коже…
Они сидели на кухне; девочки и Александр включили телевизор в гостиной.
— Сколько ненависти было в его голосе… Я думала, он его убьет.
— Ну уж, не преувеличивай!
— Да точно тебе говорю! Я чувствую ненависть, она витает в воздухе. Тут все ею пропитано.
— Ладно! Давай откроем бутылку хорошего вина, наварим макарон и выбросим все из головы! — Филипп обнял ее за плечи.
— Не уверена, что получится, — вздохнула Жозефина, напрягшись. Дурные предчувствия сгущались, окутывали ее, накрывали черным плащом. Она теряла устойчивость. Она ни в чем не была уверена. И ей больше не хотелось прижаться к нему
— Расслабься, ну снесло крышу у человека, с кем не бывает. Никогда не поведу тебя на футбол. Ты там с ума сойдешь!
— Я плачу, когда вижу по телевизору рекламу «Рикоре»! [56] Мне всегда хотелось такую семью, как у них…
Она повернулась к нему с дрожащей улыбкой, пытаясь выразить свое отчаяние и бессилие.
— Я здесь, я не дам тебя в обиду… со мной тебе нечего бояться, — сказал он, привлекая ее к себе.
Жозефина рассеянно улыбнулась. Она думала о другом. Было что-то знакомое в сцене, развернувшейся на ее глазах. Злоба, резкий голос, замах руки, похожий на летящий по ветру шарф. Она порылась в памяти, но ничего не смогла вспомнить. Однако смутное ощущение угрозы не уходило. Еще какая-нибудь тайна из детства? Опять ее ждет новая драма? Сколько детских драм надо вычеркнуть из памяти, чтобы больше не страдать? За тридцать лет она забыла, что мать хотела ее утопить. А сегодня вечером в холле, среди зеркал и растений в горшках, перед ней замаячила новая опасность. Какая-то грозная, зыбкая тень, какая-то нотка, от которой у нее кровь застыла в жилах. Всего лишь нотка… Она поежилась. Никто не сможет понять, что за незримая опасность мне грозит. Каким словом передать тот призрачный страх, который окружает меня, обвивает кольцами?.. Я одинока. Никто не может мне помочь. Никто не может понять. Мы все одиноки. Хватит тешить себя сладкими сказочками и искать спасения в объятиях красавцев. Это не выход.
56
Растворимый какао-порошок, продукт марки «Нестле». С 1972 года рекламная компания «Рикоре» использует образ счастливой семьи за завтраком.
— Жозефина, что происходит? — В глазах Филиппа мелькнула тревога.
— Не знаю…
— Мне ты можешь рассказать все, ты же знаешь.
Она тряхнула головой. Внезапно, как кинжалом, ее пронзило понимание того, что она одинока и что ей грозит опасность. Бог знает, откуда взялась такая уверенность. Она сердито взглянула на Филиппа. И с чего это он так уверен в себе? И во мне тоже? Уверен, что в нем мое счастье? Если бы все было так просто! Его забота вдруг представилась ей наглым вторжением в ее личную жизнь, а тон, которым он предложил помощь, показался высокомерным до наглости.
— Ошибаешься, Филипп. Ты не решишь моих проблем. Ты сам для меня проблема.
Он изумленно уставился на нее:
— Что это на тебя нашло?
Она заговорила, глядя в пустоту широко раскрытыми глазами, словно читала большую книгу — великую книгу истины.
— Ты женат. На моей сестре. Скоро ты вернешься в Лондон; перед отъездом навестишь Ирис, это нормально, она твоя жена, но она еще и моя сестра, и это ненормально.
— Жозефина! Остановись!
Она знаком велела ему замолчать и продолжала:
— Между нами ничего не может быть. Никогда. Мы все выдумали. Мы жили в сказке, красивой рождественской сказке, но… я сейчас вернулась на землю. Не спрашивай меня как, я сама не знаю.
— Все эти дни… мне казалось…
— Все эти дни я жила как во сне. А теперь проснулась.
Так вот какая беда подстерегала ее, словно убийца с ножом? Она должна отказаться от него, так надо, но
— И не пытайся спорить! Даже ты не сможешь ничего изменить. Ирис всегда будет стоять между нами.
Он смотрел на нее так, словно видел впервые — впервые видел такую Жозефину, жесткую, полную решимости.
— Даже не знаю, что сказать. Может, ты и права… А может, нет.
— Очень боюсь, что права.
Она отошла еще дальше и в упор смотрела на него, скрестив руки на груди.
— По-моему, лучше все кончить сразу, одним ударом… чем жариться на медленном огне.
— Ну, если ты так хочешь…
Она молча кивнула и обхватила себя руками — чтобы не тянулись к нему… Отошла еще дальше, и еще. Внутри нее все молило: ну возмутись, заставь меня замолчать, заткни мне рот, обзови чокнутой, дурой набитой, милая моя, любимая дурочка, зачем ты говоришь это, дурочка, опомнись. Он неподвижно и угрюмо смотрел на нее, и в его взгляде читалось все, что случилось за последние дни, проведенные вместе: пальцы, сплетенные под обеденным столом, быстрые, тайные ласки в коридоре, у двери, у вешалки, поцелуи, застывшие на губах, и тот долгий-долгий поцелуй у плиты, со вкусом чернослива, фарша и арманьяка… Образы пролетали в его взгляде, как немое черно-белое кино: вся их история прошла перед ней в его глазах. Потом он моргнул, фильм кончился, он провел руками по волосам, чтобы не коснуться ее, и молча вышел. На миг задержался на пороге, собираясь что-то сказать, но сдержался и закрыл за собой дверь.
Из комнаты донесся его голос:
— Алекс, программа изменилась, мы едем домой.
— Но мы еще «Симпсонов» не досмотрели, пап! Всего десять минут осталось!
— Нет! Сейчас же! Надевай пальто.
— Десять минут, пап!
— Александр…
— Да ну тебя…
— Александр!
Он повысил голос. Властно, грубо. Жозефина вздрогнула. Ей незнаком был этот голос. Незнаком этот мужчина, отдававший приказы и требовавший повиновения. Она вслушалась в тишину, она вся превратилась в слух, надеясь, что вот сейчас откроется дверь, он войдет, он скажет: «Жозефина…»
Дверь приоткрылась. Жозефина подалась навстречу…
В кухню просунулась голова Александра.
— Досданья, Жози, — пробормотал он, отводя взгляд.
— До свиданья, мой хороший.
Хлопнула входная дверь. «Куда это они? — крикнула из гостиной Зоэ. — Мы же “Симпсонов” не досмотрели!»
Жозефина закусила кулак, чтобы не завыть от тоски.
Наутро в почте оказалась открытка от Антуана. Отправленная из Момбасы. Написанная толстым черным фломастером.
«С Рождеством вас, милые мои девочки. Постоянно думаю о вас и очень вас люблю. Мне уже лучше, но к путешествиям я пока не готов и приехать не смогу. Желаю вам в Новом году много-много приятных сюрпризов, любви и удачи. Поцелуйте за меня маму. До скорой встречи.
Жозефина внимательно изучила почерк: да, писал Антуан. Черточка от «Ж» у него всегда была ниже, чем надо, словно ему лень дотащить ее до середины, а «З» скручено не хуже, чем забинтованные ступни китаянок.
Потом она взглянула на штемпель: 26 декабря. Тут уж не скажешь, что письмо завалялось на почте. Она несколько раз перечитала открытку. Одна, наедине с почерком Антуана. Ширли и Гэри накануне вернулись поздно, девочки тоже еще спали. Она положила открытку на столик у входной двери, на виду, и пошла на кухню выпить чаю. Облокотившись на стол, она ждала, когда забулькает желто-зеленый электрический чайник, и тут ей в голову пришла мысль: а почему Антуан не дает возможности с ним связаться?